Игра разума. Как Клод Шеннон изобрел информационный век - Сони Джимми. Страница 24

Что могли означать эти высокопарные слова для двадцатичетырехлетнего Шеннона и мужчин его поколения, как не абсолютно реальную возможность быть отправленными за моря на войну – перспектива, которая до этого момента казалась далекой? Но, вписав свое имя в учетную карточку, Шеннон, конечно же, вынужден был задуматься об унылой перспективе отложить свои исследования – фактически отложить на время свою жизнь – и облачиться в военную форму.

Шеннона такая перспектива не радовала. И хотя мы не располагаем фактами, указывающими на то, что он всячески пытался избежать призыва, мы точно знаем, что он особо и не стремился отправляться куда-то за моря. Вот его собственные слова:

«События развивались стремительно, и я уже чувствовал дыхание войны. Мне казалось, что для меня будет безопасней, если я стану каждый день посвящать тому, чтобы работать на оборону страны – безопасней в плане отказа от призыва, которого я вовсе не желал. Я был физически слабым человеком, как и сейчас… Я пытался найти максимальное приложение своим способностям, потому что считал, что, вероятно, смогу принести гораздо больше пользы в другом».

В другом интервью он говорил: «Если вы сможете принести больше пользы в какой-то иной области, то вы не попадете в армию. Мне это казалось мудрым шагом». Один из его друзей отмечал, что Шеннон, будучи интровертом, переживал не только из-за перспективы оказаться в армии за морями, но еще и из-за тесноты армейской жизни: «Думаю, что его страхи относительно армии были связаны с тем, что это означало присутствие рядом большого количества людей, чего он терпеть не мог. Он боялся толпы и людей, которых не знал».

И тогда Шеннон обратился к своему наставнику по «Лабораториям», Торнтону Фраю, которому удалось получить для него контракт на выполнение математического анализа для Национального исследовательского комитета по вопросам обороны (NDRC). В руководстве комитета были ведущие ученые и инженеры страны. В комитете также работало большинство ключевых фигур из профессиональной среды Шеннона, включая человека, который выдернул Шеннона со Среднего Запада – Вэнивара Буша.

Буш был крестным отцом комитета. Во время Первой мировой войны он стал свидетелем того, как прервалась связь между военными офицерами и учеными на гражданке. Поэтому когда он объяснял федеральной комиссии потребность в латании этой бреши, то говорил напористо и уверенно. С той же убежденностью он пришел в Овальный кабинет 12 июня 1940 года, чтобы доложить о сложившейся ситуации лично президенту. Рузвельту потребовалось всего десять минут, чтобы дать положительный ответ. «Были те, кто протестовал, настаивая, что меры по созданию Национального исследовательского комитета по вопросам обороны – это обходной маневр, – писал позднее Буш, – захват, с помощью которого маленькая группа ученых и инженеров, действующих независимо от существующих научных организаций, добилась полномочий и денег для осуществления программы по созданию нового оружия. Именно это фактически и происходило».

Для Шеннона комитет стал обходным маневром иного толка: он освободил его от переживаний по поводу призывной комиссии. Подобно большинству математиков его поколения, Клод приложил умственные, а не физические способности для того, чтобы помочь своей стране.

9. Управление огнем

Война вмешалась в жизнь целого поколения, но в этой бесконечной череде нарушенных планов грант на исследования в сфере укрепления оборонного комплекса страны с участием самых передовых инженеров и математиков страны был подарком судьбы. Шеннон, похоже, понимал это. Вот почему он, вероятно, пытался в начале декабря того года вернуть деньги, полученные им в Институте перспективных исследований. Но отправленный им чек на сумму 166,67 доллара вернулся обратно. «Требования к военной подготовке или другим экстренным оборонным мероприятиям» были исключительным случаем, подчеркивала администрация, и Шеннон мог оставить эти деньги себе, учитывая то, что он продолжит свои исследования в преддверии войны.

