Садовник - Кортес Родриго. Страница 38

При мысли об отце Себастьян поежился и сразу решил, что этого допустить нельзя, а значит, надо еще раз попытаться все объяснить. Себастьян понимал, что главной причиной провала сеньоры Тересы было то, что она не знала, что сказать своему отцу. Он почему-то был уверен, что, если бы такой умный человек, как падре Теодоро, объяснил полковнику про грех и все такое, тот мог бы и одуматься.

Но падре Теодоро рядом не было.

Себастьян стал мучительно думать, как бы донести до полковника ту простую мысль, что будущий райский сад уничтожать нельзя, как вдруг вспомнил про ту самую господскую Библию!

По его спине прошел холодок. Это был вполне реальный шанс.

Он метнулся к флигелю, встал у двери, воровато огляделся по сторонам и, приоткрыв дверь, стремительно шмыгнул внутрь. Бросился к полкам и мгновенно нашел то, что искал. Схватил толстенный том и, убедившись, что никто на него не смотрит, вернулся к открытому окну сеньора Эсперанса. Аккуратно положил Библию на дорожку, снова огляделся по сторонам, ухватился за подоконник, осторожно подтянулся на руках и заглянул в комнату.

Полковник сидел в своем кресле-качалке, бешено вращал белыми глазами на иссиня-багровом лице и беззвучно шевелил ртом — точь-в-точь как рыба на берегу. Сеньоры Тересы рядом не было.

Себастьян спрыгнул на дорожку, поднял и положил Библию на окно, а затем рывком забросил свое тело внутрь и, стараясь не топать ногами, подошел к полковнику и встал напротив.

— Ы-ы-ы… — как можно сильнее ощерив зубы, старательно улыбнулся он своему господину.

Недвижимо сидящий в кресле-качалке багровый от напряжения полковник остановил бешеное вращение глаз и недоуменно уставился на своего садовника.

— О-от… — протянул Себастьян толстенную Библию, положил ее сеньору Эсперанса на колени и после недолгих поисков открыл на той самой странице, где был изображен тот самый райский цветок, что привозил божий гость.

— О-от! — решительно ткнул он пальцем в орхидею, а затем показал в окно и, прикрыв глаза, сокрушенно закачал головой и зацокал языком. — Из-зя-а-а! П-уохо!

Слова «нельзя» и «плохо» получились у него так здорово, что Себастьян чуть не подпрыгнул от радости; теперь господин наверняка все поймет! Но побагровевший от злости и натуги полковник лишь продолжал бессмысленно открывать и закрывать рот.

Себастьян поднял тяжеленную книгу и поднес ее к самым глазам полковника.

— О-от! Ц-ы-ы-ток! — невероятным напряжением воли произнес он.

Неожиданно поглупевший полковник захрипел и пустил на мундир вязкую желтую слюну, и Себастьян вдруг подумал, что старику ведь осталось совсем немного — только один шаг…

Он всегда знал, что старый сеньор, ввиду его особого положения, наверняка состоит в числе праведников, и теперь вдруг подумал, что если помочь ему отправиться в Эдем чуть раньше срока… до того, как он успеет натворить всяких глупостей…

В этом что-то было.

Себастьян сел возле кресла и принялся думать. Он отдавал себе отчет в том, что, если полковник обременит свою бессмертную душу покушением на божий райский сад, то не видать ему рая, как своих ушей. Но он вовсе не был уверен, что бог не обидится на Себастьяна за то, что он хочет сделать чужую работу, ведь сеять новые и выдергивать старые высохшие души — все-таки божья забота, а не Себастьяна…

Полковник тяжело захрапел, и Себастьян вскочил и заглянул хозяину в глаза — они уже закатывались. Садовник заинтересованно хмыкнул и приблизился почти вплотную — он еще никогда не видел вблизи, как умирают люди, а от отца только и осталось воспоминаний, что судорожно дергающиеся ноги.

Полковник совсем закрыл глаза, но дыхание его пока не прекращалось. Себастьян наклонился еще ближе и аккуратно заткнул сеньору одну ноздрю пальнем.

Хитрый полковник продолжал дышать второй.

Себастьян секунду подумал и заткнул ему обе ноздри.

