Серебряный город мечты (СИ) - Рауэр Регина. Страница 2
Кто-то, кто нам не открыл, выключил свет и шторы задернул, когда мы позвонили, постучали и крикнули, прося помощи.
Не помогли.
И не помогут.
— Не откроют, — Дим с досадой долбанул кулаком, выругался витиевато.
А я оглянулась.
Увидела два столпа света, что соединились, осветили стоящий поодаль синий ситроен и край скамейки, где, наверное, днём сидят чинные бабушки и вяжут длинные носки, обмениваюсь новостями, пока их внуки играют в песочницу. Или новоиспечённые мамаши, покачивая коляски, делятся опытом, что приобретен методом проб и ошибок.
Или…
Третий вариант додумать не получилось.
Дим пихнул в кусты, оборвал поток злых и бессильных мыслей, и я, раздирая коленки и джинсы, упала на землю, не смогла двинуться, поскольку Дим оказался сверху, придавил и капюшон моей же толстовки мне на голову натянул.
Прижал к себе, не давая пошевелиться, но… голову всё же получилось повернуть, увидеть, как чёрный зверь медленно заползает во двор, крадётся едва шелестя колесами, и двигатель его тихо порыкивает.
Даёт двигаться вперед.
Приближаться.
И костяшку пальца, когда он равняется с нами и останавливается на миг, словно замечая, пришлось закусить. Зажмуриться и тяжести Димкиного тела, что не дала вскочить и броситься прочь, порадоваться.
Услышать рванный вздох около уха, и глаза я всё-таки открыла, запрокинула голову, чтобы проследить, как машина удаляется, скрывается, разочарованно сверкнув красными огнями напоследок.
Железный зверь потерял свою добычу.
Всё же не заметил за цветущими ветвями.
— Дышать можно, Север, — Дим сказал и устало, и насмешливо.
Скатился, устраиваясь рядом, на спине, провел руками по лицу, а я села, задышала, раз разрешили, и помятый рюкзак из-за спины вытащила.
Проверила.
И от задумчивого голоса Дима, проводя пальцами по восковому лицу найденной куклы, вздрогнула:
— Кому мы так помешали, Север?
Не мы.
Железный зверь приходил за мной.
Глава 1
Март, 25
Кутна-Гора, Чехия
Дим
Лес шумит.
Просыпается после зимней спячки, стряхивает с лап сосен сонливость, и горьковатый запах вереса мешается с запахом смолы.
Хвои.
И раннего утра.
Что только вступает в свои права, раскрашивает малиновыми разводами горизонт на востоке, и золотой шар, ослепляя, зависает около самой земли прямо по курсу.
Добежать бы.
Дотронуться и сгореть, но… мы сворачиваем к старой мельнице, пробегаем по скрипнувшему мосту и снова углубляемся в лес. Петляем по утоптанной туристами тропе между деревьями, и слева показывается река, что больше напоминает ручей.
Мелкий и мутный.
Вот только уток это не смущает. Они рассекают воды с чинным и важным видом, вытягивают гордо шеи и чёрными глазами на нас недовольно косят.
Крякают укоризненно.
И задиристый лай Айта вызывают. Напоминают ему о инстинктах хищника, и траекторию движения вредная собака меняет, забывает враз о пробежке. Мчится, бодро виляя обрубком хвоста, к самому краю с валунами и узловатыми корнями, которые прорвались на поверхность, извились подобно змеям и застыли.
Или притаились в ожидании добычи, что запнётся и упадет.
— Айт! — я, сбиваясь с размеренного темпа, торможу и один наушник с грохочущими «Bad Brains» вынимаю, вздыхаю и на скачущего вдоль берега алабая смотрю хмуро.
Бесполезно, ибо проникаться моим раздражением почти годовалый ребенок не спешит. Он поскуливает от нетерпения, бьёт самозабвенно мощной лапой по воде, пытаясь дотянуться, вздыхает шумно и медвежью башку ко мне задирает исключительно в поисках сочувствия.
Понимания.
Поскольку глупые утки знакомиться ближе не хотят. Отплывают, ехидно крича и взмахивая крыльями, словно прогоняя, и за коряги они прячутся.
— В холодную воду ты не полезешь, — я констатирую без грамма сочувствия.
Скорее злорадно.
