Искатель. 1991. Выпуск №3 - Макдональд Джон Данн. Страница 36

У двери приникаю к глазку. Площадка освещена, на ней никого нет. Быстро сдергиваю маску, открываю оба замка, выхожу, захлопываю за собой дверь. Быстро пересекаю площадку, бегу вниз по ступенькам лестницы. Никого не встречаю до самого низа. Отворачиваю рукав куртки — половина десятого. Все смотрят «Время». Кто-то всесильный и всеблагий хранит меня.

Иду быстро, переходя временами на бег. Так преодолеваю несколько кварталов. Мне необходимо успокоиться, обдумать все напоследок. И решение у меня появляется. То есть я понимаю это только после того, как обнаруживаю, что доехал до конечной остановки автобуса и остался один в салоне. Теперь в свой бывший институт, до него несколько трамвайных остановок.

Через полчаса я уже искал писчую бумагу, роясь в столе у Зюзиной. Слава Богу, несколько листов нашлось, правда, слегка отличающихся цветом.

Расчехляю машинку, делаю три закладки и на четырех с половиной страницах излагаю все, что знаю о Болотине, Семергей, Черныше, Штогрине. Стараюсь особенно подчеркнуть роль Польшина, хотя никакими особенными доказательствами не располагаю, кроме нескольких магнитофонных записей да потенциальных показаний Болотина и Штогрина. Еще в хирургическом отделении клинической больницы номер один находится некий Копыльцов с проникающим ранением в брюшную полость. Состояние Крпыльцова тяжелое, хотя находится он, там уже вторую неделю. Стрелка прошла печень насквозь, также пробила нижнюю часть правого легкого и застряла в позвоночнике. Находится Копыльцов в больнице под своим именем, но в истории болезни или причин ее возникновения наверняка присутствует туфта.

Я также совсем не уверен, что заговорят завмаг Карпачева или председатель торгового-закупочного кооператива Гринбейн, хотя первую пытались лишить части наворованного, а второго довольно успешно лишили. И уж совсем я уверен в том, что не заговорит заведующий плодоовощной базой Рычков, потому что найден он убитым еще прошлой зимой. Доказательств причастности фирмы «Полынин, Штогрин и компания» к этому делу у меня никаких, но в данном случае это значения не имеет. Рычкова я упоминаю, авось сей факт в Польшина и «выстрелит». Сутенерство Штогрина я упоминаю тоже скорее для количества, опять же на Польшина это должным образом подействует.

Потом я сочиняю, уже в одном экземпляре, поздравление Польшину с наступающим Новым годом. Бросаю взгляд на настенный календарь — через двое суток и полчаса с небольшим это событие произойдет. Вряд ли для Польшина оно будет сопровождаться приятными воспоминаниями, на то и рассчитываю, больше мне полагаться не на что.

Особенно я выделяю откровенность Болотина, его неоценимую помощь в сборе мной столь ценной информации, советую Полынину навестить своего друга на дому.

Вести в нашем городе разносятся на удивление быстро. Закон геометрической прогрессии не в состоянии описать процесса распространения вестей в нашем городе — слишком вяло, медленно выглядит все в этой геометрической прогрессии.

На следующий день после самоубийства Польшина об этом знал практически весь город. Об этом в транспорте, на улицах, в магазинах. — и логично предположить, домыслить, что и в постелях, на кухнях, у мусоросборников — говорили люди, ранее совсем мало слышавшие о самоубийце.

Но ведь и события случились шумные. Полынин ломился в квартиру Штогрина, палил через дверь, ранил хозяина квартиры. Потом он приехал к Болотину, взломал дверь и пристрелил бедолагу Виталия Петровича. А в завершение спектакля спустился к своей машине, стоявшей перед домом, и застрелился, сев перед этим на переднее сиденье и не закрыв дверцу (вот именно, даже такие подробности упоминались в многочисленных устных сообщениях).

И версии излагались — их было несколько, но разнились они в основном деталями, а побудительным мотивом убийства и самоубийства являлись какие-то крупные хищения, осуществляемые Болотовым (он ведь работал снабженцем), и постоянно отчисляемая от них Польшину, часть прибыли. Потом Болотина якобы кто-то выдал — упоминалась женщина-бухгалтер, работающая на организацию Болотина, — информация просочилась в служебные кабинеты непосредственного начальства Полынина, последний попытался поделиться доходами с болотинского предприятия, но его предложения были отвергнуты как гнусные и позорящие честь работника органов и т. д. Словом, Польшин был поставлен в безвыходное положение своим же начальством. И ничего ему не оставалось сделать, кроме того, что он сделал.

