В объятиях смерти - Корнуэлл Патрисия. Страница 6
— О, да. Я совершенно уверен, что случилось. Обойди вокруг и посмотри с другой стороны, особенно на дверцу со стороны пассажира.
Я так и поступила.
То, что я увидела, спутало все мои мысли. Как раз под ручкой дверцы на блестящей черной краске было нацарапано имя Берил, заключенное в сердце.
— От этого мурашки по спине, не так ли? — сказал Марине.
— Если сделали это, когда машина была припаркована у клуба или продовольственного магазина, — размышляла я, — то, казалось бы, кто-нибудь должен был увидеть.
— Да. Но, может быть, он сделал это раньше, — Марино помедлил, небрежно разглядывая нацарапанную надпись. — Когда ты последний раз смотрела на дверцу пассажира своей машины?
Это могло быть несколько дней назад. Это могло быть неделю назад.
— Она пошла покупать продукты. — Марино, наконец, зажег проклятую сигарету. — Купила немного. — Он сделал глубокую жадную затяжку. — И, возможно, все это уместилось в одном пакете, правильно? Когда моя жена покупает только один или два пакета, она всегда ставит их вперед, на пол, может быть, на сиденье. Так что и Берил, возможно, зашла со стороны пассажира, чтобы уложить продукты в машину. Вот тогда-то она и заметила то, что было нацарапано на краске. Может быть, она знала, что надпись сделана в этот день. Может быть, нет. Не имеет значения. Это сразу вывело ее из равновесия, послужило последней каплей. Она отправилась домой, или, может быть, в банк за деньгами. Заказала билеты на ближайший рейс из Ричмонда и сбежала во Флориду.
Я вышла вслед за Марино из гаража, и мы вернулись к его машине. Ночь опускалась быстро, воздух становился прохладнее. Он завел мотор, а я молча разглядывала дом Берил через боковое окно. Тени сгладили его резкие углы, окна были темны. Неожиданно в гостиной и в прихожей зажегся свет.
— Фу, ты! — пробормотал Марино. — Что это за шутки?
— Таймер, — сказала я.
— Понятно.
Глава 2
Над Ричмондом висела полная луна, когда я ехала по длинной дороге домой. Только самые упорные шутники все еще бродили по улицам, фары освещали их страшные маски и грозные, детских размеров, силуэты. Сколько раз, думала я, звонки в мою дверь оставались безответными. Мой дом любили, потому что я была чрезвычайно щедра на конфеты, поскольку не имела собственных детей, чтобы баловать их. У меня, должно быть, штуки четыре нераспечатанных коробок шоколадок, чтобы раздавать их моему штату по утрам.
Телефон начал звонить, когда я поднималась по лестнице. Как раз перед тем как вмешался автоответчик, я схватила трубку. Голос вначале показался незнакомым, но затем мое сердце сжалось — я узнала его.
— Кей? Это Марк. Слава богу, ты дома...
Голос Марка Джеймса звучал как со дна бочки с маслом, на заднем плане я слышала звук проносящихся машин.
— Где ты? — удалось мне выдавить из себя, хотя я чувствовала, что голос не мог скрыть волнения?
— На девяносто пятом шоссе, примерно в пятидесяти милях к северу от Ричмонда.
Я села на край кровати.
— В телефонной будке, — сообщил он. — Объясни, как мне проехать к твоему дому. — Дождавшись, пока отгромыхал очередной поток машин, он добавил: — Я хочу видеть тебя, Кей. Всю неделю я был в округе Колумбия, пытался поймать тебя в течение второй половины дня и, в конце концов, решил рискнуть и взял напрокат машину. Ты не против?
Я не знала, что ответить.
— Я подумал, что мы могли бы посидеть, выпить, — сказал человек, который когда-то разбил мое сердце. — Я забронировал номер в Редиссоне, в центре города. Завтра рано утром я улетаю из Ричмонда назад, в Чикаго. Я просто подумал... На самом деле, есть кое-что, о чем я хочу поговорить с тобой.
Я не могла себе представить, о чем мы могли говорить с Марком.
— Ты не против? — спросил он снова.
Конечно, я была против! Но ответила:
— Конечно, Марк, я буду рада видеть тебя.
Объяснив ему, как доехать, я отправилась в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок, и задержалась там достаточно долго, восстанавливая в памяти все, связанное с Марком и подводя итоги.
