Грешная женщина - Афанасьев Анатолий Владимирович. Страница 14

— А у меня никого нету, — пожаловался Дема, понюхав стакан. — Вчера Клара обещала навестить, но обманула. Да и зачем она мне? Она же фригидная. А Наденька как, ничего? Я ведь тоже к ней приглядывался. Но у меня моральные правила, жена друга для меня…

— Молчи, пьяная скотина! Убью!

— Хочешь, чтобы я стакан целиком выпил? А не захмелею?

По-настоящему на Дему разозлиться у меня не было сил. Это было все равно что возненавидеть собственное отражение в зеркале. Этот этап самоанализа я давно миновал.

— Ты же понимаешь, что между мной и Наденькой ничего не может быть.

— Лишь бы Саша это понял. Ну, за его здоровье!

Я не успел досмотреть, как он закусывает, потому что опять позвонили в дверь. Пошел, открыл: на этот раз наконец-то Татьяна. Вид у нее был благоухающий и неприступный. Одета в вельветовые штанишки и длинную куртку с карманчиками и фестончиками. Я не люблю эти яркие прозрачные куртки, они отнимают у женщины индивидуальность.

— Ну, входи же, — пригласил я.

— Евгений Петрович, у меня счетчик работает.

— Какой счетчик?

Взглянула подозрительно.

— Кажется, вы пьяны?

— А-а, такси? Да я тебя сам отвезу. Все равно мне в этой квартире больше не жить.

— Это ваши проблемы. Давайте ключи, и я побежала.

— Куда побежала?

Все-таки шажок за шажком я втянул ее в прихожую и осторожно, стараясь к ней не прикасаться, притворил дверь.

С ее появлением что-то резко сдвинулось в моем сознании. В глазах посветлело, и квартира перестала колебаться от моего мотылькового порхания. Я почувствовал приятную усталость оттого, что не нужно больше никого ждать.

— У меня беда небольшая, — сказал я. — Не могла бы ты помочь?

— Ваши проблемы меня не касаются, — повторила Татьяна с упрямством школьника, который доказывает учителю, что этот урок они не проходили.

— Приехал пьяный друг и улегся на мою постель. Может, уже и наблевал. Человек-то он хороший, но, к сожалению, характер у него невыносимый. Он же алкоголик. А на кухне сидит женщина, которую я глубоко уважаю. Я бы не хотел, чтобы они встретились. Ты побудь с ней немного, а я пока его уложу и таксиста отпущу. Она тебе понравится. Она гадать умеет.

Завороженная моим пустопорожним нытьем, Таня головку склонила набок.

— На что ты рассчитываешь, у нас не получится.

— Господи, да на что я рассчитываю?

— Ты меня обхаживаешь, а я не люблю, когда обхаживают. Ты же все врешь.

— Что я вру?

— И голосок вот этот жалобный. Увертки всякие. Ты кого хочешь обмануть, Евгений Петрович?

— Нет, ты чего-то не понимаешь. Во мне хитрости нету. Просто не к кому обратиться за помощью. А тут ты подвернулась. Посиди с Наденькой на кухне, выпейте по рюмочке, ну что тебе, трудно? Я мигом обернусь. Сколько ты должна таксисту?

…Наденьку я представил как жену лучшего друга, а про Татьяну сказал, что это моя невеста. По первым же репликам, которыми женщины обменялись, я понял, что они легко найдут общий язык.

— Он всегда весь такой ломаный? — спросила Татьяна у Наденьки.

— Нет, — ответила Наденька, — раньше был другой. Водка его сгубила. И самомнение. Комплекс Нарцисса.

Оставя их одних, я заглянул к Деме. Вперя глаза в потолок, он что-то глухо вещал себе под нос. Видик у него был не для слабонервных. Рожа красная, белки заведены, как в припадке, губы шевелятся, а волосатые ноги с задранными штанинами заброшены на спинку кровати. Последняя доза его не сокрушила, но погрузила в прострацию, и мне, к сожалению, хорошо знакомую. Согнать его с кровати теперь, разумеется, не удастся до утра.

— Воды принести?

Его глаза вернулись на место, и взгляд стал не то чтобы осмысленным, но сфокусированным.

— Женечка! Это ты, родной? Сейчас ночь или день?

— Ночь, все спят. Спи и ты. Попозже принесу тебе водочки.

Против ожидания он послушно перевернулся на бок и пробубнил в стену, уже в полусне:

— Вот бы миллиончик раздобыть где-нибудь. С миллиончиком я бы горя не знал.