Торнтон Фрай обратился за помощью к своему коллеге по Национальному исследовательскому комитету, Уоррену Уиверу, чтобы тот помог найти проект для Шеннона. Уивер родился в 1894 году в аграрном Висконсине, учился в местном университете, в 1917 году служил в ВВС. После учебы в университете имени Трупа (позднее переименованном в Калифорнийский технологический институт, или Калтех) он вернулся в Висконсин, чтобы преподавать в университете, а затем возглавить математический факультет, членом которого также являлся Торнтон Фрай.

Уивер, как и Шеннон, был родом из глубинки и любил мастерить что-то своими руками. Когда он не был занят научной деятельностью или ее финансированием, он сидел дома, «рубил дрова, передвигал камни, работал в саду, копошился в своей мастерской». Будучи робким и замкнутым мальчиком, Уивер обнаружил в себе тягу к инженерному делу, когда разобрал на части свой рождественский подарок, игрушечный автомобиль на электрической батарейке.

«Я не знал, как называть этот род деятельности, и не знал, можно ли зарабатывать на жизнь подобным способом. Но мне было совершенно четко ясно, что разбирать предметы на части и изучать их внутреннее устройство и то, как они работают, было невероятно увлекательно и интересно. Вполне возможно, что в такой маленькой аграрной деревушке, где я жил… не было ни одного человека, который бы имел представление о том, что означает слово" наука”. Мне соответственно объяснили, что это называется “инженерным делом”. С того времени и до момента моего поступления в институт я знал, что хочу быть инженером».

Подобная мысль вполне могла родиться и у его грантополучателя, Клода Шеннона. Но на этом их сходства заканчивались. Если Шеннон был открыто признающим себя атеистом, то Уивер был человеком набожным и воспринимал науку как очевидное доказательство присутствия божественного начала. «Я полагаю, что Господь проявляет Себя многократно, во многих образах и в разное время, – писал Уивер. – В действительности Он постоянно проявляет Себя нам сегодня: каждое новое открытие в науке – это очередное “проявление” того порядка, который Бог установил в Своей Вселенной». Если Шеннон терпеть не мог административную работу и бюрократов самого разного толка, Уивер чувствовал себя во всем этом как рыба в воде. В то время как Шеннон считал преподавание досадной необходимостью университетской работы, Уивер наслаждался им. И там, где Шеннон мог усиленно работать над решением математической проблемы или исследованием, опираясь на фантастическую интуицию и инстинкт, Уивер был вынужден признать, что не владеет подобным даром. В своей поразительно объективной оценке своих сильных и слабых сторон Уивер отмечал: «У меня хорошая способность накапливать информацию, организаторский талант, умение работать с людьми, желание объяснять что-то и рвение, которое помогало мне продвигать свои идеи. Но мне не хватает этой непонятной и удивительной творческой искры, отличающей хорошего исследователя. Поэтому я понял, что есть некий потолок моих способностей в качестве профессора математики».

Но при всем при этом Уивер был неортодоксальным мыслителем, чьи интересы не ограничивались какой-то одной сферой. Он публиковал научные труды и работал в области инженерного дела, математики, машинного обучения, перевода, биологии, естествознания и теории вероятности. Но в отличие от большинства своих коллег, он верил в существование мира вне границ науки и математики. Ему была чужда слишком распространенная тогда изолированность тех научных областей, в которых он работал, и мыслителей, работавших в них. «Не нужно переоценивать науку, не стоит думать, что наука – это все, – убеждал он своих студентов на лекции в 1966 году. – Я бы не хотел, чтобы вы так сильно зацикливались на науке, что в этой аудитории не осталось бы ни одного человека, который в ближайшие семь дней не почитал бы поэзию. Я надеюсь, что кто-то из вас в ближайшие семь дней послушает музыку, хорошую музыку, современную музыку, хоть немного музыки».