Совсем не мечта! (СИ) - "MMDL". Страница 83

— Марк?..

— Прости… — выдохнул я, отводя глаза и от музыкального магазина, и от Антона, печалящего меня своими волнениями куда больше. — Мне нужно вернуться домой… Мы погуляем как-нибудь в другой день, хорошо?.. Я не буду против, если ты решишь прогуляться сейчас в одиночестве, раз я не могу составить компанию тебе…

— Не будешь против — или хочешь этого? — серьезно спросил Антон, и его сердитые глаза полоснули по моей груди. Я понимаю… Любой бы разозлился, если бы ему вешали лапшу на уши…

— Я не знаю, — честно ответил я. — Прости…

Поворачивая назад, в сторону дома, я не слышал поспевающих шагов за спиной. Антон стоял на месте, прожигая взглядом мою спину — вот только чего в его глазах было больше в тот миг: злости, обиды или страха за меня?.. Не имею ни малейшего понятия… ведь я так и не нашел в себе силы обернуться.

Собрав спиной и затылком всю пыль, копившуюся на полу многие недели, я забрался-таки под кровать и вдохнул спертый воздух. Символическая крышка гроба, нависнувшая надо мной, не давала воображению расправить крылья, и дремучий лес оставил меня в покое хоть на какое-то время, чему я был очень рад. Хотелось тишины… Хотелось отсутствия дурацких, ничуть не отвлекающих фантазий… Хотелось… одиночества?.. Не уверен…

Дверь в спальню приоткрылась, но я не двинулся с места. Сбоку, через широкую полосу света, я видел, как носки Антона скользили по полу. Обойдя кровать, мальчишка опустился на пол перед моей тумбочкой и положил голову на свою ладонь. Наши глаза встретились, и я, будто маленький ребенок, жалобно поджал губы.

— Тебя расстроило пианино…

Я кивнул, морщась — как бы говоря: «Оно, но не только…»

— Почему ты перестал играть?

— Это долгая история… теперь…

— Я не тороплюсь, — пожал левым плечом Антон, и мой взгляд вновь обратился к деревянному прессу над моим лицом.

— Дело в отце. Почти всегда только в нем… Знаешь, я по-белому завидую тебе: у тебя прекрасный отец… Я бы и Павла оценил, но сложно говорить хорошо о человеке, цель которого — убить тебя, — кисло усмехнулся я, и слева послышался легкий уместный смешок. — Когда я был совсем мелким, я хотел, чтобы мой отец уделял мне больше внимания. Позже я хотел обратного, потому как… он — небезопасный человек… взрывной характер… никакого самоконтроля… Кажется, все, что он делал в моем детстве, так это давил на меня, на брата, на маму — психологически наседал, унижал, давал понять, что только его слово имеет вес, только его мнение может быть верным!.. Они с моей матерью постоянно ругались — мы с братом пытались их разнимать по мере возможностей, отвлекать на что-нибудь, но стоило попытаться вмешаться, как отец набрасывался на нас: нависал и орал — рычал, будто медведь! — чтобы и не думали лезть во взрослые разговоры! Доводил маленького-меня до слез… У меня с тех пор ноги трясутся, стоит завязаться какому-то спору с отцом: я могу бросаться верными доводами, говорить твердо и смело — но сердце выколачивается в груди, стоять сложнее с каждой секундой!.. Я перестал заводить домашних животных, потому что мне было больно их терять — однако также и потому, что всех собак, который жили в нашей семье, отец избивал: стоило псу не подчиниться какой-нибудь малюсенькой команде или не утерпеть и оставить лужу у порога, как он начинал пинать его, «дрессируя». И никто из нас не мог помешать ему это делать, потому что…

Я замер, так и не сомкнув губ. Почему? Потому что боялись?.. Потому что страх за себя-любимых был куда сильнее, чем страх за жизнь питомца?.. Позор да и только…

— Как-то брат, когда ему было чуть больше, чем тебе, встрял в очередной скандал родителей… Он хотел разнять их, потому что матери уже плохо с сердцем стало, а отец все никак не отступал, продолжал орать на нее… Я не знаю, что именно тогда случилось — меня не было в городе, я уезжал к бабушке на лето. Но брат оказался в больнице с проломленной головой… Я не особо удивился произошедшему: в детстве я был свидетелем того, как отец матери чуть все пальцы не переломал, намеренно в пылу ссоры захлопнув входную дверь, когда она ее держала… Мужчина так не поступает. Тот, кто нападает на свою женщину и ребенка, не достоин называться не то что «мужчиной»… «человеком»…

Горячие пальцы Антона коснулись моей замерзшей руки, и я отчаянно сжал его ладонь.

