Искусство и его жертвы - Казовский Михаил Григорьевич. Страница 72

— Ну, так присмотрите себе достойную пару. Лет на пятьдесят хотя бы. Состоятельную, домовитую. Переедете с ней в деревню, скоротаете годы на природе… Взять хотя бы Осипову-Вульф.

— Ни за что! — замахал руками отец. — Я ея боюсь. Всеми помыкает. И потом у нея усы. Целоваться с нею — все равно что с гвардейским офицером.

Натали рассмеялась:

— Да на вас не угодишь, Сергей Львович. Вам молоденькую подавай. Так женитесь на Маше Осиповой, дочке Прасковьи Александровны. Говорят, славная девица.

— Да зачем мне Маша, коли я люблю Катю? — продолжал упрямиться он. — Стану свататься непременно. Но уж коль откажет — иное дело.

Катя не знала, как ей поступить. Огорчать милейшего старика, да еще отца Александра Пушкина, ей казалось совестно, но и дать согласия не могла. Спрашивала у матери.

— Не тревожься, золотая моя, — успокаивала дочку Анна Петровна. — Он ведь будет у меня просить моего благословения. А уж я найду, что ему ответить.

— Только так, чтобы не пошел после этого топиться.

— Я тебя умоляю! — по-малороссийски воскликнула уроженка Полтавщины. — Все устрою так, что еще и благодарить меня будет.

Разодетый по последней парижской моде претендент на руку и сердце Кати появился на квартире у мадам Керн перед Рождеством 1837 года. Скинув в передней редингот и цилиндр, бросив в него перчатки и отставив трость, он предстал перед матерью невесты в темном, зауженном в талии фраке, пестрой жилетке и фасонистой кружевной сорочке с шейным платком. Выглядел настоящим франтом. И не дашь 67 лет — 55 от силы.

Поздоровались. Сели.

— Чаю, кофе, Сергей Львович?

— Нет, мерси, я по делу. Вероятно, вы уже догадались, по какому.

— Вероятно, да.

— Что хочу сказать, милейшая Анна Петровна… — Он слегка нахмурился. — Будем говорить откровенно. Я люблю вас…

— Как — меня? — ойкнула она.

— Вас, вас, — подтвердил посетитель. — Не имея счастья быть знакомым еще лично, прочитал стихотворение моего сына "Я помню чудное мгновенье…" — и уже влюбился заочно. А потом вы явились "как Гений чистой красоты", будучи уже на сносях, родилась внучка Оленька — царство ей небесное! — и любил вас как дочь. Но потом, как не стало ни моей дражайшей Надежды Осиповны, ни сыночка Сашки, ни внученьки, я, конечно, вспомнил о вас и решил…

— Но позвольте, — перебила его матрона. — Я ведь замужем, разве вы не знаете?

— Знаю, к сожалению, — согласился Пушкин-старший. — Посему обратил свой взор на вашу старшую дочку… Катеньку… Понимаю: разница в возрасте и все такое… Я, конечно же, не богат, но и не беден, и она не будет ни в чем нуждаться. Поживем лет пять счастливо — сколько мне судьбою отмеряно? — а потом получит в наследство все, что пожелает. И особенно, если одарит меня дитем… — Неожиданно из правого таза Пушкина-отца выкатилась слезка и, скатившись вниз по морщинистой щеке, капнула с подбородка на жилет. — Я хочу взамен Сашки одарить мир новым таким же сыном… Сашка, Сашка! Вертопрах, конечно, и башибузук, но такой вышел одаренный! Главное, ему от меня доставалось на орехи за все его приключения, и никто ж не знал, что ругаю я Солнце всей России! Он и сам не знал. Может быть, к концу жизни только… Повзрослел, посерьезнел… Эта нелепая дуэль… Вы читали в списках стихи "На смерть Поэта"? Говорят, сочинил их какой-то гвардейский прапорщик…

— Лермонтов, — подсказала Керн. — Царь его отправил за это на Кавказ.

Но Сергей Львович пропустил фамилию мимо ушей.

— Там такие строки! Про Дантеса:

И еще я запомнил:

Мой сын был гений. Я хочу восстановить справедливость и родить еще одного такого же, от Кати. Так благословите же, Анна Петровна! — И старик неожиданно опустился перед ней на одно колено.

