Птица войны - Кондратов Эдуард Михайлович. Страница 51
— Пакеха сказал: друг, мы не воюем с детьми и женщинами. Выпусти их за па. Война возобновится, когда они уйдут, — свой вольный перевод Генри произнес в полный голос, чтобы услышали все.
Нгати заволновались, ропот пробежал вдоль палисада. Из невнятного шума выделился пронзительный возглас:
— Нет! Мы не оставим мужчин! Мы умрем вместе с ними!
Это кричала Капуа, младшая жена Торетареки — самая красивая женщина в деревне. И тотчас раздался зычный голос Те Нгаро:
— Никто не уйдет из па. Говорить нам с пакеха больше не о чем. Мы будем сражаться!
Вождь, тряхнув султанчиком перьев, отвернулся от пакеха и взглядом через плечо приказал Генри Гривсу:
— Переведи!
Генри оторопело молчал. Смысл услышанного не укладывался в его мозгу, и он даже засомневался, так ли уж хорошо он знает язык маори? А если напутал? «Никто не уйдет из па…» Речь идет, вероятно, о воинах…
Десятки недоумевающих глаз обратились к растерянному пакеха-маори. На лоб вождя набежала тень.
— Ты не понял меня? — тихо спросил он. — Я могу повторить…
Жалкая улыбка растянула губы юноши.
— Ты сказал, вождь… Я понял, но… — забормотал он и снова умолк…
Паузой в разговорах воспользовался английский солдат-переводчик, самолюбие которого было задето вмешательством Генри. Вертя головой, он что-то торопливо объяснял офицеру. Тот кивнул, не дослушав, и поднял руку.
— Переговоры окончены, — сердито прокричал он. — Пеняйте на себя. Пощады не будет, знайте!
Гримшоу, который в это время обшаривал взглядом палисад, пытаясь найти красавицу маорийку, встрепенулся и открыл было рот, чтобы добавить что-то от себя, но, видимо, передумал и с досадой махнул рукой. Лейтенант дал команду. Парламентеры повернулись спиной к па и быстро зашагали к английским позициям.
— Оставьте нас, — вполголоса обронил Те Нгаро, подбородком указывая на Генри.
Окружение распалось: Торетарека и с ним еще двое быстро двинулись вдоль боевого настила,, а остальные арики направились к лестнице и стали спускаться вниз.
Те Нгаро и Генри остались одни. Вождь холодно сказал:
— Ты не одобрил нас. Пока они не стреляют, можешь уйти вслед за ними, Хенаре. Удерживать пакеха мы не станем. Путь открыт.
Небрежным жестом он указал на брешь в частоколе.
Генри исподлобья смотрел на Те Нгаро.
— Да, я не считаю тебя правым, вождь, — твердо ответил он. — Не думай, я не страшусь смерти, я буду сражаться, как все. Но ты жесток, ты не любишь свой народ. Ты знаешь, как страдают дети и женщины. Ты знаешь, что патроны кончаются, люди изранены и обессилены, им все труднее удерживать па. Зачем бессмысленно гибнуть? Каждый нгати знает, что поражения не избежать. И только тебе, вождь, гордость мешает признать: война проиграна, надо спасать племя…
— Сдаться на милость пакеха? — с презрением перебил Те Нгаро.
— Вождь, пойми, что жизнь сотен людей важнее, чем твоя гордость, твоя слава и доброе имя, — загорячился Генри, боясь, что Те Нгаро снова перебьет его и не даст высказать главное. — Ты им отец, позаботься же о них. Сдаваться не надо: подземный ход может спасти многих…
Властным жестом Те Нгаро приказал ему замолчать. Лицо вождя заострилось, края шрама напряглись и побелели.
— Ты сказал «подземный ход»? — Те Нгаро усмехнулся одними губами. — Ты знаешь о нем? Узнай и другое: сегодня, когда солнце начнет склоняться, на него будет наложено табу. Я сниму свой запрет, когда сочту нужным. Быть может, не сниму никогда.
— Но зачем это тебе?! — не сдержавшись, крикнул Генри. — Почему ты хочешь стать убийцей?!
В сощуренных глазах вождя промелькнуло пренебрежение.
— Тебе не понять нас, Хенаре, — ответил он. — Ты плохо знаешь маори. Мы будем сражаться, сражаться, сражаться, пока не умрет последний. И если каждый из нас камнем ляжет на пути пакеха, они повернут… Но если мы будет уступать им, прятаться, убегать — тогда пакеха захватят все! Ты заботишься о наших жизнях, друг Хенаре. Благодарю. Но я думаю о судьбе своей страны. Иди, друг, спасайся или воюй. Ты можешь выбирать. Нгати — нет!