Честное слово, меня иногда не то что подмывало сообщить еще раз в разные инстанции подробно все, что я знал о Болотине и Полынине, но уж, во всяком случае, прервать ехидным вопросом очередного распространителя версий — из числа своих знакомых, разумеется.

Я специально встретился с Петриченко, изобразив эту встречу как стопроцентно случайную, хотя готовил ее несколько дней. Петриченко все-таки уговорили остаться на службе, поэтому он был со мной более официален, чем в последнюю нашу встречу в «Шоколаднице».

— Послушай, — спросил я его как бы между прочим, — ты не слыхал такой фамилии — Винокуров?

— А зачем он тебе? — вот уж ментовская привычка: чуть что, сразу буквально «руки за голову, признавайся во всем!».

— Ни за чем, — пожал я плечами. — Говорят, стремительно выдвинулся в число самых больших бойцов в городе. Да и бабки приличные косит — несколько групп ведет, в старые добрые времена такого бума каратэ не было.

— Я бы тебе не советовал с ним связываться, — внушительно произнес Петриченко. Глядел он на меня при этом в упор.

— Что значит — связываться? В каком смысле?

— В любом. Зацепили тут его по одному делу. В бегах он сейчас.

То, что он сейчас в бегах, для меня новостью не было, я сам его разыскивал уже несколько дней. Но вот то, что они «зацепили», — и, пожалуй, не одного только Винокурова, меня, честно говоря, удивило.

Искренне мое сочувствие филерам всех времен и народов. Сейчас в спецорганах такой род деятельности или даже специализация называется, кажется, внешним наблюдением. Эта квартира мне уже основательно осточертела за два с лишним месяца. И в завершение всего я топчусь под лестницей на первом этаже пятый час, начиная с полуночи, когда к жене Винокурова проскользнул тот, амплуа которого во все времена и у всех народов определялось однозначно. Салонно-литературно-щадяще-лицемерное название его — любовник, погрубее и поточнее он определяется как хахаль, но уж совсем точное определение, как нельзя более отвечающее его непосредственным, специальным функциям, звучит

непечатно.

Вообще-то в данном случае получилась, что называется, накладка. Визит партнера вроде бы и не был оговорен участвующими сторонами заранее, хотя, конечно, условия визиту благоприятствуют — мать объекта наблюдения (с моей стороны) и объекта страсти (со стороны ночного визитера) сегодня дежурит в ночную смену. Возвращается она утром, в половине седьмого или даже чуть раньше.

Мне можно было бы перенести свою акцию и на какой-нибудь другой день — точнее — на другую ночь — но, чувствую, кредит, отпущенный мне временем, иссяк, действие с какого-то момента начинает неоправданно затягиваться. «Каким-то моментом» является вчерашний день, именно тогда в почтовом ящике квартиры шесть появилась открыточка со штемпелем краев, достаточно отсюда удаленных. Это уже вторая весточка оттуда, первая была из места, отстоящего от второго километров на тридцать или, может, того меньше — насколько можно доверять масштабным картам.

И еще одна вещь меня в связи с данными событиями интересует: занимаются ли товарищи из ведомства моего знакомого Петриченко тем же, то есть перлюстрацией корреспонденции, поступающей на имя Винокуровой Елены. Оченъ даже может быть. Только им для этого, разумеется, не приходится вскрывать отмычкой почтовый ящик, у них прав и возможностей побольше.

Около половины шестого со второго этажа слышен негромкий щелчок открываемой двери, приглушенные голоса, потом в полутора метрах от меня проскальзывает мужской силуэт. Он-то, ночной гость, должен спешить преодолеть неосвещенное пространство подъезда. Вероятность того, что мужчина покинул квартиру номер шесть, практически равна единице. Или я обладаю пониженным слухом и плохо ориентируюсь в пространстве, а следовательно, мне надлежит заниматься вещами не столь ответственными и опасными, которыми я занимаюсь теперь.