Миднайт Хилл - Аффи Алина. Страница 12
С каждым шагом я все внимательнее всматривалась в тушу. Она была мохнатая, похожая на громадного медведя. Я поняла это по когтистым лапам. Они, наверное, были с мою голову. Тело лежало в луже крови, блестевшей багровым в свете утреннего солнца. Следы из крупных капель тянулись в сторону леса.
Вокруг трупа стояло четыре человека: бледная, испуганная старуха-пекарь, вцепившись в какую-то девушку, что-то зловеще причитала; другая пожилая дама грубо просила ее замолчать и не нести чушь; и, наконец, старик, ворча себе под нос, говорил, что медведя нужно скорее утащить с дороги.
Над тушей уже собирались мухи. Одна из них сидела на открытом глазу медведя. К горлу подступила тошнота.
– Что здесь произошло?
– ОБОРОТНИ!!! – накинулась на меня старуха-пекарь.
Она вцепилась в мой воротник руками и, тряся его, как завороженная, уставилась на меня маленькими, красными от лопнувших капилляров глазами.
– Оборотни! Я сама их видела, своими глазами! Ночью! Все видела! Двое их было. Не как волки, но и не как люди. Медведь заревел как на улице, я – раз – к окну подскочила, а они склонились над ним…
– Да замолчи ты уже! Хорош страсти-то рассказывать! Небось, напилась таблеток своих, да померещилось сослепу!
– Лже-е-ешь! – заверещала старуха. – Сама знаешь, что лжешь!
Пекарша отпустила меня и накинулась на пожилую даму. Она заговорила громким шепотом. Хозяйка пекарни, словно ведьма, рассказывала:
– Долго в Миднайт Хилле живешь, сама знаешь, стоит город на нечестивой земле. Полно здесь чертовщины. Даже церковь в лесу – и та оплот бесов… Говоришь, машина медведя сбила, а у самой поджилки трясутся, оттого что знаешь: правду я говорю. Оборотни это были, двое, вцепились в него – да давай! Глаза в темноте светятся, а плоть звериная трещит… Зря не веришь, не спасет это тебя от клыков дьявольских. Не дури, будто за жизнь свою ничего такого не видела и не знаешь. А воют они, воют на полную луну громче волков. Знаешь, что нет спасения в этом городе, так не клевещи на старуху. Перестали они их бояться, еще вернутся, помяните мое слово…
Старуха скакнула в центр дороги и обвела всех взглядом.
– Услышала медвежий рев в ночи, – рявкнула она, растопырив крючковатые пальцы. – В окно вижу их, жрут зверя, глаза светятся. Я – раз – ружье-то старика своего схватила с полки, да выскочу, – старуха жутко металась между слушателями. – Раз стрельнула по ним, да разбежались, как крысы поганые. У меня-то дом освящен, нечего мне бояться дьяволов.
Мужчина резко сплюнул чуть ли не мне под ноги.
– Да слышали мы это уже, одну шарманку завела да трещит!
Я быстро уехала после этого. По обочине, по крови. Сколько еще ждать пришлось бы, пока они оттащат его, неизвестно. Но вечером я домой возвращалась, а от этой сцены только размытое пятно на асфальте осталось.
Какао в кружке уже остыло, когда Мелисса вспомнила о его существовании и сделала глоток. Губы пересохли.
– Я видела медведя. И старуху видела. Из автобуса утром. Там толпа такая была, все на него смотрели.
Ветер обрушил на кухонные окна поток дождя, заставив Мелиссу поежиться.
– Ладно, сказки на ночь рассказаны, давай-ка будем расходиться по комнатам, – произнесла мама, конструируя на макушке небрежный хвостик. – У меня еще дела остались.
Женщина устало поднялась из-за стола.
– Знаешь, так раздражает, что у меня в автобусе все тоже про оборотней говорить стали. Это какое мышление нужно иметь, чтобы это был единственный вариант? Ладно еще старуха, она якобы видела кого-то, но просто дети в автобусе? Они медведя за оборотня приняли. Я в шоке, как можно жить с такими устаревшими взглядами. Про критическое мышление они вообще слышали?
Миссис Санлайт выслушала тираду дочери с печальной ухмылкой на лице. Мелисса добавила:
– Ты веришь в то, что видела старуха? Я думаю, она сама пристрелила медведя.
– Может быть.
Дождь разыгрался не на шутку. Капли выстроили стену, за которой не различались даже силуэты сосновых стволов.
Уличный фонарь освещал письменный стол у окна, двухъярусную кровать и диван под покатой крышей. Теплый свет с первого этажа пробивался в темную комнату, касаясь напряженных лиц братьев де Лордесов.
– Так что сваливайте все на меня. Просто скажите ей, что Роланд против, и дело с концом, – юноша оперся о дверной косяк, скрестив руки на груди. Его вытянутая тень рассекала комнату надвое.
– Меня, конечно, тоже напрягло, что пришлось рассказать про матерей, но это же не повод так вот ее отталкивать. Она же не знала, – Ламмерт сидел по-турецки на нижнем ярусе кровати и обнимал огромную подушку. Он примял челку к макушке и ждал реакции Хьюго. Тот тяжело вздохнул.
– Я согласен с Ролом.
– Что? Почему?
– Она любит задавать вопросы. Для нас это некстати.
– Какие еще вопросы она успела задать? – все сильнее возмущался Ламмерт.
– Про медведя.
Роланд прищурился и забарабанил пальцами по плечу ровный ритм. Ламмерт вскинул голову на братьев по очереди.
– Вы что-то знаете про медведя? – он нахмурился.
– Больше, чем хотелось бы, – вдруг вставил Роланд. Босые ноги сделали пару шагов до дивана. Юноша устало рухнул на него, запрокинув голову. – Он валялся там до утра. Я видел из автобуса. Эта бабка еще проповедовала для толпы. Про оборотней.
Ламмерт закрыл глаза и потер переносицу. Сердце набирало обороты и стало давить в груди. Он отложил подушку и сел поудобнее.
– Так, – произнес он на выдохе, – давайте-ка вы лучше расскажете все с самого начала.
II
Сентябрь, 1898
Альфред сидел в кресле и читал газету за утренним чаем. Глаза под нахмуренными бровями скользили по тексту на первой полосе. «Альфред де Лордес хочет разделить власть с административным советом», – прочитал Джеймс, подливая кипяток в чашку хозяина.
Рядом сидела его жена. Она ничего не ела.
– Как ты себя чувствуешь? – обратилась она к мужу. После ночного происшествия он не произнес ни одного слова.
Альфред безучастно кивнул, не отрываясь от статьи.
Дороти вытерла рот салфеткой и встала. Отодвинувшееся кресло оглушило служанку, стоявшую подле, и она наморщила носик. Альфред поднял глаза.
– Что-то мне нехорошо, – решила пояснить своеволие Дороти и, громко оповещая немногочисленных присутствующих о своем уходе стуком каблуков, покинула столовую.
Дороти писала письмо одному знакомому. Она зачеркивала слова и начинала все сначала. Из-за того, что взволнованные пальцы слишком часто ворошили прическу, каштановые пряди выпали из нее.
Послышался стук. Снаружи, по стене.
– Госпожа, мой муж просит вас. Если можно…
Это был голос Моники, экономки, жены Джеймса. И, несомненно, она стояла за дверью, а не за стеной. Стук повторился.
– Госпожа де Лордес…
Дороти глубоко вздохнула и уткнулась лбом в письменный стол. Она почти не спала. Она знала, что Альфред ни на мгновение не закрыл глаза этой ночью.
– Госпо…
– Я подойду, Моника!
– Простите за бес…
– Ступай!
«Уважаемый господин Гаст! Беспокою вас по очень важному вопросу, чрезвычайно рассчитываю на вашу поддержку. Дело в том, что с некоторого времени мой муж страдает от паранойи и, возможно, других, более серьезных душевных расстройств…»
Дороти смяла и этот вариант письма. Кажется, помощь теперь необходима и ей.
Джеймс встретил ее на веранде. Он был в садовой одежде, стягивал с ладоней перчатки. Дороти спустилась по ступеням и оказалась рядом с ним. Она поправила на шее шелковый шарф.
– Во время утреннего обхода я кое-что обнаружил, – низким голосом начал Джеймс. – Не могли бы вы пройти со мной на задний двор?
Осенний зябкий ветер побудил Дороти накинуть платок на волосы. Она последовала на задний двор. Перед глазами стоял вчерашний вечер: тяжелый приклад ружья, скользящие в темноте тени, скулящие и забившиеся в угол собаки.