Путешествие в Элевсин - Пелевин Виктор Олегович. Страница 10

– Кватор! Кватор! – донесся рев.

На трибунах считали мои победы. И я уже понимал доносящиеся до меня крики.

– Он убил ланисту Фуска!

Это был Фуск? Император все-таки послал его на арену? Неловко получилось. Римские патриоты, простите.

Зрителей слышал не один я.

Два бойца, только что занимавшиеся друг другом, перестали драться и пошли в мою сторону. К счастью, один из них остановился, чтобы поправить сползший щиток, и они не успели напасть на меня вместе.

Первый вот.

Легкий класс. Брони почти нет – щиток на плече и кожаная манжета. Боковую проекцию это защищает, но лишь над поясом. Шлема и поножей нет, пояса тоже. Тонкая набедренная повязка. Оружие – длинный трезубец и кинжал для ближнего боя.

Главная особенность: сеть с грузилами. Если удачно накинуть ее на воина с щитом и мечом, можно быстро решить вопрос кинжалом. А воин в данном случае я…

Я заметил, что металлический щиток-galerus на плече ретиария блестит иначе, чем начищенная бронза. Это было золото. И на нем сверкала цифра VIII.

Вот почему он не стал ждать второго бойца.

Восемь побед. Это много – передо мной цирковой чемпион, и на все возможные хитрости у него заготовлен ответ. Сейчас он бьется за свободу. И очень может быть, что ее получит, а я потеряю жизнь…

Ретиарий крутанул своей сетью, и я заметил на его груди красно-коричневую татуировку. Большая и довольно безыскусно выколотая рыба. А под ней слово IXƟYC.

Христианин. За это и попал в цирковые бойцы.

Преимущество шлема в том, что трибуны не видят, когда боец открывает рот. Многие воины на арене ухитряются даже сговариваться с противником незаметно для толпы. Договориться тут вряд ли получится, но…

Я опустил щит и крикнул:

– Что ты ловишь своей сетью мурмиллионов и гопломахов? Иди за мной, и я сделаю тебя ловцом душ человеческих!

Я ожидал эффекта от этих слов. Но не такого радикального.

Ретиарий вонзил свой трезубец в песок и осенил себя крестным знамением. Завершить его он не успел – я бросился на него, выставив перед собой щит, и сбил с ног.

– Квинктус! Квинкве! – вопили на трибунах.

Слава Иисусу, удар моего шлема оглушил ретиария: времени пустить в дело меч уже не осталось. Ко мне спешил последний оставшийся воин – тот, с кем только что дрался поверженный рыболов.

Преследователь. Гроза ретиариев. Круглый шлем с крошечными рыбьими глазками (чтобы не пролез трезубец) и покатым гребнем (чтобы соскальзывала сеть). Военный щит и меч легионера. Защитная пластина на левой ноге. Бронзовая манжета, защищающая рабочую руку.

Но вся эта бронза – не только отличная броня, но и набор гирь, мешающих быстро передвигаться. Иначе у ретиариев просто не было бы шанса.

Сбрую секутора очень любил Коммод и регулярно выходил в ней на песок. Нерон пел перед толпой, Коммод перед нею дрался – обоих убили. Вечный город суров к своим артистам…

Я вложил меч в ножны и поднял воткнутый в песок трезубец. Он был приятно тяжек.

Секутор остановился, не дойдя до меня нескольких шагов. В своей броне, с солдатским щитом и мечом он, конечно, имел преимущество – но, как только в моей руке оказался трезубец, я поменял класс и из тракса сделался подобием усиленного гопломаха.

Секутор сразу все понял. Он повернулся и побежал. Глубоко выдохнув, я метнул трезубец в загорелую спину.

– Секстус! Секс!

Неблагозвучное число. Есть в нем что-то недостойное римского уха. Но как быть, если повержены уже все… Я вынул из ножен свой изогнутый клинок и поднял над головой.

– Секстус! Секстус!

У меня кружилась голова. Цветные пятна лиц, солнечный жар, сочащийся сквозь полотняный навес в чашу цирка, ликование тысяч зрителей, только что увидевших одну из величайших побед в истории…

Шесть побед – хороший итог для многолетней карьеры гладиатора, а тут противники повержены всего за… Сколько я провел на арене? Совсем ничего.