— Да Господь с вами, Сергей Львович, — бросилась его поднимать она. — Встаньте, встаньте. Как можно!

— Нет, вначале скажите: вы даете согласие на наш брак?

Пальцы его с холеными ногтями, как и у Александра Сергеевича, явственно дрожали.

— Да, конечно… — отозвалась дама.

Он расцвел:

— Неужели? — И с ее помощью снова сел на стул.

— Да, конечно, я согласна подумать… Все так неожиданно, вы меня огорошили… Нужно время: чтобы Катя привыкла к этой мысли, чтобы я привыкла, чтобы все привыкли… Скоро Рождество. Мы вернемся к нашему разговору чуточку попозже — например, на Пасху будущего года.

— Ну, до Пасхи я точно доживу, — улыбнулся он.

— Я не сомневаюсь.

Пушкин-старший ушел счастливый, а мадам Керн со вздохом перекрестилась: главное, было сбить накал его страсти, умиротворить, ну а там, к Пасхе, может быть, само как-то утрясется.

Впрочем, вскоре Анне Петровне стало не до того: в ее жизнь вошла новая любовь.

У нее была двоюродная тетя — Дарья Петровна Полторацкая, а по мужу — Маркова-Виноградская. Обе поддерживали теплые отношения, время от времени приезжая друг к другу в гости. В 1820 году тетя родила сына Сашу, а мадам Керн помогала ей нянчить маленького троюродного братца.

Но прошло 18 лет, Саша вырос и поступил в Петербурге в 1-й Кадетский корпус. Дарья Петровна часто писала Анне Петровне и просила ее за ним присматривать. Анна Петровна отвечала: не волнуйся, дорогая, я бываю у него регулярно и подкармливаю, иногда вывожу гулять, он хотя и худ, как громоотвод, но достаточно крепок и не болеет.

В 1838 году Анна Керн была еще очень хороша — и не скажешь, что ей под сорок, кожа гладкая, белая, губки сочные, на щеках премилые ямочки, а в глазах искорки. Голос мягкий, вкрадчивый, а смех звонкий. Что еще нужно молодому кадету, плоть которого тоскует по женской ласке? Александр Марков-Виноградский оказался без ума от своей очаровательной троюродной сестры. Та, конечно, понимала его к ней чувства, это ей нравилось, и она с ним играла, как кошка с мышкой.

Поиграла — и заигралась.

Пылкая натура мадам Керн сделала свое дело. Не прошло и полугода, как они оказались любовниками. "Что мы делаем?!" — восклицала Анна Петровна, утопая в его объятиях. "Обожаю! — бормотал он. — Ты моя богиня!" Саша действительно ее боготворил. Согласитесь: быть богиней в чьих-то глазах лестно и приятно.

Может, эта интрижка так и осталась бы интрижкой, если бы не выяснилось, что любвеобильная дама в очередной раз беременна. Чувствуя себя скверно, пролежала почти все девять месяцев. Появившийся на свет 28 апреля 1839 года мальчик, окрещенный в честь Пушкина Александром, был болезнен и хил. Но выжил.

Катя, узнав о новости, сообщила отцу:

— Слышали? Мама снова родила.

Генерал глухо выругался по-французски:

— Merde! Скоро сорок, а никак не угомонится.

— Говорят, нуждается. Я ей подарила сто рублей.

— Дело, конечно, твое, дочурка — все-таки твоя мать, хоть и непутевая. Но не слишком транжирь деньги, поднесенные тебе императором.

— Там еще прилично осталось.

— Лично я помогать ей не собираюсь. Так позорит нашу фамилию!

— Развестись не желаете?

— Этого еще не хватало — затевать развод на старости лет. Оказаться в очередной раз посмешищем. Нет, увы, Анна Петровна — крест мой до конца жизни.

Той весною же Катя съездила на выпускной бал своего Института благородных девиц. Повидала многих преподавателей, поболтала с классными дамами и некоторыми старыми подружками. А помощница начальницы заведения — Мария Павловна Леонтьева — предложила ей пойти к ним работать классной дамой. Мадемуазель Керн даже растерялась:

— Уж не знаю, право. Да смогу ли я?

— И сомнений быть не может. Ты такая умница.

— Да захочет ли начальница меня взять?

— Я поговорю с нею. Юлия Федоровна сильно хворает в последний год и переложила на меня многие обязанности. В общем, я уверена, что поддержит.