Дерзкий поцелуй - Джонсон Алисса. Страница 72

Пожалуй, будет лучше, если он оставит ее в покое — и даст ей возможность увидеть смысл в том, что он ей только что сказал. А заодно и самому хорошенько поразмыслить над тем, что он только что услышал. Мужчине, которого я люблю.Ничего себе.

Мак-Алистер развернулся на каблуках и быстрым шагом направился в кабинет. Войдя, он первым делом устремился к буфету. Он редко пил. Говоря откровенно, те случаи, когда он выпивал за последние восемь лет, можно было сосчитать на пальцах одной руки. И все они, мрачно сказал он себе, наливая в бокал бренди, произошли в течение последней недели. Мужчине, которого я люблю.

Немного подумав, он плеснул еще бренди в бокал. Нет, она не могла сказать этого всерьез. Не может же она любить мужчину, с которым познакомилась всего несколько месяцев, а точнее, недель назад и который до этого ничего для нее не значил. Мужчину, прошлые грехи которого подвергли ее опасности и даже грозили смертью. Такова была его первая, пусть и необоснованная — хотя она ведь и впрямь не знала обо всехего грехах — реакция на слова, слетевшие с ее губ… Но за ней последовала мгновенная вспышка радости и счастья, каких ему еще никогда не доводилось испытывать.

Эви ни за что не произнесла бы этих слов, если бы не думала так. Ложь была не в ее характере. Нет, поправился он, как раз ей-то и было свойственно лгать, но не в такихвещах. В этом он нисколько не сомневался. Она была не из тех, кто склонен шутить подобными чувствами.

Они любитего. Несмотря на его сдержанность и косноязычие, несмотря на его более чем скромное происхождение, несмотря на весь свой здравый смысл, она любит его.

Мужчине, которого я люблю.Голос девушки эхом звучал у него в голове. Вы, самодовольный, самоуверенный и бессердечный засранец.

Одним глотком он осушил бокал.

Если она, черт ее подери, любит его, значит, дьявол меня раздери, она должна выйти за меня замуж. Что может быть естественнее?

Хотя, с другой стороны, влюбленная женщина могла рассчитывать на несколько более романтичное предложение руки и сердца. Но откуда, черт возьми, ему было знать, что она любит его?

А она еще жаловалась на его сдержанность! Мак-Алистер фыркнул — в самом деле, фыркнул! — и подумал о том, чтобы налить себе еще бренди. Эви ведь ни словом не обмолвилась о любви. Ни единым словом.

Будь это не так, он, пожалуй, подошел бы к вопросу о замужестве с другой стороны. Он, наверное, попытался бы тогда воззвать не к ее разуму, а к сердцу.

Ей пришлось бы смириться с этим, и все тут, с внезапно нахлынувшим раздражением подумал он. Собственно говоря, она должна быть довольна. Что плохого в том, что он обратился к ее рассудку, к ее способности рассуждать здраво, — как поступил бы с любым мужчиной на ее месте? В конце концов, разве не об этом она твердила ему всю последнюю неделю? О том, что мужчины в своем высокомерии отказывают женщинам в наличии ума и здравого смысла?

Проклятье, что же ему делать?

Мак-Алистер со звоном опустил бокал на столешницу и широким шагом выскочил из комнаты.

Он идет к себе в спальню. Там он соберет свои вещи, чтобы с утра быть готовым к завтрашнему путешествию обратно в Хал-дон. А потом он будет ждать.

Черт возьми, он будет ждать, пока Эви сама не придет к нему.

А Эви пыталась припомнить, овладевал ли ею когда-нибудь ранее такой приступ бешенства. В детстве, когда она была еще совсем маленькой, с ней случалось нечто подобное, но, став взрослой, она предпочитала ограничиться несколькими вовремя и к месту произнесенными ругательствами, чтобы облегчить душу. Словом, ничего особо драматичного.

Но сейчас, вот прямо сейчас, сию минуту, ей страшно хотелось разбить что-нибудь. Схватить в руки, швырнуть в стену и смотреть, как это «что-нибудь» разлетается на тысячу осколков. А потом повторить все сначала. Ей хотелось закричать так, чтобы заложило уши, ей хотелось рвать и метать, крушить и разрушать.