На дворе стоял тихий, летний вечер. В лицо пахнуло свежим запахом сирени и аммиака. Единственный горевший фонарь возле мусорного бака ледяным светом выхватывал из мрака монументальную фигуру дяди Коли с метлой.

— Поздновато нынче убираешься, — посочувствовал я ему, угостя сигаретой. Он жадно задымил из моих рук. Пояснил:

— Как курить бросил, сон пропал. Чем на постели мытариться, дай, думаю, подмету лишний раз. А у тебя, вижу, опять гулянка?

Тут я заметил в стороне мурлыкающую «Волгу» с шашечным узором. Таксисту, склонясь к опущенному стеклу, я сказал:

— Велено передать четыре тысячи. Сдачи не надо.

Он кивнул, взял деньги и газанул. Лица его я не разглядел и так и не понял: много ему отвалил или мало.

Дядя Коля топтался за спиной.

— Гостевание, говорю, у тебя? Опять завтра не подымешься?

— Почему не подымусь? Сегодня собрались приличные люди. У всех зашита «торпеда».

— И у девок тоже? — усомнился дед.

— У девок по две штуки. Не наши, французские. Действуют безотказно. Пивка примешь, и поминай как звали.

— Это хорошо, — одобрил дед. — Сам-то не пробовал зашиваться?

— Мне не к чему. Я норму знаю.

Пока разговаривали да пока я расплачивался с таксистом, показалось, влажно-теплая ночь надвинулась ближе к дому. Тишина и звезды сошлись вдруг чудно, как в лесу. Не хотелось покидать нежные, обморочные объятия природы. Но приличных гостей оставлять надолго без присмотра было небезопасно. Дядя Коля потянулся было за мной в подъезд, но я его остановил, обещал попозже вынести согреться.

— Так бы оно, конечно… на ночь не грех по маленькой, — глубокомысленно заметил дед.

На кухне я застал картину кисти передвижников. Обе дамы, чуть не обнявшись, с рюмками в руках и с наивно-любознательными лицами слушали трезвого и мужественного Дему, который читал им суровые увещевания, облокотясь на холодильник и сопровождая особенно эффектные фразы красноречивыми жестами. Голос у него был замогильный.

— …живут неправильно. Пьянство, разврат, цинизм, запутанные, патологические отношения между мужчиной и женщиной — вот ярчайшие приметы времени. Кто сохраняет элементарную порядочность, представляется окружающим выродком. Общество отторгает такого человека…

Да вот вам, пожалуйста, типичный представитель необуржуазии, — возопил он, указуя на меня гневным перстом. — Нечистоплотен в связях, пьяница, дебошир, тайный коммуняка и при этом выдает себя за народного радетеля. К сожалению, и я отчасти такой же. Мы все утратили уважение к женщине как к матери, к сестре, мы видим в ней только примитивную партнершу по сексу, и самое ужасное, она ничего не имеет против.

— Что с ним? — спросил я у Наденьки. — Скипидару выпил?

Наденька пожала плечами. Зато Татьяна смотрела на моего мистически протрезвевшего друга с восхищением.

— Он все правильно говорит. Только капельку горячится.

О себе — да, — согласился я. — Но лично я, например, в каждой женщине вижу в первую очередь мать и сестру, а уж потом возлюбленную. Слово «секс» мне вообще отвратительно.

Передохнувший Дема загремел оглушительно, как включенный на полную мощность репродуктор:

— Девочки, не верьте ни одному его слову. Это оборотень! Он кует бабки из человеческой доверчивости. Тебе скажу прямо, Евгений: после сегодняшнего случая я уже никогда не пойду с тобой в разведку.

Я хлебнул водочки и скромно занюхал хлебной корочкой.

— А что сегодня случилось? — спросила Наденька.

— Он знает, — многозначительно изрек Дема и покачнулся, сдвинув с места холодильник. Только сейчас я заметил, что он напялил мои джинсы и повязал галстук прямо на майку. Это мне не понравилось. Он был раза в три крупнее меня.

— Порвешь штаны, заплатишь, — сказал я.

Обе женщины поглядели на меня с осуждением, а сам Дема наконец присел к столу, оторвавшись от холодильника. Я пошел в коридор ответить на телефонный звонок. Пока шел, был счастлив. То есть поймал себя на мысли, что сто лет не был так счастлив, как в этот душный вечер, который складывался из хрупких, давно забытых переживаний. Так бывает только в молодости, когда присутствие желанной женщины придает таинственное значение любому слову и жесту.