И злорадство Айт улавливает, фыркает осуждающе, взывая к совести, и грустный взгляд с меня на воду переводит.
— Не смотри, я тоже не полезу, — теперь фыркаю я.
А умная скотина невозмутимо усаживается на задницу, выражает полнейшее равнодушие и, подумав секунду, ложится, чтобы уместить голову на передние лапы и посмотреть укоризненно.
Выразительно.
В духе: «И ты, Брут?».
— Думаешь, утка окажется вкуснее сбалансированного супер-премиум-класса? — я всем видом демонстрирую скепсис.
Вздергиваю вопросительно бровь и вспоминаю, что супер-премиум-класс с непроизносимым названием и суперценой закончился еще вчера. Исчез, как всегда, внезапно с верхней полки, оставив после себя яркую упаковку. Пропал из заначки под раковиной.
И даже в духовке нашлась только пустая пачка, на которую Айт печально гавкнул и с разгрузочным вечером, понурив голову, смирился.
То, что с навязанным хозяином ему не повезло, он уже понял.
Осознал в полной мере и опять-таки смирился.
— Вот чёрт… — я выдыхаю.
Виновато.
И сорваться обратно в сторону города почти готов, но всё ещё закрыто. Пан Дворжак спит в квартире над своим магазином, который величественно именует по-русски лавкой.
Картавит.
Поэтому вместо лавки выходит «гавка».
— До водопада и сразу за супер-премиум. Обещаю.
Клянусь.
И Айт понимающе вздыхает, принимает ответ, встаёт и на утихших уток, почти сворачивая шею, оглядывается. Смотрит, и в умных карих глазах появляется поистине человеческое раздумье. Размышление о далёком цивильном корме, коим питаются все уважающие себя собаки, и о близкой дичи, коя весьма потрепана жизнью и, как для корма, возмутительно активна.
Сложный выбор.
От которого отвлекает хруст ветки, слышится шуршание мелких камней, и Айт, вскидывая голову, настораживается.
Ощеривается.
А из-за поворота и кустов барбариса показывается девушка.
— Нельзя, — я говорю быстро и… неохотно, ибо узнаю.
Признаю конский хвост светлых волос, который болтается из стороны в сторону, яркую розовую флиску и широкую белозубую улыбку.
Марта.
По имени и можно на «ты», но выходит всё равно на «вы»…
— Dobré ráno, Dimo[1]!
Она приближается, замедляется, бросая быстрый взгляд на послушно замолчавшего Айта, останавливается слишком близко. Меньше расстояния вытянутой руки, и отшатываться — моветон, как сказала бы моя сестра, но я отшатываюсь.
Отступаю слишком резко, и удивлённый взгляд Айта я игнорирую.
Мне хватает насмешки напополам с досадой в голубых глазах, что быстро гасятся, заменяются приветливостью, и улыбается Марта тоже приветливо.
Трещит.
Рассказывает о прекрасном утре, красивом рассвете, пустых улицах ещё спящего города и изумительном очаровании окружающей нас природы.
— Теперь я понимаю, почему вы предпочитаете бегать в такую несусветную рань, Димо! — она смеётся.
Переливисто.
Звонко, задорно и… невыносимо, ибо смех бьёт по вискам, вызывает — вместе со звательным падежом[2], что коверкает имя, — раздражение, которое передаётся Айту, рождает его тихое и глухое ворчание.
И Марта осекается на очередном восторге.
Не даёт характеристику развалинам мельницы Цимбрук, которая уже виднеется впереди сквозь стволы сосен и зелень кустов.
— Он…
— Не укусит, — я заверяю с сожалением.
Получаю злое удовольствие от пары шагов, что она всё равно делает назад. Отдаляется вместе с удушливым запахом духов.
— Д-да, конечно, — Марта запинается, но улыбку вымучивает, отрывает с трудом взгляд от острых зубов, кои Айт в широком и ленивом зевке демонстрирует, — Квета говорила, что пёс дефектный. Слишком добрый для своей породы. Лает, но не кусает, да? Так говорят у вас, в России?
Не так.
И Айт не дефектный, и Север так сказать не могла, но…
— Так.
Я соглашаюсь, а Марта кивает, склоняет голову и, рассматривая пристально и без стеснения, предлагает: