Детектив Франции. Выпуск 1 - Эксбрайя Шарль. Страница 52
Он возмущенно отвернулся и ушел, оставив меня вдвоем с Хорхе. Для всякого, кто живет в особом мире, связанном с боем быков, смерть тореро — личный траур. Я услышал, как дверь у меня за спиной тихонько отворилась. Потом послышался перестук каблучков по плиткам пола. Консепсьон встала рядом со мной.
— Он умер сразу?
— Думаю, да.
Она с сожалением покачала головой.
— Значит, у него не было времени покаяться и получить отпущение грехов.
— В чем каяться? Какое отпущение?
— Все мы должны за что–то просить у Бога прощения, Эстебан.
Консепсьон говорила, а я вглядывался в ее лицо. Ни слезинки, ни тени скорби.
— Луис выступал очень хорошо… — продолжала она, — немного хуже, чем с первым быком, — как всегда, но все же вполне достойно, и получил ухо. Так что беспокоиться о дальнейшей карьере нечего.
Вот и все, что Консепсьон нашла нужным сказать над телом Хорхе Гарсии, товарища своего мужа. Я так возмутился, что почти крикнул, указывая на мертвого:
— Ему тоже больше не о чем беспокоиться! И если бы Луис, вместо того чтобы глазеть на публику, следил за работой Хорхе (а это, между прочим, его долг), то заметил бы что–то необычное, успел вовремя вмешаться и, быть может, спас своего бандерильеро. Но на это тебе наплевать!
У нее дрогнули губы. При желании это можно было принять за улыбку.
— Эстебан… Когда погиб Пакито, Луис ведь тоже не успел прийти на помощь вовремя, но тогда ты счел это естественным. Что же теперь ты так возмущаешься из–за Гарсии?
Несмотря на то что Луис выступил блестяще, мы уезжали из Сантандера с тяжелым сердцем. Один из ребят, нанятых Мачасеро, заменил Гарсию. Но это не вызвало у Луиса ни радости, ни печали. Лишь толстый Алоха, наш основной пикадор, оставался невозмутимо спокойным. И вовсе не потому, что не жалел о гибели товарища, и не от душевной черствости — просто он был по натуре фаталистом.
— Что ж вы хотите, — говорил Рафаэль, — такова наша работа.
Незадолго до нашего отъезда зашел попрощаться дон Фелипе. Он поднялся в мою комйату, когда я заканчивал одеваться. Рибальта, Ламорильо, Алоха и я собирались ехать прямо в Мадрид, а Луис с Консепсьон отправлялись наслаждаться заслуженным отдыхом в Альсиру.
— Мне очень жаль Хорхе Гарсию, дон Эстебан… Славный был парень…
— Да, дон Фелипе, очень славный. А я еще чувствую себя виноватым в его смерти. Всю ночь сегодня не спал.
— И в чем же ваша вина?
— Хорхе покончил с быками… Ему не очень сладко жилось в Чамартине, но зато спокойно… Мне пришлось долго уговаривать его вернуться. Что теперь будет с женой и детьми?
— Ну, имея триста тысяч песет…
— Деньги, дон Фелипе, не заменят всего.
— Конечно, а кроме того, я предвижу некоторые сложности с выплатой.
— В самом деле?
— Боже мой, дон Эстебан, ведь вы должны понимать, что моя фирма не слишком обрадуется. Они получили всего один взнос, а сумма страховки огромна.
— Отвечу вам, как Алоха: таково ремесло — без риска не обойтись.
— Разумеется. И деньги были бы выплачены немедленно, если бы не кое–какие более чем странные обстоятельства, сопровождавшие смерть Гарсии. Меня, признаться, это очень смущает.
— Однако бык далеко не в первый раз расправляется с тореро…
— Несомненно, зато я уверен, что впервые тореро так подставился быку, как это сделал Гарсия… Мы не оплачиваем самоубийства, дон Эстебан, это черным по белому записано в полисе.
Я начал по–настоящему сердиться и, подойдя к гостю, отчеканил, глядя ему в глаза:
— Я всегда считал вас порядочным человеком, сеньор Марвин. Даю вам честное слово, что Хорхе и не думал кончать с собой. Если вы ищете лазейку, чтобы не…
Движением руки он заставил меня замолчать.
— Осторожно, сеньор! Вы рискуете произнести слова, которых я не смогу ни забыть, ни простить.
— Прошу прощения.
— Дон Эстебан, я думаю, вы, как и я, как и все, не могли не заметить всей странности поведения Гарсии?
— Это верно.