Эви остановилась посреди комнаты, кипя от ярости, которая не находила выхода. Если она поднимет большой шум, то сюда моментально сбегутся все домочадцы, чтобы взглянуть, что тут происходит.

Увы, в комнате не было ничего, что она могла бы разбить, ничего, что в этой распроклятой комнате принадлежало бы именно ей. Она отчаянно жалела и о том, что здесь не было ничего, принадлежащего Мак-Алистеру. Чего-нибудь дорогого и хрупкого. Как ее сердце, например.

В отчаянии девушка подскочила к кровати, схватила подушку и запустила ею в стену. Мягкий и глухой звук, который получился при этом, только сильнее разозлил ее.

—  А-а-а-х-х!

Поколебавшись мгновение, она схватила вторую подушку и швырнула ее в дальний конец комнаты. Это все-таки лучше, чем ничего, решила она.

— За мной, значит, нужно присматривать, да? — ярилась она, скрипя зубами от негодования. — Присматривать? — В стену полетела очередная подушка. — Как за ребенком или за любимым домашним животным?

В ход пошла последняя подушка.

—  Присматривать,чтоб он провалился!

Эви никак не могла поверить в то, что у Мак-Алистера хватило наглости использовать столь чудовищно оскорбительное выражение. Немногое способно было привести ее в такую ярость… или столь глубоко уязвить ее. И больно ранить.

И, по мере того, как гнев ее остывал, девушка чувствовала, как все сильнее саднит нанесенная им душевная рана.

Застонав от бессильной ярости, она опустилась на край постели.

Неужели он совсем ее не знает'?

Неужели он ни капельки ее не любит?

Душевная боль постепенно переросла в самое что ни на есть физическое страдание. Она прижала руку к груди, словно надеялась унять боль так, как это сделал Мак-Алистер, массируя ей ногу.

Вконец измученная, с разбитым сердцем, она свернулась клубочком на кровати прямо поверх покрывала и пожалела о том, что под рукой не осталось подушки, в которую она могла бы уткнуться носом и заплакать.

29

Сама того не замечая, Эви погрузилась в неглубокий, беспокойный сон. Разбудили ее робкие лучи света, скользнувшие в комнату сквозь неплотно задернутые занавески.

А ведь их теперь можно и раздвинуть, безрадостно подумала она и с трудом встала с постели, разминая затекшие руки и ноги.

Впустив в спальню тусклый свет, она машинально привела себя в порядок, вернула подушки на кровать и, обнаружив, что более ей заняться нечем, вновь безжизненно опустилась на нее.

Девушка чувствовала себя опустошенной, измотанной и обессилевшей… Голова, казалось, набита ватой… Шея ныла от лежания в неудобном положении… А колено все еще пульсировало болью от столкновения с ножкой кухонного стола. Но в душе она ощущала пугающую пустоту, как будто кто-то залез туда и вырвал сердце. Удивительно, думала она без малейшего удивления, как можно ощущать себя оцепеневшей и безжизненной, и одновременно разрываться от боли.

Не менее странно, что она страдает не только от боли, но и от голода, которые уживаются в ней, не противореча друг другу. Впрочем, за весь день у нее во рту не было ни крошки, и пусть ее аппетит время от времени приглушался — возбуждением и гневом, — но это состояние никогда не длилось долго. Столь замечательную фигурку, как у нее, не приобретешь, сидя на диете.

Решив, что пора заморить червячка, Эви направилась вниз, осторожно поглядывая по сторонам, чтобы случайно не наткнуться на Мак-Алистера. Она была еще не готова увидеться с ним, не говоря уже о том, чтобы заговорить — во всяком случае, не сейчас, когда она находилась в окружении весьма дорогостоящих произведений искусства и хрупких древних ваз.

Она постаралась сделать так, чтобы ее налет на кухню не занял много времени. Комната навевала неприятные воспоминания, которые были еще слишком свежи, чтобы спокойно и не торопясь обдумать выбор провианта. Девушка схватила яблоко — удобный и надежный метательный снаряд, машинально отметила она про себя, и пусть только Мак-Алистер попадется ей навстречу — и направилась обратно к себе в комнату.