Полковник приоткрыл рот. Старое изможденное тело не желало умирать.

Себастьян опечалился. Больше всего на свете он боялся, что старый полковник снова выкарабкается и все-таки доведет задуманное до конца. Он вспомнил, как в середине января, стоя по колено в жидкой ледяной глине, выбрасывал из ямы куски известняка, как прорубал в старом саду новые тропы, как часами наблюдал за господской семьей и как все они потом, то поочередно, а то и все вместе, хвалили его и даже давали денег, и ему стало невыносимо жаль и себя, и своего труда. Но главное, он понимал, что уже не имеет права отступать и свою часть работы по созданию райского сада обязан выполнить, невзирая ни на что.

И тогда он обхватил закованное в стоячий воротничок полковничьего мундира желтое морщинистое горло руками и аккуратно, но сильно сдавил. Полковник имел право на райское блаженство, а потому просто обязан был попасть в Эдем.

Не понимающий своей пользы полковник дернулся еще раз и еще, и ноги его внезапно заходили ходуном, а руки схватили садовника за кисти, но разжать эти крепкие, как дерево, клешни, выкопавшие без малого тысячу полутораметровой глубины ям, ему было не под силу. А Себастьян плакал, но не отпускал. И тогда полковник еще раз дернулся, широко открыл глаза и затих.

Весть о том, что старый полковник Эсперанса умер, застигла Мигеля уже поздно вечером, когда он собирался домой.

— Только, ради всего святого, Санчес, — с некоторым содроганием произнес позвонивший начальнику полиции алькальд, — не надо из этого ничего раздувать. У старика обычный удар. Врач уже был.

«Ну, вот ты и добился своего, Сесил Эсперанса…» — подумал Мигель, но вслух сказал совершенно другое:

— Я понял. А кто обнаружил тело?

— Тереса. Она мне и позвонила.

Мигель поблагодарил алькальда, но заверять его в том, что ничего затевать и раздувать не будет, не торопился. Нет, начальник полиции вовсе не нарывался на скандал, просто он знал: пожелай дочь полковника подать жалобу на действия жандармов, возможно, приведшие к смерти отца, и он будет вынужден принять эту жалобу и, более того, тщательно расследовать все происшедшее, какими бы неприятностями это ему лично ни грозило. Впрочем, думать об этом сейчас было неуместно; как лицу сугубо официальному Мигелю Санчесу следовало прежде всего принести членам виднейшей семьи города свои соболезнования.

Он вышел во двор, кивком поблагодарил молодого полицейского за отлично протертую «Испано-суизу» и сел за руль.

«А если я найду эти письма? — прокралось невольное предположение. — Полковника уже нет; и кто мне помешает отдать их на экспертизу?»

Мигель чертыхнулся. Он прекрасно понимал, что в ближайшие дня три, до того самого момента, когда тело уложат в семейный склеп, не сумеет даже пальцем шевельнуть, — традиции здесь уважали.

Когда он приехал в усадьбу, врач был еще здесь и хлопотал вокруг бледной сеньоры Тересы. Лусия держалась намного лучше. Мигель наклонил голову, стараясь не торопиться, произнес подобающие слова и прошел к покойнику.

Полковник королевской армии, ветеран двух войн и кавалер доброго десятка орденов, сеньор Хуан Диего Эсперанса так и сидел в своем кресле-качалке с пледом до горла и толстой книгой на коленях. Мигель подошел и оторопел. Со страницы книги прямо на него смотрела та самая орхидея, что была сломана над телом поверженного, но не убитого сеньора Ансельмо Эсперанса.

— Дьявол!

— Не чертыхайтесь, Мигель, — укоризненно произнесли сзади. — И не время, и не место.

Он обернулся. Это был стоящий рядом с врачом падре Теодоро. Мигель скользнул по нему равнодушным взглядом и остановился на враче.

— Вы его осмотрели? — прищурившись, поинтересовался он.

— Разумеется, — наклонил голову сеньор Анхелио. — Обычный удар.

Мигель наклонился поближе к лицу трупа и вдруг заметил на длинных, торчащих из ноздрей пучках седых волос что-то темное. Он огляделся по сторонам, убедился, что сеньора Тереса за ним не наблюдает, и потрогал.

— Господи! Что вы делаете?