Девушка в тумане - Карризи Донато. Страница 7

Бруно Кастнер показывал в объектив телекамеры фотографию дочери в рамке, сделанную во время богослужения. Девочка была в белом облачении, с надетым поверх деревянным распятием. Его жена Мария, с тем же распятием на шее, зачитывала с экрана сообщение:

– Анна Лу имеет рост сто шестьдесят семь сантиметров, у нее длинные рыжие волосы, которые она обычно завязывает в хвост. В день исчезновения на Анне Лу был серый спортивный костюм, кроссовки, белый пуховик и яркий рюкзачок.

Переведя дыхание, Мария посмотрела прямо в камеру, словно непосредственно обращаясь ко всем родителям, кто мог ее слышать, а может, и ко всем тем, кто мог знать правду.

– Наша дочь Анна Лу – девочка мягкая и деликатная, все, кто с ней знаком, знают, какое у нее доброе сердце. Она любит кошек и доверчива к людям. А потому сегодня мы обращаемся и к тем, кто не был с ней знаком в первые шестнадцать лет ее жизни: если вы ее видели или знаете, где она, помогите нам вернуть ее домой. Анна Лу, мама, папа и твои братья любят тебя. Где бы ты ни была, я надеюсь, что наши голоса и наша любовь дойдут до тебя. Когда ты вернешься домой, мы подарим тебе котенка, которого ты так хотела, Анна Лу, я тебе обещаю… Да хранит тебя Господь, моя малышка.

Борги заметил, что она много раз повторила имя дочери, хотя в этом и не было необходимости. Может быть, она боялась утратить последнее, что осталось у нее от Анны Лу.

В этот момент простая, никому не известная девочка, которая и не помышляла когда-нибудь появиться на телеэкране, и маленькое альпийское местечко под названием Авешот стали печально знаменитыми.

И Борги понял, что за смутное чувство он испытал, когда наблюдал за знакомой сценой так, словно никогда ее не видел.

Сработал телеэффект: жесты и слова обретали совершенно новый смысл.

Когда-то телевидение предлагало вглядеться в действительность, теперь же оно запускало обратный процесс: делало действительность плотной и осязаемой. Оно ее воссоздавало.

Сам не зная почему, Борги вдруг вспомнил слова, которые произнес Фогель, когда садился в машину после странных аплодисментов перед домом Кастнеров. Слова эти относились к отцу Анны Лу: «Этот человек просто умирает от желания что-то нам рассказать».

Борги и Каролина ждали девочку. А этот человек, Бруно Кастнер, на которого упала мрачная тень Фогеля, уже целых сорок восемь часов не знал, какой конец уготован его собственной дочери. Полицейского охватила неожиданная тоска, и он в тревоге спрашивал себя, неужели мир, где должна появиться на свет его девочка, настолько жесток?

Незадолго до полуночи в доме Кастнеров воцарилась тишина. Но тишина эта не имела ничего общего с покоем, ибо только подчеркивала пустоту, что вот уже сорок восемь часов как образовалась в доме. Теперь отсутствие Анны Лу стало осязаемым. Отец уже не мог его не замечать, как умудрялся делать весь день, избегая смотреть туда, где обычно устраивалась девочка: на ее стул, на стол, на кресло, где она любила сидеть, читая книжку или смотря телевизор, да, наконец, на дверь в ее комнату. Он восполнял отсутствие ее голоса другими звуками. Например, когда боль оттого, что больше не слышно ее болтовни, смеха или мурлыканья какой-нибудь песенки, становилась нестерпимой, Бруно Кастнер принимался что-нибудь передвигать в комнатах, чтобы шум заслонил пустоту и хоть немножко отвлек его от мучительной тишины.

Доктор Флорес прописал Марии успокоительное, чтобы она спала. Убедившись, что она приняла лекарство, Бруно пошел подоткнуть одеяла близнецам и задержался на пороге детской, наблюдая за их беспокойным сном. Мальчишки стойко держались, но по тому, как беспокойно они спят, можно было понять, что их тоже накрыла тревога. Весь день они с безразличным видом задавали вопросы, довольствуясь короткими уклончивыми ответами взрослых. Но за притворным безразличием скрывался страх узнать правду, к которой семилетний ребенок еще не готов.

Бруно Кастнер и сам не знал, какая она, эта правда, знал только, что она его очень пугает.

