Время Волка - Волкодав Юлия. Страница 71

– Но не могу же я таскать с собой плитки и кастрюли! – возмутилась я.

– И не надо, – покладисто согласился Лёня. – Лена получает за это деньги, таскать кастрюли – её прямая обязанность.

Вот и получилось, что на гастролях делать мне было нечего. Лёня приводил меня на свои концерты, но, во-первых, если все билеты были проданы, мне приходилось сидеть где-нибудь на приставном стуле. Во-вторых, его выступления мне особого удовольствия не доставляли, напротив. Я видела, как он нервничает до концерта, видела, как без сил валится в ближайший тёмный угол после, и меня раздражало, что столько энергии отдаётся в никуда – жадному неблагодарному залу, зрителям, которым всегда мало и которые, выходя, будут обсуждать не только голос Лёни, но и его внешность. Чего я только не услышала, сидя в партере! Как бы он ни спел, обязательно находились ценители, которые считали, сколько раз он нечисто спел. Кто-нибудь непременно заявлял: «Волк-то уже совсем не тот! Стареет! И дыхалка ни к чёрту. А вот раньше…» К слову, Лёне едва исполнилось сорок, и он был как никогда в голосе. А некоторых барышень интересовал отнюдь не голос, и они громким шёпотом делились наблюдениями, сколько там чего у Лёни в штанах.

И вот на них Лёня тратил все силы! После утомительного переезда он спал до полудня, потом кое-как приводил себя в порядок, мы обедали Ленусиной стряпнёй и ехали в концертный зал настраивать звук. Там же он распевался, готовился к выходу на сцену. Потом два часа шёл концерт. Если нам везло и в городе какой-нибудь ресторан работал допоздна, мы ужинали там, но чаще всего опять ели в номере то, что приготовила Ленуся, и ложились спать. Или прыгали в поезд или автобус, чтобы к утру добраться до очередного пункта назначения. Бывало, что гастроли проходили в каком-нибудь красивом городе и мне хотелось посмотреть местные достопримечательности, тем более, что принимающая сторона рада была провести экскурсию. Но Лёня чаще всего отказывался и предлагал мне ехать одной. Он предпочитал лишние несколько часов поспать или просто посидеть в тишине номера.

Мне порой даже казалось, что я его раздражаю. Чёртов характер Волка постоянно требовал уединения. Он ведь у нас ещё и композитор, творец. И музыку мог писать, только оставшись один. А если обстоятельства долгое время не давали ему в одиночестве посидеть за инструментом, он начинал срываться на окружающих. Обычно спокойный, уравновешенный, он становился настоящим психом, которого раздражает каждая мелочь, вроде звякнувшей о стакан ложки или работающего в соседней комнате телевизора. Но стоило Лёне добраться до пианино и выплеснуть то, что рождалось где-то в глубине его души, к нему возвращалось прежнее благостное настроение.

Я ездила с ним на гастроли год или два, а потом ужасы кочевой жизни мне основательно надоели. Я поняла, что ничего не изменится. Пермь, Казань, Барнаул, Владивосток, и опять, и опять по кругу. Пока он объедет все крупные города Сибири, по нему соскучатся на Кавказе, а там и какая-нибудь союзная республика захочет послушать Волка. Гастрольная круговерть не закончится, будут снова и снова повторяться холодные гостиницы и грязные постели, полупустые магазины и выкачивающие силы концертные залы. И если Лёня называл это творчеством и получал какое-то своё извращённое удовольствие от выходов на сцену, то я не видела в этом ничего хорошего. Мотаться за ним, как декабристка, только чтобы быть рядом? Так мы толком и не общались. За два часа до концерта привычный Лёня превращался в абсолютно чужого мне человека с отсутствующим взглядом, не замечающего никого и ничего. И в нормальное состояние возвращался уже ночью, когда приходило время ложиться спать.

И я прекратила за ним ездить, посвятив себя дому. Впрочем, была и другая причина. Я забеременела…

На этом месте прежде бойко ложившийся на бумагу рассказ прервался. Два дня Натали никак не могла заставить себя вернуться к наполовину исписанной тетради. Слишком уж скользкой была тема, слишком привыкла она скрывать эту сторону их с Лёней жизни. Да, она решила писать всё как есть, но где найти меру откровенности? Лёнька, конечно, сволочь, но, если она расскажет всю правду, очень уж получится неприглядный портрет. Надо ли? Столько лет прошло.