Прошло больше пятнадцати лет с тех пор, как мы вместе учились на юридическом факультете. Сейчас меня уже трудно назвать блондинкой — мои волосы стали скорее пепельными, и прошло много времени с тех пор, как мы с Марком виделись последний раз. Мои глаза теперь не были такими голубыми, как прежде. Беспристрастное зеркало холодно напоминало мне, что я никогда уже не увижу свои тридцать девять, и существует такая вещь, как подтяжка лица: В моей памяти Марк остался двадцатичетырехлетним юнцом, в то самое время я попала в мучительную зависимость от него, что, в конечном счете, довело меня до крайнего отчаяния. Когда все это кончилось, в моей жизни осталась только работа.
Он ездил все так же быстро и любил хорошие автомобили. Не прошло и сорока пяти минут, и, открыв входную дверь, я наблюдала, как он выходит из «стерлинга», взятого напрокат. Он был все тем же Марком, которого я помнила, все такой же подтянутый, долговязый, с уверенной походкой. Чуть улыбаясь, он проворно взбежал по ступеням. После кратких объятий, мы минуту неловко топтались в прихожей, не зная, что сказать.
— Все так же пьешь скотч? — спросила я наконец.
— Это неизменно, — откликнулся он, следуя за мной на кухню.
Доставая «Гленфиддиш» из бара, я автоматически приготовила ему напиток — так же, как делала это много лет назад: две порции, лед и немного сельтерской воды. Его глаза следовали за мной, когда я передвигалась по кухне и ставила наши напитки на стол. Сделав глоток, Марк уставился в свой стакан и начал медленно перемешивать лед, как он обычно делал, когда немного нервничал. Я смотрела долгим умиленным взглядом на тонкие черты его лица, высокие скулы и ясные серые глаза. Его темные волосы начали немного седеть на висках. Я перевела взгляд на лед, медленно кружившийся в его стакане.
— Как я поняла, ты работаешь на фирме в Чикаго?
Откинувшись на своем стуле, он поднял взгляд и сказал:
— Занимаюсь только апелляциями, лишь иногда участвую с судебных разбирательствах. Я случайно столкнулся с Дизнером. Вот откуда я узнал, что ты здесь, в Ричмонде.
Дизнер был главным медицинским экспертом в Чикаго. Я встречалась с ним на совещаниях и несколько раз мы были с ним вместе в комиссиях. Он ни разу не упоминал о своем знакомстве с Марком Джеймсом, непонятно, как он вообще узнал, что я когда-то была знакома с Марком.
— Я сделал ошибку, рассказав ему, что мы с тобой вместе учились на юридическом факультете, и теперь он время от времени говорит о тебе, чтобы подразнить меня, — объяснил Марк, читая мои мысли.
В это я могла поверить. Дизнер был неотесанный, грубый, и он совсем не любил адвокатов. Некоторые из его баталий и спектаклей в суде стали притчей во языцех.
— Как большинство судебных патологоанатомов, — продолжал Марк, — он — на стороне обвинения. Я представляю подозреваемого в убийстве, и я — плохой парень. Дизнер, например, разыскивает меня и, между прочим, сообщает о последней опубликованной тобой статье в журнале, или о каком-нибудь ужасном деле, над которым ты работаешь. Доктор Скарпетта. Знаменитый главный медицинский эксперт Скарпетта.
Он рассмеялся, но его глаза оставались серьезными.
— Мне не кажется справедливым утверждение, что мы за обвинение, — ответила я. — Такое впечатление складывается потому, что если улики в пользу защиты, то дело никогда не увидит зала суда.
— Кей, я знаю, как это работает, — проговорил он успокаивающим тоном. Как хорошо я помнила этот голос. — Я знаю, с чем тебе приходится сталкиваться. И будь я на твоем месте, то тоже хотел бы зажарить живьем всех этих ублюдков.
— Да, Марк. Ты знаешь, что мне приходится видеть, — начала я.
Это был все тот же старый спор. Я не могла в это поверить. Он был здесь менее пятнадцати минут, и мы продолжили как раз с того самого места, на котором остановились когда-то. Некоторые из наших самых тяжелых дискуссий возникали именно по этому поводу. Когда мы познакомились с Марком, я уже была доктором медицины и только что наступила на юридический факультет в Джорджтауне. К тому времени я уже успела познать темную сторону жизни, жестокость, случайные трагедии. Мои руки в перчатках уже ложились на кровавые трофеи страданий и смерти. Марк был великолепным представителем интеллектуальной элиты, для которой понятие об уголовном преступлении сводилось к тому, что кто-то поцарапал краску на чужом «ягуаре». Он собирался стать юристом, потому что его отец и его дед были юристами. Я католичка, Марк — протестант. Я итальянка, он — англичанин, как принц Чарльз. Я выросла в бедности, он — в одном из самых фешенебельных районов Бостона. Когда-то я думала, что наш брак будет из тех, что заключаются на небесах.