Железо и кровь. Франко-германская война - Бодров Андрей. Страница 59

События во втором по величине городе Франции привлекли внимание революционеров-анархистов. В Лион из Швейцарии немедленно прибыл их неформальный лидер Михаил Бакунин, увидевший в хаосе франко-германской войны исторический шанс построения общества, освобожденного от пут государства. 26 сентября его сторонники провозгласили образование Революционной федерации коммун с радикальной программой переустройства всей страны. Не стали бакунисты медлить и с вооруженным выступлением.

Решение муниципального совета Лиона о снижении поденной оплаты рабочим национальных мастерских вывело 28 сентября на улицы города многотысячную демонстрацию. Революционно настроенные ораторы сумели направить всеобщее недовольство против отцов города. Митинг перед городской ратушей увенчался ее захватом и попыткой сформировать новое городское правительство [532]. Префект департамента Рона Шальмель-Лакур вместе с городским прокурором Луи Андриё оказались заблокированы в здании префектуры. Андриё не без юмора вспоминал, что воспользовался представившимся временем, чтобы составить постановления об аресте тех, кто его арестовал [533].

Бакунин убеждал товарищей действовать по-революционному решительно, но большая часть местных батальонов национальной гвардии осталась верна умеренным республиканцам. Как только законное руководство города объявило об отмене решения о снижении поденной оплаты, удовлетворенные рабочие стали расходиться по домам. Попытка восстания провалилась, и Бакунину пришлось спешно покинуть Францию, чудом избежав ареста и кровопролития [534]. Лионцы были готовы ревностно бороться за обретенную свободу самоуправления, но в массе своей прохладно реагировали на призывы к социальным и политическим экспериментам.

На юге, как и в столице, обострились также предубеждения против корсиканцев, ассоциировавшихся со свергнутым правителем. Многие корсиканцы оставались убежденными бонапартистами, что делало их объектом нападок в республиканской прессе. Они были широко представлены и в рядах ненавидимой парижанами полиции. Правительству национальной обороны приходилось официально опровергать стойкие слухи о массовых нападениях на корсиканцев в Париже, Лионе и Марселе. Несмотря на то что население Корсики сохранило полную лояльность Франции на протяжении войны, левые республиканцы, включая Жоржа Клемансо, весной 1871 г. будут призывать с трибуны Национального собрания избавиться от острова, а вместе с ним — и от корсиканских депутатов-бонапартистов [535].

Во всех этих событиях свою роль играли сильные региональные традиции и вся предыстория непростых отношений со столицей крупнейших французских региональных центров. Процесс превращения французов в единую нацию, безусловно, не был завершен. Сельские жители окраин, как это хорошо показал Юджин Вебер, по-прежнему ощущали себя сперва бретонцами, провансальцами или эльзасцами, а потом уже французами [536].

Однако было бы безусловно ошибочным представлять войну 1870 г. как войну одного Парижа, чуждую французской провинции и потому проигранную. Патриотический подъем сентябрьских дней был несомненным. В течение месяца в армию по всей стране поспешило записаться более 30 тыс. добровольцев. Призыв новых категорий способных носить оружие мужчин прошел удивительно гладко даже там, где Вторая империя еще в августе столкнулась с проблемой уклонения от службы. Мобильные гвардейцы требовали немедленно отправить их сражаться под стены столицы и грозили выйти из повиновения офицерам, взывавшим к здравому смыслу. На всех желающих не хватало оружия и боеприпасов [537].

В то же время призыв новобранцев 1870 г. осложнялся массовым перемещением населения. Из местечка Мо (департамент Сена-и-Марна) в сорока километрах от Парижа сообщали: «Население бежало почти до последнего человека, мы не соберем никого» [538].

Безусловно, картина разнилась от региона к региону. В Бретани, известной своими монархическими симпатиями и сопротивлением в годы Великой французской революции, всплеск энтузиазма охватил только города. Однако и намека на повторение картин столетней давности здесь также не обнаружилось. Самой типичной реакцией обширных сельских областей было относительное безразличие, надежды на то, что война не затянется, и отсутствие стремления отличиться, сопряженного с риском для себя. Один из современников с иронией констатировал: «В качестве преданных сынов Матери-Родины нашим первым побуждением становится записаться добровольцами, но вторым — посмотреть, делают ли то же самое наши соседи» [539]. Буквально теми же словами ситуацию описывал в конце сентября и житель Дижона: «Каждый говорит: «Я возьму в руки оружие и выступлю, если мой сосед возьмет оружие и пойдет. Почему я, а не он?» Вот в точности то, что говорят в деревне. В городах же ограничиваются мыслями: раз мы ждем оружия, почему нам его не дают?» [540]. Впрочем, следует учитывать нетерпение современников, ожидания которых изначально были сильно завышены.

Властями не было зафиксировано серьезного сопротивления мобилизации, хотя число попросивших об освобождении от службы было существенным. Число уклонистов и дезертиров оставалось незначительным вплоть до декабря, характер самого явления не грозил развалом или выходом из повиновения собранным в провинции батальонам национальной «мобилизованной» гвардии [541]. Из радужной картины окраин, проникнутых если не энтузиазмом, то чувством долга, выбивался только граничивший с Бельгией департамент Нор. Здесь число уклонистов от призыва в национальную гвардию было значительным с самого начала войны и, в силу отсутствия точных поименных списков военнообязанных, оценивалось от 3 до 6 тыс. на 26–27 тыс. призванных. Однако разгадка «антипатриотизма» Нора во многом крылась в несовершенстве статистики, учитывавшей слишком много «мертвых душ». Многие из внесенных в списки призывников на деле давным-давно переселились в соседнюю Бельгию ради заработков [542].

Важно отметить, что батальоны национальной гвардии вооружались и экипировались за счет коммун и департаментов. Последние, вдобавок, обеспечивали всем необходимым так называемые «маршевые роты», призванные действовать на территории «родных» департаментов. Необходимые средства изыскивались за счет займов под гарантии местного бюджета. Иногда это были очень значительные суммы, достигавшие сотен тысяч и даже миллионов франков. Размер расходов зависел, конечно, не столько от степени патриотического воодушевления, сколько от уровня развития территории и наличия способных администраторов. Главной проблемой оставалась координация этих усилий [543].

Филиал правительства в Туре справлялся с этой задачей лишь отчасти. Вплоть до 27 сентября, когда пруссаки перерезали телеграфное сообщение между Парижем и Туром, Делегация по большому счету была лишь органом передачи воли правительства по стране. Нельзя сказать, что все это время Делегация бездействовала. К началу октября она все же могла похвастаться ограниченными успехами: покончено наконец с паникой, восстановлена дисциплина имеющихся войск, начата реорганизация артиллерии под началом полковника Тума. Генерал Лефорт в качестве заместителя военного министра занялся созданием Луарской армии, ядро которой было сколочено в считанные дни на основе бригады морской пехоты, резервных французских частей из Алжира, беглецов из-под Седана и ополченцев [544].