— У нас в семье было что-то вроде правила: что бы ты ни испытывал к отцу, не показывай злости — не высказывай ему ничего, иначе он примется прессовать мать, нападать на нее доводами по типу «Это ты «накачала» детей! Из-за тебя они считают, что их отец — плохой!» — как будто мы рыбы аквариумные с короткой памятью и забывали все его скотство… Но злость не рассасывается сама по себе. Оставаясь внутри в закупоренном состоянии, она только множится. Особенно, если характер пороховой бочки передался по наследству от этого… гада… Я терпел… терпел… терпел… годы держал все в себе!.. И в какой-то момент невыраженный гнев начал кристаллизироваться в…

— …«в»? — тихо повторил Антон, когда моя пауза излишне затянулась.

— Ты не поймешь… разочаруешься во мне, и тогда я вообще не буду знать, что мне делать…

— Не пойму, так приму…

— Вряд ли… Я захотел убить его…

Антон стиснул мою руку — не выпустил, и камень на сердце стал чуточку легче…

— Я не сумасшедший — и не жестокий человек, правда! Понимаю, как ужасно это звучит! И рад бы сказать, что никогда бы ничего настолько неправильного не сделал, но… сделал бы, если бы пришлось защищать маму или брата… или тебя с Везунчиком… Я не строил планы, но время от времени видел сны, где отец наседал на меня или других членов семьи, как было в детстве, и в моей руке появлялся молоток или нож… Я не просыпался с криками, не воспринимал подобные сновидения как кошмары, наоборот, после них я чувствовал себя… лучше… словно внутри стало меньше ненависти к нему — и больше вины… В итоге мне приходилось ежедневно сопротивляться этим снам, контролировать каждое свое действие, чтобы не взрываться, как отец, потому что из нас с Валиком я — тот самый ребенок, которому передался его отвратный характер: я, выходя из себя за мгновение, ударял кулаком по столу, как делал он; только я видел эти жестокие сны и по пробуждении преследовался остаточными фантазиями из них… и материны извечные «Не веди себя как отец!» или «Отец номер два!» не особо помогали. Со временем я решил, что мне удалось исправить собственный характер, изничтожить эту агрессию внутри, отравляющую меня одной своей связью с этим «человеком» — но это было не так. Однажды у нас с отцом разыгрался грандиозный скандал. Он был в моей комнате, сидел за пианино, держал руки на клавишах — и рычал мне в лицо такое, что просто так не прощают… Я вышел из себя: он не слушал меня, даже не пытался услышать, только давил-давил-ДАВИЛ-ДАВИЛ! И когда мое терпение окончательно иссякло, я с силой захлопнул крышку пианино — и отбил ему пальцы. После того случая я со скоростью света купил эту квартиру и съехал из родительского дома. По факту, я оставил мать с ним наедине, бросил, но она неплохо справилась со всем — большую часть времени они как чужие люди, живущие на одной жилплощади. Пересекаются, только когда ему нужно дать поесть. Мы с ним формально наладили отношения на уровне «Привет! — Пока!», чтобы не развалилась иллюзия семьи, но я не знаю, простил ли он меня тогда — плевать даже как-то. Не простил — ну и ладно. Я же его не простил за все. И не раскаиваюсь за крышку пианино…

— Но больше не играешь… — очень верно подметил Антон.

— Наверное, стараюсь не напоминать себе, каким монстром могу быть — каким им могу быть… Всего-то.

Кажется, в этот момент я был откровенен с Антоном как никогда. Однако наши по-прежнему соединенные руки проходили точно через невидимую стену, холодную и грубую. Вероятно, потому, что я не все ему рассказал…

— Антон…

— Да?..

— У меня отец умер…

====== Глава 60 ======

Комментарий к Глава 60 Немного пожестим.

Хмурые тучи заволокли небо над городом, и оттого блеклый свет, просачивающийся в спальню меж штор, казался серым, холодным. Мы с Антоном лежали на невидимой границе наших половин кровати, касаясь друг друга плечами, висками и пальцами. Его размеренное дыхание успокаивало меня, почти бесшумно заглушало тот металлический скрежет, что упрямо раскурочивал сердце. Я же как будто вообще не дышал, не чувствовал кончиками пальцев привычное тепло его кожи, не ощущал в полной мере шеей подушку. Все мое тело точно онемело, заразившись от отмерших чувств в тот день, когда я узнал о смерти отца…