Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич. Страница 173
- Ты так хорошо рассказываешь, будто наяву все видим, будто вместе с тобой везде побывали. Много ж бед и горя ты претерпел, добрый человек. – Вздохнула, дослушав.
- Кто добрый человек? Я? – Усмехнулся хитро Болдырь. – Вот уж не думал, что назовут так!
- Что же злым тебя называть, коль ты кровь за христиан проливал, да страдания от басурман принял?
- Да не злой я и не добрый. Обычный. – Развел руками. – Казак, одним словом. Родился, почитай в седле с саблей, с ней и помру, когда час последний придет. За страданья свои отплатил сполна, возвращусь и еще отплачу. С лихвою! Как отец мой, как деды наши. Кровь за кровь, обиду за обиду.
Улла нахмурилась, заметила, как Бенгт внимательно прислушивается к казаку, как жадно схватывает каждое слово, как при упоминании о мести, сдвигаются его брови, тяжелеет взгляд.
- Отдыхай, странник. – Поднялась из-за стола. – Отведи, Бенгт, гостя в комнату. С дороги человек. Устал, поди.
- За хлеб, за соль, прими поклон благодарственный, хозяюшка. – Казак тоже поднялся, поклонился низко. – А об отдыхе моем не беспокойся. В море трудов праведных не было. Не устал.
- Тогда занимайся, чем душе угодно. А я по хозяйству. – Поклонилась в ответ и оставила их вдвоем.
- А что из мешка твоего торчит такое занятное? – Спросил Бенгт казака.
- О, то вещица знатная вдвойне. Сейчас покажу. И цены великой, и качества отменного, да и взята в бою на той самой каторге, где гребцом я сидел прикованный. – Болдырь аккуратно размотал тряпицы и достал саблю в дорогих ножнах, кованных золотом, да яхонтами усыпанными. Выдернул из ножен, блеснул тонким клинком. – Есть чем похвалиться. Ножны – пустое, побрякушка, только что денег немалых стоит. Продам. Закажу другие, неприметные, на солнце неблестящие. Зато клинок… - Казак быстро очертил круг над головой. Сталь пропела тонко, разрезая воздух. – Эх, и мастера ж на востоке… - Произнес восхищенно. – Хочешь голову снесет, хочешь доспех или щит разрубит. Ни сталь, ни дерево не устоит!
- Думаешь, против меча сгодиться? Не тонка?
- А попробуй! Место есть?
- Есть. Во двор пойдем.
- Пойдем. Заодно друг на друга посмотрим. Испытаем, кто чего стоит.
Они вышли во двор. Место, где Бенгт постигал основы воинского ремесла, преобразилось с тех пор. Исчез столб, на котором он упражнялся с мечом, убрали и камни, что таскал в руках, силу взращивая. Отец выстроил небольшой игрушечный домик, в котором теперь заправляла вместе со своими подругами маленькая хозяйка Аннушка, или Анника, как ее звали на шведский манер.
- Бенгт! – С радостным криком девчушка повисла на шее у брата. Остальные девочки смущенно столпились в сторонке, рассматривая тех, кто нарушил их уединение. С восхищением - на Бенгта, с любопытством - на Болдыря.
Казак тут же пошарил в карманах своих необъятных штанов, к удивлению юноши, выудил оттуда горсть каких-то сладостей, («И откуда только!»), и предложил девочкам, с неизменным немецким:
- Bitte!
Девочки помедлили, переглянулись, подталкивая друг друга локтями, потом самая решительная сделала шаг вперед, взяла угощение, даже изобразила что-то похожее на книксен, моментально стушевалась и спряталась за спинами подруг, которые тут же принялись делить полученное от Болдыря, позабыв о нем самом.
Лицо казака расплылось в довольной улыбке. Во двор выглянула Туве, смерив ненароком Болдыря оценивающим взглядом, кокетливо поправила выбившуюся из-под чепца прядь, хотя нужна ей была дочка хозяйки.
- Анника! – Позвала служанка. – Иди домой. Тебя матушка зовет.
- Иду, Туве! – Откликнулась девчушка, сидевшая по-прежнему на руках у Бенгта. – Мы уже собирались расходиться, когда к нам пожаловали гости.
Туве поманила ее рукой, продолжая краем глаза рассматривать казака.
- До свиданья, девочки! – Бенгт опустил сестренку на землю, и она попрощалась с подругами.
- До завтра, Анника! До свиданья, господа! – Девочки прокричали в ответ, прыснули от смеха и через калитку выбежали на улицу.
