Без вести... - Стенькин Василий Степанович. Страница 25

Николай Огарков — солдат «русской охранной роты» — охранял американские склады на немецкой земле. Он стоял на посту и думал: «Сергей и Люся оказались за тридевять земель, в Австралии, а ведь стремились домой, на родину. От них пришло только одно письмо — из Италии, а потом словно в воду канули: ни слуху ни духу.

Каргапольцев метнулся к «солидаристам». Тут не все ясно: ведь Иннокентий всегда со злостью отзывался об НТС. И вдруг связался с ними. Непонятно.

А сам он, Николай Огарков, русский парень из степного Заволжья, стал солдатом американской армии. Свои действия он не одобрял и не осуждал: чему быть, того не миновать. «На родину дорога закрыта, — рассуждал он, — в жизни осталась одна радость: крепко выпить да плотно пожрать».

...Веселятся, бражничают американские солдаты на немецкой земле. По всему видно, что обосновались они здесь надолго. Сотни поселков, каждый — маленькая Америка. Правда, некоторым немцам это не очень нравится. Но стоит ли считаться с ними? Бывает, что между американскими гостями и хозяевами-немцами возникают сражения: в ход пускается все, от пивной кружки до пистолетов. Американский журнал назвал такое положение «Щекотливым сосуществованием». И правильно! Почему не пощекотать за чужой счет нервишки, мелкие страстишки и цепкие лапы. Немцы подсчитали и уже успели раструбить на весь мир, что каждый рабочий Федеративной Республики четыре дня в месяц жертвует на содержание заморского воинства. Слов нет, дорого обходятся союзники. Немцы волнуются, шумят. А триста тысяч американцев, удобно устроившись в западногерманском «раю», спокойно продолжают свое «щекотливое сосуществование».

Для охраны военных баз и гарнизонов богатые оккупанты набирают наемников. Мало ли по свету шатается людей, готовых за деньги служить хоть самому дьяволу...

И стоит Николай Огарков на посту, возле склада боеприпасов... Стоит и думает.

Он хорошо помнит, как его привезли в небольшой поселок Эшендорф на окраине Франкфурта-на-Майне. Двухэтажный особняк был огорожен каменным забором. На первом этаже кухня, столовая, гостиная и несколько служебных кабинетов. Большой двор походил на старый запущенный сад: раскидистые яблони с потрескавшимися стволами, густые заросли смородины и крыжовника. Высоко над крышей сплелись кроны каштанов.

Первым человеком, которого встретил Николай в особняке, был толстый лысый блондин с лицом, похожим на заходящую красную луну. Он спокойно и без придирок проверял документы, заполнял анкеты. Вопросы обычные: имя, фамилия, когда и где родился, давно ли в Германии, не примыкал ли к коммунистам. Исполнив все формальности, вручил направление на медицинскую комиссию и талон в фотографию.

Тяжело пыхтя и отдуваясь, довел до комнаты, произнес «здесь» и удалился, скрипя ступенями.

Второй этаж. В комнате четыре койки, аккуратно застланные пикейными покрывалами розоватого цвета.

Пройдясь по длинному коридору, Николай обнаружил ванную. Теплая вода успокоила нервы, ночь пролетела так быстро, что он не успел, кажется, и перевернуться с одного бока на другой. После завтрака в сопровождении солдата поехал в город, к врачу. Высокий и стройный мужчина с приятным лицом и грузинскими усами указал на стул. В правом углу на тумбочке стоял какой-то аппарат. «Видимо, магнитофон, будет записывать наш разговор», — подумал Николай.

Через несколько секунд вошла девушка. Не вынимая папиросу из накрашенных губ, нажала кнопку, и аппарат слабо загудел. Все это делалось с важным и таинственным видом.

Девушка достала из ящика стола листок и протянула Николаю. Напечатано было на английском языке.

— Я не понимаю, — сказал он по-немецки.

— Вы какой язык еще знаете? — спросила она тоже по-немецки.

— Русский.

— О, прекрасно!

Нашла листок с русским текстом.

— Прочитайте и подпишите.

Девушка путала ударение и спотыкалась на произношении шипящих.