Кастнер уселся за обеденный стол. На нем снова были пижама и домашние тапочки. После визита полицейских он оделся по-уличному, сам не зная, куда собирается идти. За рулем ему становилось легче, спасала привычка к шоферскому труду. И он часами бесцельно кружил по горным дорогам, пытаясь найти хоть какой-нибудь след Анны Лу. На самом деле он убегал от тоски и от чувства бессилия, которые наверняка испытывает любой отец, не уберегший своих детей от беды.

И теперь, под конец этого бесконечного дня, он, хотя и очень устал, не был уверен, что удастся заснуть. Он опасался тех снов, что его ожидали, а снотворное принять не мог, потому что кто-то же должен охранять и дом, и семью. Хотя, наверное, это было бесполезно: ведь зло все равно нашло лазейку. И потом, оставалась возможность, что Анна Лу вернется или позвонит и избавит их от злых чар.

Он вошел в гостиную и взял из ящика альбом с семейными фотографиями, которые Мария с любовью собирала все эти годы.

На них его девочка была запечатлена с самых детских лет.

Вот она еще ползает, вот начинает ходить, вот он учит ее кататься на велосипеде. А вот целая серия снимков важных событий: первый день рождения, первое Рождество, первый день в школе… А вот еще: рождественские праздники, конькобежные соревнования… Целый хоровод счастливых воспоминаний. Но почему – уже сама мысль об этом казалась глупой – люди не снимают на фото скверные дни? А снимали бы – не отодвинули бы их в сторону, рассуждал Бруно.

А вот фото с последнего, прошлогоднего отпуска, проведенного вместе на море. Анна Лу в купальнике выглядела смешно и немного неуклюже, и сама об этом знала. Она еще не расцвела, как большинство ее ровесниц, и выглядела совсем ребенком, с хвостом рыжих волос и веснушками. Бруно Кастнеру так хотелось, чтобы Мария поговорила с ней, объяснила бы, что это нормально, что настанет день – и ее тело волшебно и счастливо преобразится. Но для его религиозной жены темы пола и полового созревания были запретными. Сам же он не мог говорить об этом с дочерью. Потом, когда подрастут мальчики, он наверняка с ними поговорит. Но с единственной подросшей дочерью отец об этом говорить не вправе. Анна Лу смутится, вспыхнет, щеки у нее запылают… А что она сможет сделать? Только почувствовать себя еще более беззащитной и ранимой.

Его девочка, как и он сам, робела и смущалась, когда надо было как-то взаимодействовать с внешним миром. Включая и собственную семью.

Бруно так хотелось дать ей больше. К примеру, он с радостью отдал бы часть денег, вырученных от продажи участка, чтобы послать ее учиться в лучшую школу за пределы долины, а может быть, и в частный колледж. Но участок принадлежал жене, следовательно, и деньги тоже. И Мария, как обычно, все решила за всех. Он был не против отдать часть денег в пользу братства, но ему хотелось, чтобы собственные дети тоже могли распоряжаться этими деньгами, а не только рассчитывать на будущую ипотеку.

А потому Бруно Кастнер вовсе не знал, будет ли у его дочери будущее.

Он раздраженно отмахивался от этой мысли. Но желание как следует треснуть кулаком по столу его все же одолевало. Он был достаточно силен, чтобы разломать чертов стол пополам. Но сдерживался. Всю свою жизнь он только и делал, что сдерживался.

Бруно потер веки, а когда снова открыл глаза, то задержался взглядом на одной из фотографий. Снимок был сделан недавно. На нем Анна Лу улыбалась рядом с другой девушкой. И в сравнении с ней выглядела совсем ребенком, в своем спортивном костюмчике, кроссовках и с неизменным хвостом рыжих волос. Сравнение выходило довольно-таки безжалостным. Подружка, с макияжем, одетая по моде, казалась уже взрослой женщиной. Бруно Кастнер вгляделся в обеих, ему захотелось расплакаться, но слез не было.

Во всем, что произошло, виноват он, и только он один.

Он был человек верующий, но его вера не отличалась такой крепостью, как вера Марии. Этот свой изъян он сознавал. Но если бы ему хватило силы отстоять свое мнение, Анна Лу находилась бы сейчас в безопасности в колледже или еще где-нибудь. Если бы ему хватило мужества сказать Марии все, что он о ней думал, его дочь не пропала бы.