Толмач - Кортес Родриго. Страница 71

Затем оказалось, что количество убитых китайцев занижено даже в полицейских протоколах чуть ли не вдвое. Затем вдруг вспомнили эту дикую историю о китайцах, снятых с парохода и расстрелянных просто потому, что было не вполне ясно, что с ними делать, а начальство, как оказалось, не читало распоряжений генерал-губернатора. И повалило!..

Хуже всего было то, что Гродекову нечем было заткнуть им рот – по всему Амуру, словно бревна во время сплава, порой почти целиком закрывая зеркало воды, плыли разлагающиеся трупы вчерашних соседей.

«Придется кое-кому под суд пойти, – поморщился Гродеков, – надо переговорить с прокуратурой…»

Губернатор приамурской провинции Хэй-Лун-Цзян Шоу Шань не пытался спорить с судьбой и стойко принял свое поражение от русских. Теперь долг обязывал его завершить переговоры с оккупантом, а затем сделать последнее и главное дело – умереть так же достойно, как жил.

Он расстелил на столике кусок розового шелка, аккуратно разгладил складки и неторопливо разложил возможные орудия самоубийства – яд, несколько предназначенных для глотания острых золотых пластинок и специальный кинжал. Окинул инструменты взглядом, собрался с мыслями и решил, что письмо к Са Бао надо бы дописать до того, как он отправится на последние переговоры с русскими. Шоу Шань взял бумагу, кисточку и принялся торопливо выводить иероглифы – русские уже подступали, и времени у губернатора оставалось чуть-чуть.

«Эту войну с Россией мы проиграли, это плохо. Мы понесли большие потери, поэтому я решил сам поехать к противнику и договориться с Россией, чтобы они не убивали чиновников и народ и не мешали нашим торговцам. После этого я покончу с собой. Я слышал, что ты тоже решил умереть на своем посту, но не смей этого делать, потому что я еще не успел закончить многие дела. Если ты умрешь, никто не будет обустраивать население и остатки войск. Если я умру и ты погибнешь, то кто будет управлять, а все солдаты обязательно будут делать плохие дела. Этот вопрос очень важен, надеюсь, что ты над этим задумаешься. Я уже велел Яо Шэну, Чэн Сюэлоу, Чжан Сицяо и Юй Чжэнфу помочь тебе. Ты должен закончить то, что я не успел. Я уже об этом всем объявил. Ты ни перед кем не виноват».

Курбан ехал в Мукден на очень даже неплохой лошадке, купленной на оставшиеся от бабушки старинные золотые монеты. Случалось, что он присоединялся к обозам отступающих в глубь страны китайцев, иногда оказывал мелкие переводческие услуги внезапно оказавшимся посреди Маньчжурии казачьим соединениям, но в целом держался наособицу. И только въехав в наполненный солдатами императрицы Мукден, признал, что попасть в храмовый комплекс без посторонней помощи будет непросто. Возле каждого дворца и храма стояла отборная маньчжурская гвардия, а тем временем по мощеным дорожкам сновали ученые мужи да чиновники со списками подлежащих эвакуации ценностей.

Курбан попытался пристроиться на работу грузчиком – носить в телеги лежащие в лаковых шкатулках свитки и завернутые в материю фрагменты статуй, – но китайцы выперли его за порог, едва заглянули в эти чужие серые глаза.

Он отыскал парочку продажных монахов, имеющих доступ к ценностям императорской семьи, но те деньги взяли, а когда дело дошло до оказания услуги, прямо сказали, что никакой возможности провести его во дворцы нет и что за это головы рубят безо всякого суда.

И тогда он ушел подальше от города, трое суток постился и лишь потом рискнул раскинуть альчики на вымоченной в семи травах священной шкуре. И альчики рассказали ему, что все зависит от поручика Семенова.

Шаман был взбешен. Он провел возле Семенова без малого три года; он знал все его привычки и пристрастия; он знал все его слабости и все сделанные им за эти три года глупости. Он вообще не понимал, почему судьба всего мира должна зависеть от слабовольного рыжеватого человека, не способного, по сути, почти ни на что.

Но шаман слишком хорошо знал, что с богами не спорят.