Я уже знал, что получу сегодня свободу.

Любовь и ликование толпы давили как второе солнце. Вот она, вершина земной славы – секунда, когда не о чем больше мечтать и нечего хотеть. Истома бессмертия.

Да-да, я теперь бессмертен – мое имя вырежут на камне, и помнить про меня будут так же долго, как про Троянскую войну или приключения Одиссея… Я взмахиваю мечом, я салютую Риму – и мне отвечает хор вечности. Цирк и есть этот хор, только он не перед сценой, как в греческой трагедии, а вознесен к небу…

Ко мне по арене уже шли преторианцы.

– С тобой будет говорить император, боец, – сказал центурион. – Следуй за нами.

Понятно. Цезарь ревнив. Такую волну народной любви нельзя принимать в свое сердце никому, кроме него – ибо делаются видны божественные тайны. Гладиатор способен встать на эту ступень лишь однажды – на миг. А цезарь там всегда. Он божествен по природе…

В императорскую ложу ведет особый коридор, куда не допускают никого, кроме принцепса и его охраны. Еще, бывает, здесь проходит гладиатор, совершивший невозможное – и призванный императором для встречи.

Сегодня это я.

У меня отобрали оружие, велели снять с головы шлем – и мы вошли под каменные своды. Стены коридора покрывала роспись – делали ее не для зевак, а для принцепса, поэтому она была весьма искусна.

Звери и птицы, резвящиеся на природе – которая, если приглядеться к фрескам, оказывается разукрашенной для представления ареной. Столбы с привязанными преступниками и львы, уже проявляющие к ним интерес. Кабаны возле искусственного ручья, не замечающие уходящих к небу трибун. Зайцы, ничуть не боящиеся хищников: у тех сегодня много других проблем.

Какой, интересно, смысл покрывать стены амфитеатра изображениями того, что и так происходит на арене? Это как если бы давешний ретиарий выколол у себя на груди не рыбу, а фигурку воина с трезубцем… Но тогда по коридору шел бы не я, а он. Значит, во всем есть промысел. И в рыбе, наверное, тоже – ретиарий единственный из побежденных мною, кто остался жив.

Вот, значит, как выглядит арена из ложи цезаря… А вот и цезарь. Лицо у него правда лошадиное. Пожилой мерин в пурпурной попоне.

Марциал написал то ли десять, то ли двадцать подобострастных эпиграмм про зайца, бесстрашно прыгающего в пасть к царственному льву (ибо царь зверей не опасен такой мелкоте), но по какой-то причине не порадовал нас ни одной строкой про эту лошадиную рожу. Вот просто ни одной. Ну не заинтересовалась муза, бывает. Она же у него наверняка римская патриотка, сидит на муниципальных дотациях и по-любому не полная дура.

– Твое имя? – спросил Порфирий, когда я преклонил колено.

– Маркус.

– Ты дрался храбро, – сказал Порфирий и повернул ладонь правой руки к небу.

Он даже не посмотрел вправо. Один из охранников-германцев тут же положил в его ладонь раскрашенный деревянный меч.

Вот он, rudis. Волшебный ключ, дарующий свободу.

По амфитеатру прошла волна восторга.

– Ты хочешь свободы? – спросил Порфирий.

– Если будет на то воля господина.

– Ты готов мне служить?

– Почту за честь.

– Тогда, – ответил Порфирий, – ты получишь сейчас свою деревяшку, потому что этого ждут зрители. Но затем ты станешь моим личным слугой. Поклянись служить мне верой и правдой перед лицом богов. Ты будешь награжден как никто другой.

– Клянусь.

Порфирий кивнул, и деревянный меч лег в мою ладонь.

Цирк взорвался. Порфирий встал с места, воздел руку в прощальном салюте – цирк все кричал от восторга – и покинул ложу. Цезарь должен приходить с хорошими новостями и уходить вовремя, на пике ликования, чтобы всегда соединяться в народном уме с народным же счастьем.

Минуту или две слышен был лишь рев толпы. Потом я увидел, как цирковые рабы выволокли на арену органчик на тележке. Один тут же принялся на нем играть – пока еще неслышно за человеческим гулом. Рядом появились два трубача и задудели в свои змеиные горны. Наконец шум стих, и музыка стала различима.