Сказка - Кинг Стивен. Страница 78

— Что же мне с тобой делать, девочка?

«Омолодить, — подумал я. — Если получится».

Я направился к двери в надежде еще раз взглянуть на стену, окружавшую город, и тут меня осенило. Вернувшись к рюкзаку, я порылся там и нашел последние несколько печений с пеканом в пакетике под моим бесполезным айфоном. Предложил ей одно — она осторожно понюхала его, взяла и съела. А потом еще три, прежде чем отвернуться.

Это было лучше, чем ничего.

Я наблюдал окрестности через открытую дверь и время от времени выходил, чтобы осмотреться. Все было тихо, даже крысы и вороны избегали этой части города. Я попытался бросить Радар ее любимую обезьянку. Она поймала ее и несколько раз символически сдавила, вызвав писк, но не пыталась вернуть мне. Уложив обезьянку между передних лап, она заснула, уткнувшись в нее носом. Мазь Клаудии помогла ей, но эффект прошел, и она не успела съесть последние три таблетки, которые дала мне помощница ветеринара. Я подумал, что она израсходовала свою последнюю энергию, сбегая вниз по винтовой лестнице и мчась навстречу Доре. Если я не отведу ее к солнечным часам в ближайшее время, ее постоянный сон вскоре сменится смертью.

Я бы поиграл в игры на своем телефоне, чтобы скоротать время, если бы он работал, однако теперь это был просто черный стеклянный прямоугольник. Я попытался перезагрузить его, но не появилось даже яблоко [184]. В мире, из которого я пришел, не было сказочного волшебства, а в этом мире не было наших чудес. Я положил телефон обратно в рюкзак и наблюдал за дверным проемом, пока пасмурный дневной свет не начал гаснуть. Прозвенели три вечерних звонка, и я почти закрыл дверь, но я не хотел оставаться в полной темноте, не имея на крайний случай ничего, кроме папиной зажигалки. Я не сводил глаз с церкви (если это была церковь) через дорогу, решив, что закрою дверь, когда больше не смогу ее видеть. Отсутствие птиц и крыс не обязательно означало отсутствие волков или других хищников. Клаудия велела мне запереться на засов, и это было именно то, что я собирался сделать.

Когда церковь превратилась в смутный силуэт на фоне темноты, я решил закрыть дверь. Радар подняла голову, навострила уши и хрипло залаяла. Я думал, она встревожилась оттого, что я встал, но это было не так. Несмотря на ее состояние, слух у нее все еще был лучше моего. Несколько секунд спустя я тоже услышал низкий трепещущий звук, как будто бумага попала в вентилятор. Звук быстро приближался, становясь все громче, пока не превратился в порыв сильного ветра. Я уже понял, что это, и вышел наружу, положив руку на руль трицикла. Радар присоединилась ко мне, и мы вдвоем смотрели на небо.

Монархи летели с той стороны, которую я произвольно определил как юг — с той, откуда я пришел. Они затмили и без того темнеющее небо облаком под облаками, а потом расположились на здании церкви через дорогу, на нескольких еще не рухнувших трубах и на крыше депо, где укрылись мы с Радар. Звук, с которым они садились — их, должно быть, были многие тысячи, — казался не столько трепетом, сколько долгим протяжным вздохом.

Теперь я, кажется, понял, почему эта часть разбомбленной пустоши показалась мне не только безлюдной, но и безопасной. Монархи хранили этот единственный оплот прежнего мира, который когда-то был лучше, который существовал до того, как члены королевской семьи были убиты или отправились в изгнание. В моем мире я верил — и был в этом не одинок — что все эти монархические дела — полная чушь, пища для таблоидов из супермаркетов, таких как «Нэшнл инкуайрер» и «Инсайд вью». Все эти короли и королевы, принцы и принцессы были обычными семьями, только теми, которым повезло угадать нужные цифры в генетической версии игры «Мегамиллион» [185]. Когда им нужно было посрать, они снимали штаны, как и самые низкорожденные крестьяне.

Но это был не наш мир. Это был Эмпис, где правила совсем другие.

И с монархией здесь дела обстояли иначе.

Облако бабочек-монархов завершило свое возвращение, оставив вокруг только сгустившуюся темноту. Вздох их крыльев затих. Я собирался закрыть дверь на засов, потому что так велела Клаудия, но и без этого чувствовал себя в безопасности.

— Да здравствует Эмпис, — тихо сказал я. — Да здравствуют Галлиены, ла правят они вновь и вовек.

А почему бы и нет? Просто почему, черт возьми, нет? Все было бы лучше, чем это запустение.

Я закрыл дверь и запер ее на засов.

В полной темноте оставалось только лечь спать. Я положил свой рюкзак между двумя троллейбусами, рядом с тем местом, где свернулась калачиком Радар, опустил на него голову и почти сразу заснул. Моей последней мыслью было то, что без будильника, который меня разбудит, я рискую проспать и встать слишком поздно, что может привести к печальному исходу. Но я зря беспокоился; еще до рассвета Радар разбудила меня натужным кашлем. Я дал ей попить, что немного помогло.

У меня не было часов, кроме моего мочевого пузыря, который был полным, но еще не лопался. Я хотел помочиться в одном из углов, но потом решил, что не хочу нюхать вонь, если снова воспользуюсь этим убежищем. Тогда я отодвинул засов на двери, приоткрыл ее и выглянул наружу. Ни звезд, ни лунного света не пробивалось сквозь низко нависшие облака. Церковь через дорогу показалась мне размытой. Я потер глаза, чтобы прояснить зрение, но пятно осталось. Это были бабочки, все еще крепко спящие. Мне казалось, что в нашем мире они живут недолго, всего несколько недель или месяцев. А здесь — кто знает?

На самом краю моего поля зрения что-то стронулось с места. Я посмотрел туда, но либо это было мое воображение, либо то, что там двигалось, уже исчезло. Помочившись (и оглядываясь при этом через плечо), я вернулся внутрь, закрыл засов и направился к Радар. Не было необходимости пользоваться папиной зажигалкой; ее дыхание было хриплым и громким. Я снова погрузился в сон, может быть, на час или два. Мне снилось, что я лежу в своей постели на Сикамор-стрит. Я сел, попытался зевнуть и не смог — мой рот исчез.

Это заставило меня проснуться и снова услышать собачий кашель. Один глаз Радара был открыт, но другой совсем залеплен вытекавшей из него липкой дрянью, что придавало ей печально-пиратский вид. Я вытер ей глаза и направился к двери. Монархи все еще сидели на своих местах, но на темном небе уже появилось немного света. Пора было что-нибудь съесть, а потом отправляться в путь.

Я поднес открытую банку сардин к носу Радар, но она сразу же отвернулась, как будто ее тошнило от запаха. Осталось два печенья с пеканом. Она съела одно, взялась за другое и зашлась в приступе кашля, глядя на меня с немой мольбой о помощи.

Я взял ее голову в ладони и нежно поводил из стороны в сторону так, как, я знал, ей нравилось. Мне хотелось плакать.

— Держись, девочка. Ладно? Пожалуйста.

Я вытащил ее за дверь и осторожно поставил на ноги. Она направилась налево от двери с опасливостью пожилого человека, нашла место, где я помочился, и присела там же. Я наклонился, чтобы снова поднять ее, но она обошла меня и направилась к правому заднему колесу трицикла Клаудии — тому, что было ближе к дороге. Обнюхав его, опустилась на корточки и снова помочилась, издав при этом низкий рычащий звук.

Я подошел к заднему колесу и наклонился. Увидеть я ничего не мог, но был уверен, что то существо, которое я мельком видел раньше, подошло ближе после того, как я вернулся внутрь. И не только подошло, но и помочилось на мою машину, как бы говоря, что это его территория. Рюкзак у меня был с собой, но я решил, что нужно кое-что еще. Пока Радар сидела, наблюдая за мной, я вернулся в депо, поискал вокруг и нашел в углу заплесневелую стопку одеял, возможно, предназначенных когда-то для того, чтобы пассажиры троллейбусов кутались в них в холодную погоду. Если бы я не решил сделать свои дела на улице, я мог бы помочиться на них в темноте. Я взял одно и встряхнул: несколько мертвых мотыльков, порхая, опустились на пол сарая, как большие снежинки. Свернул одеяло, я отнес его к трициклу.