На этот раз поручик Семенов решил не оригинальничать, с отрядом в двенадцать человек перемахнул через Малый Хинган и присоединился к отряду генерала Ренненкампфа. Работа нашлась: за считаные дни русские взяли и Мерген, и Цицикар, и Гирин, а вскоре наместник государя Евгений Иванович Алексеев торжественно, как и подобает победителю, въехал в Пекин на тройке, и Семенову приходилось делать описи полицейских, военных и государственных архивов Поднебесной, реквизировать, паковать и формировать обозы в Россию один за другим.

Документов было так много, и были они так важны для военной статистики Азиатской части Главного штаба, что поручик спал от силы два часа в сутки, а порой даже забывал поесть. А в конце сентября войска вошли в Мукден, и поручик впервые растерялся.

В принципе, военной добычей могла быть признана любая государственная собственность врага, за исключением разве что культурно-исторических ценностей. Но в Мукдене все оказалось крайне неоднозначно.

Да, полученное из Петербурга распоряжение выглядело вполне ясным: «Все найденные в мукденском дворце вещи, имеющие художественный и археологический интерес, а равно оружие, седла, фарфоровые и бронзовые изделия и библиотека, являющиеся собственностью владетеля дворца, должны быть сданы по окончании оккупации в полной неприкосновенности китайским властям».

Но едва Семенов зашел в наполовину вывезенную библиотеку и заслушал от военного переводчика, как звучат первые столбцы сложенных в ящики у стены свитков, оставалось лишь присвистнуть. Это были донесения цинской военной разведки чуть ли не двухсотлетней давности – и об основании русскими Якутска, и о борьбе русских и японцев за бухту Владивостока, и об осаде крепости Албазин. Да, эти древнейшие свитки имели историческую, а может быть, и культурную ценность, но оставить их китайцам было немыслимо.

– Охрану на вход! – жестко распорядился Семенов. – И сразу же начинаем опись и погрузку.

– Этого нельзя делать, – тревожным голосом возразил через переводчика китайский архивариус. – Это – наследие всей Поднебесной!

Поручик присел над очередным ящиком и, продолжая копаться в бумагах и даже не оборачиваясь, возразил:

– Это и наше наследие, уважаемый, и потом, половину всего этого вы взяли у нас.

Черт! Чего здесь только не было! Истлевшая русская хоругвь, поди, со времен Петра Великого, журнал коменданта безвестной русской крепости, завернутая в кусок старого шелка тяжеленная бронзовая отливка, изображающая то ли драконов, то ли птиц…

Китаец что-то яростно выкрикнул.

Семенов поднялся. Архивариус стоял напротив него с вытянутой вперед старинной, причудливо изогнутой саблей и беспрерывно выкрикивал.

– Прекратите истерику, – презрительно бросил поручик и повернулся к военному переводчику: – Чего он хочет?

– Он говорит, что вы посягаете на святыни… – шаг за шагом отступая все дальше, пробормотал переводчик.

И в этот момент архивариус напал.

Поручик почти машинально уклонился от свистнувшего у самого уха лезвия и так же машинально ударил тем, что было в руках. И тогда сабля зазвенела и заскользила по каменному полу, а китаец покачнулся и рухнул у его ног.

– Черт!

Семенов глянул на окровавленную отливку в руках, отшвырнул ее в сторону и наклонился. Глаза китайского архивариуса смотрели прямо на него, но были пусты.

– Этого мне еще не хватало… – пробормотал Семенов, но сумел преодолеть секундное замешательство и повернулся к переводчику. – Я пошел рапорт писать, а ты давай веди сюда комиссию по реквизициям, а заодно и грузчиков. Ящики переписать – и в обоз, а его… – Семенов глянул на труп и шмыгнул носом, – его уберите, пожалуйста, подальше отсюда. Подальше…

Когда дежурившим у входа в храмовый комплекс китайским кули махнули рукой, разрешая войти, Курбан поднялся с корточек и встал в самое начало длинной очереди.

Он дрался за это место в очереди каждый день. Голодные, разоренные войной китайцы все время норовили оттеснить сероглазого скуластого чужака, а когда он принимался доказывать, что с самого начала был первым, накидывались на него всей сворой.