Те Нгаро равнодушно отвернулся от собеседника, окинул взглядом английские позиции и не спеша направился к лестнице.
Генри стоял, сжимая в ладонях теплый ружейный ствол. Сейчас он жгуче, как заклятого врага, ненавидел этого кровожадного фанатика, который сознательно обрек на мучения и уничтожение сотни жизней. Нет и не может быть такого права у человека. Один только бог смеет решать чужие судьбы…
«А ведь он и считает себя наместником своих богов… Он выше всего человеческого… Этот людоед, этот примитивный варвар… Что может быть страшнее? — думал Генри, глядя, как торопливо расступаются перед Те Нгаро воины. — Никто из них не усомнится, не возразит, не восстанет… Как овцы… Нет, хуже — как лягушки перед ужом… А я? Неужели он считает, что и я, пожив с ними, стал таким же безвольным лягушонком? Ох, как жестоко он ошибается!..»
Далекое уханье гаубицы и вслед за тем свист пролетевшего над головами ядра возвестили об окончании передышки. Генри с трудом сглотнул вязкую слюну: опять просыпалась жажда.
Стараясь не наступать босыми ногами на обгорелые щепки, которыми был усеян настил, Генри побрел к своей бойнице…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
в которой Те Нгаро остается верным себе
Тауранги метался в горячке. Глаза его были широко открыты и казались осмысленными, но юноша не узнавал склонившуюся над ним Парирау. Возможно, он и не видел ее. Бред его был непонятен и однообразен: он не переставал говорить с Раупахой, то яростно споря, то с радостью соглашаясь, то поддакивая, то смеясь. Тень убитого вождя витала в душной полутьме, и женщины, которых в крытую траншею набилось не меньше тридцати, с мистическим благоговением слушали диалог раненого с мертвым. Только ребятишки не обращали внимания на скороговорку Тауранги. Охрипшие детские голоса бились о сырые стены землянки, и когда умолкали одни, нудным эхом подхватывали другие:
— Пи-и-ить…
— Мама, наверх… Пойдем наверх!..
— Не хочу кумару… Хочу воды-ы-ы…
— Живот болит… Ой-ой…
— Дай мне пить!..
Где-то рядом глухо разорвался снаряд. Ненадолго наступила испуганная тишина. Шуршит осыпающаяся со стен глина, кто-то вздыхает. И снова плаксивое:
— Пить!
Парирау не замечает ни плача, ни разрывов. Замотанная кровавой тряпкой голова Тауранги лежит у нее на коленях. Девушка сидит на земле — все циновки отданы детям и раненым. Спину ломит, ноги затекли, но Парирау готова мириться с чем угодно, только бы Тауранги ненадолго уснул. А он не спит, не хочет уснуть. Ему нужно договорить с мертвецом, ох как нужно!
Снова близкий разрыв снаряда. Тук-тук! — стучат по крыше комья земли.
— Раупаха… Друг Раупаха… Нет, нет, тогда ты говорил иначе… Он не может… Он другой, совсем-совсем другой… Ты хитрый, Раупаха… Ты хочешь… Чего ты хочешь, скажи?!
Шея Тауранги напряглась от крика, но из горла вырывается лишь сиплый клекот. Голова часто вздрагивает, на виске из-под повязки показывается ленивая капля крови. Подрожав, она скользит вниз и скрывается за ухом.
Краем передника Парирау тихонько вытирает темную дорожку, прочерченную каплей, и шепчет:
— Тауранги… Ты слышишь меня?..
Он не слышит, что-то бормочет. Глаза его закрыты. «Это хорошо… — радуется Парирау. — Спать надо, спать».
— Эхэ-хэ!.. Живы? — раздается сверху.
Парирау распрямляет спину, слабо улыбается. Это голос Хенаре. Он жив, он пришел проведать друга. Если бы не Хенаре, Тауранги и сейчас лежал бы на дне крепостного рва, истекая кровью. Сегодня в полдень артиллерия врага расширила брешь в центральном бастионе палисада и воины Хеухеу чуть было не ворвались на боевой настил. В рукопашной схватке нгати взяли верх, ваикато были сброшены с насыпи и отступили за первый частокол. Но Тауранги чуть не погиб. Чья-то палица задела височную кость, и сын Те Нгаро, рухнув в беспамятстве, стал сползать с земляного вала в ров. В этот момент его и подхватил Хенаре. С риском для жизни-отступавшие открыли по насыпи бешеный огонь — он вынес на себе друга из опасной зоны и передал женщинам, которые заряжали патроны у подножия боевого настила. И вот он здесь, в убежище для детей и раненых, на руках у своей бывшей невесты.