Серебряный город мечты (СИ) - Рауэр Регина. Страница 88

Клеить, как уроненную в детстве вазу.

Только вот с любимым пани Властой фарфором Гарднера было, пожалуй, справиться проще, а себя…

…я, медленно разжимая пальцы и выпуская кулон, лишь опускаю руку.

Стою.

И стою, кажется, долго.

Дубеют от порывов ветра непросохшие джинсы, а меня… колотит. Выколачивает наружу выпестованную за полгода сдержанность, все клятвы и обещания, которые в неправильно солнечный и тёплый октябрь, когда скорая помощь забрала пани Власту, а дом, враз став заброшенным, наполнился гулкой пустотой, я себе дала.

Не сдержала.

Ибо телефон, возвращаясь в машину, я беру и Аге набираю, говорю, не давая заговорить ей, что на клуб, день рождения и народ, как она требовала и угрожала ещё пару месяцев назад, я согласна.

Буду в «Этернитас».

Через час.

За который до Праги я доезжаю, привожу себя в порядок, и платье, тщательно перерывая гардероб, я выбираю блестящее. Чопорно закрытое спереди и неприлично обнажающее всю спину до поясницы сзади.

Оно мне идет.

И восхищенный взгляд Любоша, что в компании Аги, Наталки с Лукой и почему-то Алехандро ждёт меня у входа в «Этернитас» тому в подтверждение. Мой друг детства теряет дар речи, когда из такси я выхожу, иду к ним.

Он же смотрит.

Как и Алехандро.

Восклицает восторженно, возводя глаза к небу, Ага:

— Господи Иисусе, я вижу прежнюю Кветку!

Она, хватая за руку, тащит меня в полумрак клуба.

Туда, где в сладкой дымке изогнутых кальянов, людских голосах и мерцающих лучах неонового света время растворяется, останавливается и проносится заводным весельем и разноцветной чехардой перед глазами.

Круговертью, в которой я танцую.

Пью.

Смеюсь.

И вновь танцую.

На барной стойке, на которую Алехандро меня послушно подсаживает. Он смотрит чёрными демоническими глазами, не убирает руки с моей талии, стоит близко, и головой, широко улыбаясь, я качаю.

Отталкиваю.

Чтобы ногу на ногу, поставив руки на стойку и поведя плечами, закинуть, показать их и любимые ботильоны на высокой платформе и ещё более высоком каблуке, которые в Праге — по крайней мере, родной его исторической части — никто не носит.

Но мне нравится.

И, упираясь ладонями в гладкую поверхность столешницы, я поворачиваюсь, поднимаюсь плавно, хватаясь за металлические поручни нависшей над баром конструкции с лампами. Оглядываюсь через плечо на одобрительный гул толпы.

Пожирает глазами в рядах первых Алехандро.

Хмурится недовольно Любош.

А я, держась одной рукой за холодную сталь, назад медленно прогибаюсь. Выпрямляюсь и разворачиваюсь.

Двигаюсь, забывая обо всём.

Обо всех.

Гремит музыка.

Стучит в ушах голосом Бейонсе, вытесняет из головы все-все чёртовы мысли, и ворчание моего лучшего друга детства и юности она забирает. Разбивается в битах его ревность на комплементы ювелирного принца и будто случайные прикосновения, от которых отшатнуться неизменно тянуло.

Это… противно.

Почти болезненно, словно по обожженной коже.

Впрочем, обожженной.

Димом.

Он опалил и глазами, и губами.

Руками.

До сих пор, чёрт побери, не заживает. Не отпускает, чтоб насовсем, чтоб с кем-то другим с чистого листа, не вспоминая и не сравнивая, чтоб со счастливым концом.

— Вета!

Я кручусь, чувствуя рассыпающиеся по спине волосы, вокруг себя. Грохочет, вторя музыке, сердце, которое за долгие месяцы тяжёлым камнем впервые не кажется. Отпускается с каждым шагом и движением боль, что завтра, я знаю, вернется.

Но… то будет завтра, а сейчас я танцую.

Падаю.

— Квета!

Теряется равновесие, покачивается, когда за его глаза я взглядом цепляюсь, вижу. Я оступаюсь, делая шаг в пустоту, лечу в руки… Дима, что, чуть пошатнувшись, ловит, прижимает к себе под удары очередного припева.

А я съезжаю по его телу внизу.

Дышу тяжело.

— Пусти.

Я же стою, сама.

