Собаки и другие люди - Прилепин Захар. Страница 37

Спустя миг Кай был уже настолько далеко, что не успел запомнить, огрызнулся ли Кержак.

Остановившись только метрах в тридцати, Кай развернулся. Склонившись грудью и головой к земле, как делал всегда, готовясь к атаке, он смотрел на Кержака.

Кержак, осознавший всё, смотрел на него.

Они оба поняли, что́ случилось.

Кержак знал, что Кай был недосягаем. Если пойти к нему – он окажется ещё дальше.

Кай же знал теперь наверняка, что, если имеется пространство для манёвра, он может отомстить Кержаку за все испытанные им страхи.

На следующей же прогулке, когда мы оказались у последнего деревенского дома, за которым начинался лес, Кай, видя, что тут нет ни одного угла, где его возможно было бы зажать, выждал минуту и, стремительно набрав скорость, пролетел мимо Кержака, точь-в-точь повторив вчерашнюю шутку.

Он не хватал Кержака ни за бок, в котором рисковал зарыться мордой, ни тем более за ногу или за ухо. Он выбрал самое обидное – хвост.

Кержак только щёлкнул зубами – но снова было слишком поздно.

Когда это повторилось и на третий день, я выругался на Кая:

– Как тебе не стыдно, помещичья твоя порода! Он же инвалид! Когда б он бегал – ты б не унёс свои тонкие ноги!

Кай выглядел беззаботно и делал вид, что не слышит меня.

На очередной прогулке я нарочно шёл позади Кержака, чтоб не пропустить атаку Кая. Но Кай и меня не побоялся. Он возник и исчез так стремительно, что я лишь прокричал ему вослед бессмысленную ругань.

…Кержак, униженный, страдал.

Теперь он старался не спускать с Кая глаз. Едва только Кай намечал атаку, Кержак грузно и нелепо падал на зад. Подскочивший Кай уворачивался от зубов Кержака, и отбегал, не свершив задуманного.

За Каем, хватая подвернувшийся сук, спешил я, крича обидные слова.

Но, отступив, Кай не забывал своих намерений – и терпеливо, не выказывая того, следил и дожидался, когда мы забудемся и отвлечёмся.

…И вот я слышу цокот его тонких, настигающих цель ног, поспешно, едва не падая, оборачиваюсь, а там – разрывающая сердце моё картина.

Кержак, только что укушенный за хвост, сидит и смотрит на меня детскими глазами. В круглых глазах этих безответный вопрос: отчего так, за что?..

…Отчаявшись в человеческой помощи, однажды Кержак догадался, как быть.

На обратном пути из леса я всегда брал Кая на поводок, чтоб он, завидев чужую собаку или кота, не умчался вослед. Кержак же, хромая, шёл за мной.

В тот день Кержак, не подавая виду, дождался, когда щёлкнет карабин на ошейнике Кая.

Но едва я, привычно шепнув борзой «…пошли», тронулся с места, – Кержак с разгона влетел в Кая, и этим ударом завалил его на бок.

Засмеявшись, я попытался отогнать Кержака, но не тут-то было! Он вывернулся, и, едва Кай привстал, сшиб его опять, наметив при этом вполне ощутимый укус за горло!

Кай заполошно вскочил, но, так как был на поводке, сбежать уже не мог, и воззрился на меня в ужасе: спаси меня от этого медведя, разве ты не видишь, что он рехнулся?

Нет, я не рехнулся, ответил Кержак, – и, боднув мощной башкой Кая в бок, завалил его снова.

Еле отбил тогда Кая от Кержака.

– Прекрати! – кричал, уже не зная, смеюсь я или плачу. – Перестань!..

Кай, спущенный в конце деревни с поводка, как обычно, был впереди, обнюхивая что-то, но вдруг сорвался; я даже не понял, куда, и значения его рывку не придал.

Мы с Кержаком так и шли, не торопясь и не беспокоясь: деревня за нашей спиной в будничный зимний день казалась вовсе вымершей, соседские собаки сидели по дворам, а лесной зверь так близко к жилью зимой не подходит.

Только спустя полминуты, выйдя на прямую, я увидел, что Кай треплет какого-то зверька.

Вгляделся: кот.

Кричать отсюда было бесполезно.

Видя, что я спешу к нему, Кай, держа в зубах, казалось, уже бесчувственную добычу, вильнул во двор заброшенного дома на отшибе.

Там я его и застал.

– Фу! – крикнул, подбегая.