— Рад слышать. Тогда согласитесь, что в подобных обстоятельствах я не могу позволить своей компании выплатить триста тысяч песет, не прояснив дела.
— Чем я могу вам помочь?
— Для начала скажите: на что походило поведение Гарсии на арене?
— Что?.. Не знаю… он будто отрешился от всего на свете… и вел себя, как…
— Как кто?
— Быть может, как сомнамбула?..
— Этого–то слова я и ждал. Сомнамбула! И почему же Гарсия вел себя, как сомнамбула?
— Честно говоря, не знаю. Возможно, ему хотелось спать? Но послушайте, это было бы совершенно необъяснимо! Профессиональный тореро не засыпает во время боя с быком!
— В некоторых случаях такое возможно.
— Клянусь Макареной, мне было бы очень любопытно узнать, в каких именно.
— Когда человек накачан снотворным, дон Эстебан!
— Подумайте, что вы говорите, дон Фелипе!
— Я накопил немалый опыт в этой области… До того как прийти в страховую компанию, я долго работал в уголовной полиции. А поэтому могу почти с полной уверенностью заявить, что Гарсия погиб от какого–то снадобья.
— Вы хотите сказать, что он был наркоманом?
— Нет, но принял снотворное.
— Сно… в конце–то концов, это просто смехотворно! Какого черта? Зачем Хорхе стал бы глотать снотворное перед боем? Он ведь все–таки не сошел с ума!
— Гарсия сделал это не по собственной воле, дон Эстебан, ему что–то подсунули без его ведома.
Я смотрел на собеседника с меньшим удивлением, чем он мог бы ожидать, ибо со дня смерти Гарсии предчувствовал, что произошло что–то ужасное, неведомое никому из нас.
— Но в таком случае… — пробормотал я, — это… это…
— Преступление, дон Эстебан. И, кстати, куда девался термос, после того как вы налили Гарсии кофе?
— Я оставил его там, на месте!
— Нет, амиго, в том–то и дело! Сообразив, в чем дело, я тут же бросился за термосом… но он исчез.
— Кто–то его взял!
— Разумное предположение, дон Эстебан, но, по–моему, ложное.
Я никак не мог взять в толк, куда он клонит.
— Вы не думаете, что кто–то взял термос?
— Нет, я уверен, что кто–то его уничтожил. Улавливаете разницу?
Еще бы я не улавливал! До чего же мне действовал на нервы этот Марвин с его хождениями вокруг да около!
— Но кому могло понадобиться уничтожать термос?
— Тому, кто подсыпал в кофе снотворного и вовсе не хотел, чтобы это стало известно.
— Но, клянусь Богом, Гарсия не был столь значительной личностью, чтобы кому–то помешать!
Марвин уселся на мою кровать и закурил.
— Я вижу только два возможных объяснения, дон Эстебан, — начал он, выпустив сильную струю дыма. — Если, как вы предполагали в самом начале, кто–то хочет разорить Рибальту, не исключено, что этот незнакомец, обнаружив, что его кампания в прессе благодаря успехам дона Луиса обратилась в ничто, пытается теперь деморализовать всю куадрилью. Устранить самого Вальдереса он не решается, несомненно, предпочитая гибели его полный провал. Тогда это неплохо разыграно. Кто знает, как дон Луис воспринимает подобные удары судьбы? Может, смерть бандерильеро поколеблет уверенность в себе матадора? В Валенсии мы это проверим.
— Меня бы это очень удивило, дон Фелипе. Луис слишком эгоистичен, чтобы беспокоиться о ком–то, кроме собственной персоны.
Дон Фелипе пристально посмотрел на меня.
— А я считал вас его другом…
— Именно потому, что Луис — мой друг, я хорошо знаю все его достоинства и недостатки. А другое объяснение?
— Оно более деликатного свойства. Триста тысяч песет — немалая сумма. Найдется множество людей, готовых рискнуть чем угодно за гораздо меньшие деньги…
Я хмыкнул.
— На сей раз вы малость перебарщиваете! Страховку получат жена и дети Хорхе. Вы что же, предполагаете, будто сеньора Гарсия, спрятавшись в толпе, либо сама убила мужа, либо кого–то наняла, только для того чтобы получить страховку?
— Разумеется, нет! Ах, дон Эстебан, я страшно смущен, но, поймите, мне приходится прокручивать в уме все возможные предположения… Этого требует и моя работа, и то доверие, какое питают ко мне в фирме… Вы, случайно, не договорились со всеми получателями крупных сумм, после того как заключили страховочные контракты?