Не надо меня больше держать, не упаду, но… не отпускает, смотрит в глаза. И уже в его глазах бушует тёмный шторм, холодная ярость, в которой он цедит зло:

— Север…

— Уйди.

— Нет, — он отрезает хлёстко, а его руки становятся стальными, тисками, не вырваться. — Нам надо поговорить.

Не надо.

Не сегодня, когда я почти забылась, спаслась.

— Нет, — я повторяю за ним.

Пытаюсь отступить, выпутаться из железной хватки, оказаться подальше от запаха парфюма и такого ощутимого тепла, от него самого. Я царапаю ногтями по его ладоням, сильным пальцам, что к моей коже прилипают намертво.

Не оторвать.

— Я тебя не отпущу, Север, — Дим говорит твердо.

И… верится.

До вспыхивающей злости верится.

— Правда? — мои губы кривятся сами, получается ядовито, и рукой в очередной попытке её отвоевать я дёргаю. — Всегда отпускал.

— А ты всегда сбегала.

Дим прищуривается.

А Алехандро, оказываясь внезапно около нас, вмешивается, вклинивается, оттирая меня от Дима плечом:

— Ты же слышал, что она просила тебя отпустить и уйти. Будь мужчиной, уважай выбор девушки, Дима, — ювелирный принц улыбается, касается моего локтя, а я, смахивая его конечность, плечом повожу. — Квета останется с нами, со мной.

— Руки от неё убрал.

Дим… приказывает.

Ждёт почти секунду, а после бьёт.

Заезжает без замаха ему по физиономии, и нос, запрокидывая голову, Алехандро зажимает, делает пару неровных шагов назад. Кажется, ругается, матерится на испанском, но я смотрю не на него.

— Ты… ты с ума сошёл…

— Сошёл, — он, приближаясь неуловимо, соглашается легко, перекидывает меня через плечо, одёргивает заботливо подол платья, что задирается совсем неприлично. — Окончательно и бесповоротно сошёл.

— Дим! Поставь меня, слышишь? Немедленно! — я воплю.

И требую.

Молочу ногами в воздухе, и их он придерживает.

Пробирается на выход.

— Ты пещерный человек, Вахницкий! Неандерталец! — я колочу от бессилия по его спине, упираюсь в неё руками, чтобы выгнуться.

Вырваться.

— Я тебя ненавижу! Ты не смеешь со мной вот так, пусти! Отпусти меня сейчас же! Дикарь и варвар!

— Я же сказал, что не пущу, — он, встряхивая меня, заявляет хладнокровно.

Ледяным тоном, за которым гнев ощущается физически.

Морозит.

Вот только не меня, не сейчас.

— Ты… ты питекантроп! — я, вспоминая такие интересные лекции о первобытном обществе, ругаюсь с воображением, брыкаюсь остервенело. — Я не буду с тобой разговаривать! О чём нам с тобой говорить?!

Последнее вырывается отчаяньем.

Яростью.

Когда он, что-то бросая сунувшейся к нам охране, выносит меня из клуба, заворачивает в безлюдный проулок, ставит на землю.

Отступает.

— Мы же никогда не говорим! Мы же делаем вид, что между нами ничего, правда? Или что, на этот раз отрепетируем, как тебе вежливо спросить про мои дела в следующую встречу где-нибудь через полгода?

Я, прыгая на одной ноге, стаскиваю ботильон, швыряю в него.

Не попадаю, а потому второй следом отправляю. И расстояние между нами теперь сокращаю я, приближаюсь, чтобы в грудь его толкнуть, пихнуть ещё и ещё, ударить безрезультатно, потому что он не двигается.

И с тем же успехом я могла бы долбиться об Китайскую стену.

— Кто я для тебя, Вахницкий?

Я… я шиплю.

Выдыхаю ядовитым вопросом в его губы, когда мои руки в одной его вдруг оказываются, а меня врезают, притягивают одним рывком к себе. И вторая его рука на мою шею кладется, поднимается к затылку, не давая отстраниться.

Удерживает.

— Непутевая подружка Дарийки, за которой присматривать надо? — я ищу ответ в его глазах, в чертах лицах. — Вечная стрекоза? Ошибка, которую сразу забыли? Кто, Дим?!

— Север.

Он зовет.

Или отвечает.

А я, вырывая одну руку, пощечину залепляю, вскрикиваю, когда за запястье он ловит, сжимает, отводя наши руки в сторону, до боли. И волосы, стягивая кожу, он собирает в кулак, тянет так, что голову я запрокидываю.