Кай присел, держа драного кота в зубах.

– Брось! – повторил я.

Он медленно, опустив голову, разжал челюсти, и кот криво выпал. Он был ещё жив.

– Кай! – я задрал его голову к себе, чтоб обругать, и ужаснулся: обычно карие глаза его были совершенно, целиком, чёрные.

Вид он имел грешный и блудливый.

…так в любую войну выглядят мародёры и насильники. На человеческих затылках будто бы подраспускают тесёмки, оттого их щёки, губы, лбы чуть оплывают, меняя привычное своё расположенье, а потемневшие бесстыжие глаза скользят, не в силах остановиться ни на одном предмете…

– Господи, а это что? – охнул я, не заметив впопыхах, что длинная морда Кая от глаза почти до самых ноздрей была распахана на полсантиметра вглубь кошачьим когтём.

Борозда удивительным образом не кровоточила. Внутри она была розово-чёрная.

Пока я разглядывал Кая, кот, волоча за собой длинную кишку, отполз, но тут же оказался в зубах у подоспевшего Кержака.

– Да чтоб тебя! – выругался я.

Поспешив к тибету, успел заметить, что Кай вдруг изогнулся – и его вырвало на снег.

Я вытряс из пасти Кержака то, что оставалось от кота.

Завалившись, что котам не свойственно, на спину и сипя переломанной грудной клеткой, тот смотрел в небо прищуренным глазом. Левую переднюю лапу, по-человечески выпрямив, кот откинул в сторону. Правую, напротив, согнул в локте и неестественно твёрдо прижал к груди, словно бы собираясь выкрикнуть «…но пасаран».

«Не жилец…» – подумал я, оттаскивая Кержака, и напоследок едва не наступив на тонкую эту, светло-розовую кишку, выдранную из несчастного зверька.

– …вот так прогулочка, – ругался я, поскорее волоча их обоих домой.

«…обработаю Кая, и вернусь за котом», – пообещал себе.

Дома насыпал Каю в жуткую рану обеззараживающего порошка и, как мог, скрепил разваленную морду пластырем.

Кай тут же улёгся на диван, головой на подушку, и смотрел на меня теперь невинно. Даже карий цвет в глаза вернулся.

– Ох ты и негодяй… – сказал я, попутно раздумывая о том, что морду ему, видимо, придётся зашивать. Сколько теперь будет возни с этими поездками в город!

…Когда полчаса спустя я вернулся в тот заброшенный двор, кота не было.

Попытался было разобраться по следам, но куда там – всё утоптано. Только свежие сорочьи следы на снегу чуть поодаль различил.

«Птицы его, что ли, унесли?» – недоумевал я.

В течение дня я несколько раз заходил к раненому Каю.

Ожидал увидеть тихо угасающего от заражения крови, повреждения глазного нерва и болевого шока пса.

Кай тут же, размахивая хвостом, вскидывался с подушек: гулять?

– Да ты с ума сошёл, – ругался я. – «Лежите, больной». Какие ещё прогулки…

Вечером решил, что выведу одного Кержака.

Кай, заслышав, что мы уходим, бился в комнате, как птица в силках.

«Нет, – решил я твёрдо. – Пусть хоть вечер отлежится».

Но едва мы вышли за двор, Кержак, как подкошенный, сел на снег.

– А ты чего? – спросил. – Тоже, что ли, подранили?

Присел возле и стал его разглядывать. Потрогал морду, грудь, лапы.

– Вроде цел… – заключил недоумённо.

Отцепив его поводок, я пошёл вперёд, не оглядываясь. Обычно, видя, как я ухожу, Кержак спешил вослед. Но здесь, уйдя довольно далеко, я обернулся – а он всё сидит.

– Ты не хочешь без Кая гулять? – догадался я. – Ну, дела… Мало он тебя за хвост кусал.

Пришлось возвращаться в дом. Кай, заслышал я ещё по пути, грохотал там, прыгая на пол с дивана и тут же забираясь обратно.

Раскрыл дверь – его как вынесло сильнейшим сквозняком.

Во дворе он готовно сел – как положено делать, прежде чем на него наденут ошейник, – и когда я наконец вышел из дома, поочерёдно, с радостной торопливостью, подал мне одну лапу, потом другую, потом сделал лебединое – всей мордой вверх – встречное движение, чтоб лизнуть меня в нос, но при этом остаться сидеть.

– Кай, ну ей-богу, – удивился я. – Как три дня не гулял. Неужели у тебя не болит твоя рана?