Война всех против всех (СИ) - Тыналин Алим. Страница 36

— Ну, посмотри на себя, Моммилус, — снова улыбнулась Лаэлия. — Разве ты тот, кто способен победить варвара?

— Физически вряд ли, но истинная победа куется ведь вот здесь, — и я постучал себя пальцем по лбу. — Особенно это касается человека, облеченного всей полнотой власти. Поэтому да, я тот, кто сможет победить любого варвара. Разве я уже не доказывал это своими делами?

Лаэлия перестала улыбаться, сдвинула брови, отчего ее лицо сразу посуровело и ответила:

— Нет, Моммилус, ты еще не сражался с варварами по-настоящему. Когда ты увидишь их бесчисленные армии, лютый голодный вой и яростный пыл в бою, то поймешь, что вся твоя вера в торжество разума над силой — это просто-напросто пустые побасенки. В бою важна необузданная свирепость, она одолеет любой разум. Совсем недавно у нас был единственный человек, который мог спасти империю — это полководец Аэций, победивший Аттилу. Но сделал он это только за счет того, что воспользовался силой одних варваров против других варваров. А потом сам же пал от руки вероломного римского императора, такого же хитрого и изворотливого, как ты.

Она злобно посмотрела на меня, так, что будь я впечатлительнее, то убежал бы отсюда куда подальше. Дело к тому времени уже шло к вечеру, вокруг стемнело и разведчики поскакали вперед разыскивать место для ночлега. Скалы вокруг почернели и стало холодать.

— Ну вот видишь, значит, этот император не был настолько умен, раз позволил себе убить такого умелого полководца, — возразил я. — Тебе не стоит сравнивать его со мной, я бы такую ошибку не совершил. Если бы у меня имелся под рукой такой полководец, как Аэций, я бы всячески превозносил его.

— Ага, а если бы ты подумал, что он слишком возгордился и хочет сам сесть на престол? — хмыкнула Лаэлия. — Ты бы тут же скинул его, казнил или отправил бы в ссылку.

— Я бы постарался приручить его, — ответил я и посмотрел на нее таким пристальным взглядом, что девушка внезапно смутилась и отвела взгляд, впервые на моей памяти. — И все-таки, если позволишь, я тебе как-нибудь докажу, что разум может возобладать над грубой силой, что, собственно мы, римляне и доказывали на протяжении всего существования нашей империи.

— Делай что хочешь, я уже, честно говоря, устала, — призналась Лаэлия.

Я впервые услышал в ее голосе такую тоску. Войска впереди уже начали размещаться на ночлег, потому что идти по ночной дороге было слишком темно. Для меня слуги быстро развернули походный шатер, а воины принялись обустраивать лагерь на случай ночного нападения, я это требовал всегда, согласно традиций римского войска.

— Что случилось, Лаэлия? — спросил я. — Разве не ты самая боевая и грозная девчонка из всех, кого я знал? Неужели и тебя может сломить хоть что-то на этом свете?

На фоне быстро загоревшихся костров профиль Лаэлии казался чеканным и строгим, будто выкованным из железа. Девушка оглянулась и сказала:

— Пусть сегодня Лакома проверит патрули и часовых, если можно? Меня достало смотреть на эти бородатые рожи, которые вечно оценивают мои прелести и совершенно не хотят признавать во мне командира. Ты знаешь, что я каждую ночь ложусь спать с двумя обнаженными мечами и устраиваю ловушки перед входом в мой шатер? Они пытаются застать меня врасплох почти каждую ночь и хотят изнасиловать.

— Господи Боже, Лаэлия, почему ты не рассказывала об этом раньше? — искренне удивился я. — Мне докладывали, что ты успешно держишь их в узде и не даешь даже шевельнуться. А тут, оказывается, все так сложно!

Мы вошли в табернакулу, походный шатер для офицеров, поскольку я не захотел брать себе слишком роскошную палатку, где слуги уже накрыли стол и повесили факелы на стенки. Остальные мои военачальники и неизменный Родерик, повинуясь моему строгому взгляду, остались снаружи. Лаэлия сняла шлем и ее роскошные волосы тяжелыми гроздьями упали на плечи и спину.

— Ты обещал угостить меня вином, Моммилус, — заметила она. — Только один кубок, перед сном, чтобы немножко снять усталость и забыться.

— Пожалуйста, сколько угодно, — я налил ей вина и дал выпить. — Послушай, если все так плохо, давай я снова верну тебя на место телохранителя, а дуксом назначу кого-нибудь другого. Того же Тукара или Залмоксиса, например. Они живо скрутят остготов в бараний рог.

Девушка присела на краешек клинии, опустила голову и покачала ею, держа в руках кубок с недопитым вином.

— Я не знаю, Моммилус. Если честно, сначала ты мне понравился, я так и подумала, такой хорошенький и нуждается в защите. А потом, узнав тебя получше, я тебя какое-то время ненавидела и жалела, что согласилась на твое предложение. Ты ведь такой подонок, откровенно говоря. Ну, а сейчас я не знаю, что и думать. После смерти твоей матери ты очень изменился и я хочу тебе помочь, но опасаюсь, что ты снова станешь мерзким ублюдком, из-за которого погибли твои родные. В то же время я вижу, как ты стараешься на благо народа и страны, и как они все тебе мешают, и не знаю, надолго ли тебя хватит!

Я потихоньку уселся рядом и сказал:

— Лаэлия, если ты будешь находиться рядом и прикроешь мне спину, то я обещаю, что буду работать во славу Рима до самого своего последнего вздоха.

Я старался быть как можно искренним, говоря эти пафосные слова, но в то мгновение я действительно верил в это. Во всяком случае, хотел в это верить. Лаэлия повернулась ко мне и я с изумлением заметил слезы, катящиеся по ее смуглому личику. Неужели даже такая железная девушка, как Лаэлия, умеет плакать?

Все, что я мог сделать, так это порывисто обнять девушку и поцеловать в губы. И что самое удивительное, она ответила мне с поразительно неистовой силой.

Глава 19

Приручение свирепой львицы

Поцеловать Лаэлию я мечтал еще со времен первого знакомства с ней, а уж запустить руку под тунику и вообще никогда не рассчитывал. Что вы, это была уже цель запредельного уровня.

Поэтому теперь, когда я все-таки решился сделать это и не получил тут же между ног, для меня было так необычно, что я не мог первое время поверить в это. Я имею ввиду, конечно же, поцелуй, а не лапанье девушки, похабные вы мои.

Кроме того, еще одним обстоятельством, сильно изумившим меня, был тот факт, что Лаэлия, оказывается, умела отлично целоваться. Я, как и все окружающие ее мужики, видели в ней в первую очередь крикливую и свирепую бабу, которая умело обращается с мечом и щитом, никогда не прикасается к косметике и благовониям. А на самом деле моя телохранительница, оказывается, умеет целоваться так страстно, что с нею можно позабыть обо всем на свете.

Нашу идиллию прервал идиот Евсений, вошедший в мой шатер с криком:

— Я нашел их, доминус!

Ох нет, что же ты делаешь, тупица, подумал я, с неохотой отрываясь от Лаэлии. Сама же девушка опомнилась и толкнула меня в грудь, а сама отскочила в сторону, будто бы целовалась только что с ядовитой змеей.

Увидев нас, Евсений понял, что совершил ошибку и будто бы поперхнулся дальнейшими словами, но уже было поздно. Кроме того, его глаза даже как-то злорадно, как мне показалось, блестели, когда он обратился ко мне.

— Доминус, я нашел их! Нашел следы вашего дяди. Он отправился на север по одной тайной тропе.

— Хорошо, тогда найди Парсания и отправляйся туда вместе с ним, — приказал я. — А мы утром отправимся следом за вами. Если обнаружите дядю, не надо к нему лезть, просто отправьте к нам гонца, а сами продолжайте наблюдать за ним.

— А как же вы? — Евсению явно не хотелось оставлять меня наедине с Лаэлией.

— А мы отправимся за вами на рассвете. Вы, главное, отправьте к на гонца, — сказал я и добавил: — Ну, чего стоишь, давай, пошевеливайся.

Подождав некоторое время, Евсений вышел из шатра. Мне кажется, он порывался сказать мне что-то, но так и не решился. И хорошо, что не решился, потому что я в это мгновение был уже близок к тому, чтобы приказать увести его и распять на ближайшей скале.

— Что-то я совсем потеряла голову с тобой, Моммилус, — сказала Лаэлия, обмахиваясь ладонью. — Весь день не жрала, а теперь еще и вина выпила. Что ни говори, а ты умеешь свести женщину с ума. Чуть было не воспользовался моей минутой душевной слабости, паршивец.