Анника ушла вместе с Туве, оставив Бенгта наедине с Болдырем.
- Ну давай, что ль… - Казак неторопливо расхаживал по двору. Его глаза прищурились, и хищный рысий взгляд внимательно скользил по юноше.
Бенгт обнажил меч и занял боевую стойку. Болдырь приблизился, тонко пропел извлекаемый клинок, очертив над его головой сияющий круг. Казак продолжил стремительные вращательные движения, меняя наклон и, казалось, окружил себя со всех сторон сияющими кольцами. Бенгт пристально следил на завораживающее сверкание сабли, наконец, сбросив оцепенение, нанес первый рубящий удар. Болдырь мгновенно отступил в бок, меч провалился в пустоту, а клинок его кривой сабли замер в дюйме от шеи юноши.
- Все. Убит. – Совершенно обыденно, без радости, без огорчения, произнес казак.
- Повторим? – Попросил Бенгт, раздосадованный неудачей.
Болдырь кивнул. И второй, и третий, и четвертый раз меч пролетал мимо. Лишь с пятой попытки казак решил не уклоняться, а принял удар нападавшего перекрестьем своей сабли, но тут же извернулся и вновь кончик его изогнутого клинка казался в смертельной близости от шеи Бенгта. Юноша опустил меч.
- Оставим это. – Ни тени насмешки не промелькнуло на лице казака. Одно спокойствие. – У тебя хороший удар и крепкая рука. Остальное – дело наживное. Обучу, коль захочешь. Давай присядем. – Болдырь показал на небольшую низкую скамейку возле домика, где играли девочки. Уселся сам, положив саблю на колени, осторожно гладил клинок пальцами, словно касался тугой струны. Бенгт убрал меч в ножны, сел рядом:
- А ты многих убил в своей жизни?
- Людей аль басурман? – Откликнулся вопросом казак.
- Басурмане не люди?
- Нет. Поганые они. Видел бы, как живьем кожу с людей снимают, как не щадят ни стариков, ни баб, ни детей малых. Младенцев несмышленых под копыта лошадиные швыряют за ненадобностью, а кто ходить может – в полон гонят. В рабство, на базар и, как скотом торгуют. Убивал и буду убивать. Нет им пощады, нехристям. Всю их породу змеиную под корень! – Рука добралась до рукояти сабли и крепко сжала ее.
- Что и детей?
- Око за око, жизнь за жизнь. Как они, тако и мы с ними.
- А в полон берете?
- Я – нет. Иные берут.
- Что с полоняниками делают?
- Продают. А кто и себе оставляет, коли веру православную примут. Волю могут дать – живи с нами. Если девка – женятся многие.
- Почему ты не берешь в полон?
- Мою мать конями разорвали за то, что вере их басурманской изменила. Брата старшего копытами затоптали, а меня, люди сказывали, мать схоронила, не нашли. Отец люто мстил и мне завещал. Тот отцовский наказ всегда помню. Зло и свято исполнять буду.
- А отец твой?
- Не уберегся. Порубили его в бою.
- Значит, ты тоже сирота?
- Все мы сироты.
- А жениться не думал? Ты ж говорил: «Женюсь может…»
- Эх! Сорвалось пичугой с языка дурного. – Рассмеялся. - Жена – не сабля. – Пальцем по клинку провел. – Вот сижу и любо-дорого смотреть. А что жена?
- Детей родит. Заботиться будет.
- Обо мне? – Сплюнул. – А надобно? Кулеш я и сам сварю. Дети – да! Чтобы род казачий не переводился.
- С басурманами мне понятно. А людей убивал?
Казак опустил голову, задумался глубоко. Буркнул, нехотя, в землю уставившись:
- Всяко бывало. Грехов своих не считал, придет времечко, за меня будет кому считать и отмерять. – Вскинулся. - Так поедешь со мной?
- А поможешь?
- Помогу! – Казак вогнал с визгом саблю в ножны. - Дело святое.
Вечером, Гилберт сообщил, узнав через фогта, что дня через три одно купеческое судно собирается уйти на Готланд, а после в Нарву.
- А там уже и до Новгорода недалече.
Болдырь кивнул в знак признательности и вопросительно посмотрел на Бенгта. Откладывать разговор дальше уже было нельзя.
- Мне надо поговорить с тобой, отец. – Хмуро начал Бенгт. – Давай выйдем во двор.
Предчувствуя о чем сейчас пойдет речь, Гилберт с неохотой поднялся из-за стола.