«Подписка, — читал Николай про себя. — Обязуюсь показывать истинную правду, клянусь не покривить душой и не произнести ни одного слова лжи. Я предупрежден, что за ложь и обман буду наказан американским командованием по законам военного времени».

Приняв подписанный документ, врач отдал распоряжения своей помощнице, а затем обратился к Николаю. Девушка выступала в роли переводчицы.

— Это «детектор лжи», — переводила она. — На задаваемые вопросы вы должны отвечать кратко: «да» или «нет». При правильном ответе на ленте будут прямые черточки, при ложном кривые. Вы поняли?

— Да, я понял.

Мужчина удовлетворенно кивнул головой. По его указаниям грудь Николая опоясали гофрированной трубкой. На ладони левой руки закрепили пластинку из твердой резины. От трубки и пластинки шли провода к аппарату.

Когда вся эта процедура была закончена, пригласили «профессора». После Николай узнал, что усатый, которого он принял за врача, был следователем Си-Ай-Си — американской военной контрразведки Он задавал вопросы, а «профессор» наблюдал за показаниями аппарата.

Следователь требовал немедленных ответов, не оставляя времени на обдумывание. Уточнил сведения анкеты, обстоятельства, при которых оказался в Германии, службу в Советской Армии. В конце почти трехчасового допроса еще раз предупредил о том, что отвечать надо, не задумываясь, спросил самое, по его мнению, главное:

— Коммунист?

— Русский агент?

Затем началась проверка зрительной памяти. На сероватых листах блокнота были отпечатаны различные геометрические фигуры: круги, квадраты, кубики, четырехугольники. Перевертывая страницы, предлагали назвать фигуры, сосчитать их.

Когда все было закончено, «профессор» объявил результаты исследования: откровенен, по натуре трусоват, память удовлетворительная.

Но, очевидно, не очень полагаясь на «детектор лжи», следователь проверял сведения, сообщенные Николаем. Его держали в одиночестве. Платили десять долларов в неделю, кормили, давали читать «Русское новое слово», «Посев», «Свободу».

Огарков все больше начинал понимать, что в этих журналах и газетах ничего русского нет. «Посев» никогда не дает всходов, я «Свобода» совсем не та, о какой он мечтал, находясь в фашистской неволе.

Изредка разрешали поездки во Франкфурт, и всякий раз вместе с ним «случайно» ехали туда какие-то подозрительные типы. «Наблюдают» — догадывался он.

В один из дней Огаркова вызвали к шефу, капитану американской армии Рогожину. Небольшого роста, курносый, кудлатый, он чем-то был похож на карикатурные изображения гуляй-польского батьки Махно.

— Вы должны глубоко осознать, — объяснял капитан, — что на нас возложена почетная миссия — спасти мир от угрозы как фашизма, так и коммунизма. Мы находимся на передовых позициях, почти на стыке свободного и тоталитарного миров.

Закончив высокопарные поучения, Рогожин объявил приказ о зачислении Николая Огаркова солдатом «русской охранной роты» и вручил документ — серую картонку, на которой, кроме фамилии и имени, указывался личный номер, воинская часть и должность.

Во второй половине дня ему выдали обмундирование: куртку и брюки из синего сукна, рабочую хлопчатобумажную форму, фуражку, шинель — все, вплоть до носков и носовых платков.

И вот стоит русский парень Николай Огарков в форме американского солдата и охраняет военные склады на немецкой земле...

Всякие мысли лезут в голову: о прошлом, о теперешней жизни, о будущем. Огарков заново пережил далекие свои годы, наивные и озорные, горькие и счастливые, беззаботные и тревожные. Вспоминалось родное село — Вязовый Гай или просто Вязовка возле маленькой речушки, которую в летние месяцы куры переходят вброд. На картах речушка называется Чапаевка, а в народе ее зовут не очень прилично — Моча. С самого раннего детства Николай был среди товарищей вожаком и заводилой. Синяки и царапины редко сходили с его тела.

Знойное солнце засушливого тридцать первого года выжгло посевы и траву по всему степному Заволжью. Только что организовавшиеся колхозы были еще слабы, а засуха окончательно подорвала их.