Искатель. 1991. Выпуск №3 - Макдональд Джон Данн. Страница 37

Выждав еще несколько минут, я выхожу из своего укрытия, преодолеваю один лестничный марш и практически мгновенно открываю оба замка в двери. И, чисто рефлекторно уже, необходимый ритуал маскарада-камуфляжа в прихожей.

Но, похоже, соломенная вдова не успела еще забыться неоценимо приятным из-за своей кратковременности утренним сном.

— Мам, это ты? — слышится из спальни. То-то она сейчас просчитывает варианты: не встретила ли мать у дома кого, не столкнулась ли она с этим кем-то в подъезде, и что было бы, приди она на десять минут раньше. Впрочем, приход на десять минут раньше, как и приход в данное время, не укладывается в привычные рамки, поэтому Винокурова уже кричит озабоченно и подозрительно:

— Мам?!

Здесь уже совсем тепло, градусов двадцать, а то и больше. И деревья, названия которых в большинстве своем мне неведомы, покрыты сочной, мясистой зеленью, и цветы, яркие, большие, пахнут, дурманяще-тревожно — может, потому, что не привык я к такому расточительству природы. Наша серо-белая степь в это время только начинает смотреться в разгорающуюся голубизну небесного купола.

Он бегает по утрам. И не только бегает, но и проделывает множество специальных упражнений, растяжек, прыжков, имитирует удары. Все это мне ведомо, сам когда-то дышал утренним воздухом, радостно и безмятежно ощущая усталость от большой работы, предвкушая впереди жизнь многообещающую, богатую интересными событиями. А что же он может предвкушать? Как ни крути, его удел сейчас только предчувствия.

Успею ли я спросить его, что чувствовал он, когда поднимался на этот небольшой взгорочек?

На этот раз я без маски. Ее присутствие по многим причинам уже просто бессмысленно.

— Привет, Винокуров! — окликаю я его.

Он делает по инерции еще шаг и застывает па месте, успев перед этим отставить одну ногу назад и выбросив руки вперед — левую на уровне ключиц, правую у солнечного сплетения. Похвально, все отработано уже до автоматизма, он профессионал.

У меня получается не хуже, потому что арбалет, который я держу у пояса, выбрасывает стрелку, и стрелка ударяет Винокурова в бедро чуть влево от паха. Он крякает, то ли от изумления, то ли от боли, и падает на колени.

— О'кэй, Винокуров, здоровье тебе больше не понадобится. — Я приближаюсь к нему, прикидывая на всякий случай, нет ли у него в кармане спортивной курточки оружия. Но Винокуров в данном случае проявил беспечность и неосмотрительность — карманы пусты. Он пытается захватить мою руку, когда я обыскиваю его, но правила подобных игр знакомы не только ему. Удар коленом в лицо опрокидывает его навзничь.

— Зря дергаешься, Винокуров, — я упираюсь ногой в скобу арбалета, взводя пружину. — Зря дергаешься, — Стрелка послушно входит в ствол.

Он приподнимается, поджимая под себя скрещенные ноги. Взгляд его осмыслен и напряжен, он не исключает возможности окончания поединка в свою пользу.

— Винокуров, год назад ты вместе с одним наркашом проник в мою квартиру. Меня совсем не интересует, Штогрин ли тебя послал с таким ответственным поручением — убрать свидетельницу, — или ты проявил желание сам это сделать. Мне очень, очень необходимо знать, как все тогда было. Ну?!

Винокуров сделал попытку сгруппироваться. Прыгнуть, что ли, идиот, собирался? Рана слишком серьезна для подобных упражнений, он оседает с посеревшим лицом, кусая от боли бескровные губы.

— Я жду, Винокуров. Кто это сделал — ты или Ярмолицкий?

— Не я, — впервые в жизни слышу его голос. — Я только…

— Ты только держал, да?! Конечно, как же со всем мог справиться этот дохляк с исколотыми венами.

Стрелка, негромко взвизгнув — она слегка закручивается на выходе из ствола, попадая усиками в скошенные прорези, — вошла Винокурову в ямку между ключицами.

Я возвращаюсь домой поздно. Настолько поздно, что даже этот автобус уже полупустой. Часть ночи и весь день я трясся в поезде, зажатый в углу купе проводника несвежим бельем и коробками с каким-то барахлом, а теперь вот остался только этот автобус.

Мне уже некуда больше идти. Я даже не совсем уверен, что и домой мне есть смысл идти. У того дома в Гантиади, где жил два с лишним месяца Винокуров, я заметил двоих мужчин, явно не местных и, очень даже может быть, не желавших снять жилье на время. Это вчера было, часа в четыре вечера. А-а, чушь все, меня им не достать.

Напротив меня сидят женщина, мужчина и маленький мальчик. Они разместились втроем на одном сиденье. Мне показалось вначале — дед с бабкой внука везут, но, присмотревшись, я понял: отец и мать с «поздним» ребенком.

Существо тишайшее и спокойное. Мне вдруг показалось, что мой ребенок тоже обязательно был бы таким. Глядя на таких детей, я почему-то думаю об одном и том же: как трудно им будет в жизни и смогут ли они ее одолеть?

Мать — молодящаяся, с длинными темными волосами (наверняка крашеными), отец — с животиком, с мягкими, обвислыми щеками, в немодной шляпе. Они ведь тоже устают от всегдашней заботы — защищаться от всего и всех? Или они во всем уверены?

Оптимистов я никогда не пойму до конца.