Натали бродила по городу, подолгу сидела в кафе, наблюдая за куда-то спешащими людьми, даже пошла в Эрмитаж, сама не понимая зачем. Как будто надеялась там, среди картин и скульптур, найти ответ на мучивший её вопрос. Как же трудно начать говорить правду после десятилетий вранья.

Так у них с Лёней было заведено: держать лицо в любой ситуации. Он врал журналистам, рассказывая про идеальную семью, заботливую жену и прекрасную хозяйку. Она врала подругам про доброго и внимательного Лёню, а на неудобный вопрос о детях грустно опускала глаза и бормотала что-то про нездоровье. Пусть лучше сочувственно замолкают, чем узнают правду.

Ей очень хотелось с кем-нибудь посоветоваться, но с кем? С главным редактором журнала-заказчика? Глупо, журналистам нужны сенсации, и чем больше «жареных» фактов о Волке сообщит Натали, тем для них лучше. С подругами? Теми самыми, которым она врала, что ли? С родителями? Невозможно. Их она никогда не посвящала в подробности семейной жизни, отделываясь дежурным ответом: «У нас всё хорошо». Тем ответом, который всех устраивал, который от неё хотели услышать. Это ведь папа приучил её ещё в первые годы совместной жизни с Волком.

Натали уже и не помнила в деталях, что произошло, чем Лёня её обидел. То ли забыл про годовщину свадьбы, улетел на гастроли и даже не позвонил. То ли ей доложили об очередном романтическом увлечении Лёни. Не суть важно, обстоятельства стёрлись из памяти, она помнила только ощущение жуткой обиды и безысходности. В отчаянии Натали поехала к родителям. Появилась на пороге родного дома с небольшим чемоданчиком, куда сложила самые любимые платья, косметику и подаренную на свадьбу фарфоровую вазочку. Дверь открыл отец. Посмотрел на её заплаканное лицо, на чемодан и сразу оценил ситуацию, встал на пороге, перегородив проход.

– Пошла домой, дура, – отчеканил её любимый, её замечательный папа, который в детстве всегда защищал дочь от обидчиков.

Натали дар речи потеряла. Уже готовый сорваться с языка рассказ о подлеце-муже застрял в горле. Она размазывала по щекам слёзы и в изумлении смотрела на отца.

– Даже знать ничего не хочу. Он – твой муж. Надо было думать, когда за него выходила. А теперь молчи и терпи такого, какой есть.

Так Натали в один день узнала и секрет прочного брака родителей, и то, как ей надо себя вести в дальнейшем. Молчать и терпеть. А ещё улыбаться и изображать для посторонних, что у них всё хорошо.

Да, всё замечательно просто. Телефон молчал уже больше недели. Она прекрасно знала, что Лёню выпустили под залог. Трудно оставаться в неведении, когда все телеканалы сочли своим долгом осветить эту историю. И если консервативный Первый по крайней мере остался в рамках приличия и понадеялся, что недоразумение с известным и уважаемым артистом скоро разрешится, то другой, особенно «любимый» Лёней канал постарался докопаться, кто такая убитая Лиза Петрашевская, и сделал массу любопытных предположений относительно того, что Волка с ней связывало. Постельный мотив был, конечно же, на первом месте.

Сволочь! Старая похотливая сволочь, волочащаяся за каждой юбкой. Стоило Натали вспомнить унизительную сцену в СИЗО и не менее унизительный для неё сюжет телеканала, как внутри всё начинало кипеть от злости. Нет, надо рассказать всю правду. Пусть люди узнают, каков их любимый артист, ветеран, мать его, сцены, на самом деле.

И всё-таки она беспокоилась. Лёня должен был позвонить, не в его правилах исчезать так надолго. Где его черти носят? Опять у Карлинских поселился? Или поехал к очередной даме сердца? Господи, сколько их у него? Натали звонила домой, и Дарья бодро рапортовала, что Леонид Витальевич в Москве, регулярно появляется, очень занят на съёмках. Врала, конечно. Деревенская дура. Она работала у них уже лет десять, и с первого дня окончательно и бесповоротно встала на сторону Волка. Постоянно пытается его прикрывать, носится перед ним на задних лапках. Натали давно бы её выгнала, но Лёня жёстко заявил, что не потерпит череды посторонних людей в доме. «Или оставляй Дарью, или готовь и прибирайся сама. Я к ней-то еле привык. Ты хочешь у нас проходной двор устроить?» Он не шутил, Натали стоило немалых усилий уговорить его вообще взять домработницу. Господин артист же превыше всего ценит покой и уединение, а жена, значит, должна триста квадратов на карачках сама мыть?