Совсем не мечта! (СИ) - "MMDL". Страница 84

В проеме приоткрытой двери промелькнул темный силуэт, и я рывком сел, выпустив руку Антона. Сердце вздрогнуло от предупреждающего страха, но уже было слишком поздно. Петли не издали ни скрипа; на пороге комнаты стояла мать в невзрачной черной юбке и свободной кофте с высоким горлом, сливающихся в единое широкое похоронное платье.

— Это не то, что ты думаешь! — выпалил я, стискивая обеими руками покрывало.

— О чем ты? — безэмоционально спросила она, и я сглотнул, теряясь от ее реакции. Ее потухшие глаза смотрели только на меня, словно ничего менее скучного в комнате было не найти. — Я пришла узнать, как ты.

— И это… единственный вопрос, который сейчас у тебя есть?.. — осторожно спросил я.

— Да, а что?

— Н-ничего тогда… Я в порядке. Ты же знаешь, мы с отцом не были близки…

— При чем тут отец? — озадачилась она.

— Как это «при чем»? Он же… умер…

— Нет, не умер, — покачала головой мать.

— Да как же так… умер! Ты сама сказала мне это по телефону!

— Нет, не умер, — повторил за ней отец, прислонившись к косяку.

Ничегошеньки в нем не изменилось: сухие черные волосы были прихвачены на затылке резинкой, засаленную футболку растягивал пивной живот, щеки покрывала длинная щетина цвета «соль с перцем». Единение мышц и жира всегда добывало ему превосходство над нами, но сейчас я особенно явно ощущал угрозу, затаившуюся до поры до времени в его чуть прищуренных глазах. Само его присутствие было неописуемо опасно, ведь если он жив и стоит прямо здесь… то кого вместо него больше не стало?..

— Почему ты в траурной одежде? — с замиранием сердца перевел я взгляд на мать, и она отстраненно пожала плечами:

— Кто-то умер.

— Но кто?..

— Теперь ты будешь нормальным, — самодовольно произнес отец. Неспешные шаги, приближающие его к кровати, топили мое сердце, подавляли его сбивчивое биение — пока в груди болезненно не развернулась тишина. Матрас просел под отцовским весом. Я поспешил отодвинуться от него как можно дальше, и моя дрожащая ладонь уперлась в пустую ледяную половину кровати. Смята была подушка, складки на покрывале все еще хранили отпечаток исчезнувшего тела… — Хорошо, что он умер, — бесчувственно, как и всегда, продолжал отец. В его голосе и на его губах плясала злорадная улыбка: он вовсю насыщался моим пораженным взглядом, паникой мыслей в моей голове. — Твоя жизнь станет лучше без этого п*дора.

— Закрой свою пасть… — тихо проронил я, точно блуждая в тумане.

Мое бледное запястье сжала чужая рука, и пальцы задрожали от боли. В нос ударил запах пота и дешевых сигарет, за которыми чувствовались спиртовые нотки знакомого мне с детства одеколона.

— Что ты сказал?..

— Что слышал… — прорычал я ему в лицо с насквозь фальшивой храбростью. Звериная хватка сжалась еще сильнее: я скривился, часто дыша, но сумел-таки не проронить ни стона. — Я сказал… «заткни свое хлебало»… потому что никто не смеет так о нем говорить…

— Ишь, — зло процедил он, — один поганый урод второго защищает. Такие, как вы, — ошибка природы. Чертовы извращенцы. Таких надо в печах сжигать.

— Да пошел ты.

— А иначе что? Снова мне пальцы переломаешь? И сбежишь, как ссыкливый молокосос? Ты — позор этой семьи. И Валик так же считает, потому с тобой и не общается. Мать стыдится тебя — и я. Думаешь, мы ничего не понимали, пока ты с нами жил? Вечно сопли жевал, как девчонка, с детства бесхарактерный, пропащий. С самого начала нам приходилось педика растить; надеялись, что хоть что-то в итоге из тебя получится, но, нет, никуда это п*дорство не делось.

— Не выводи меня из себя… — прошипел я, стискивая шершавую прорезиненную рукоятку.

— Может, надо было устроить тебе «шоковую терапию»? Чтобы тебя люди научили уму-разуму: пустили бы по кругу, жопу бы порвали — и ты бы больше не лез во всякое педерастическое дерьмо.

— Завали…

— Хотя лучше было бы сделать это с твоей еб*ной подстилкой.

Это была… ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ! Удар молотка скинул его с кровати на пол, но получился слишком тупым. Стремительно перебравшись на край, я обрушивал тяжелый плотный металл на череп этого гада раз за разом. Насыщенные темные брызги крови цеплялись за покрывало, прикроватную тумбочку и шторы, окропляли мою одежду и руки. Я не остановился даже в тот миг, когда кость поддалась, и молоток глубоко раскроил его голову. Месиво из кровавых ошметков и черных волос липло к орудию убийства, вязко стекало на паркет.

Молоток с грохотом упал в бордовую лужу, и я попятился к двери. Так же, как и исчезновение Антона, я не заметил уход матери, но сейчас ее местоположение меня интересовало в последнюю очередь. Я убил его… Точно убил — разнес голову в хлам! — он не вернется! Значит, Антону больше не нужно занимать его место! Я должен найти его и сказать ему об этом!..

Я прикладывал все усилия, но бег все равно получался замедленным и ватным. Добравшись до прихожей, я открыл входную металлическую дверь, а закрыл уже деревянную, обтянутую подобием оранжевой кожаной обивки. Под дряхлой деревянно-шиферной крышей раскинулось просторное скрипучее крыльцо. На низеньких дверях боковых кладовок покачивались тяжелые навесные замки — выходит, мне надо идти вперед, не сворачивая, не отвлекаясь. Каждая из трех покосившихся дощатых ступенек протяжно скрипнула под моими ногами в своей личной, уникальной тональности, как если бы я спускался по фантастическому естественному пианино. Злой ветер свистел над головой, обходя стороной все мое тело. Кусты и деревья, склонившие свои куцые ветви над заасфальтированной дорожкой, шумели так громко, что за этим остервенелым шелестом я не слышал собственных мыслей. Слева всего на миг из-за кустов показалась заброшенная песочница — на этот раз абсолютно пустая. Услышь я сейчас рык преследующего меня из сновидения в сновидение зверя, не обернулся бы и не побежал: разыскать Антона куда важнее страха за собственную жалкую жизнь.

Безликий деревянный сарайчик по левую сторону от маленьких квадратных плит; с висящего на его стене старого рукомойника в дырявую жестяную раковину звонко капала вода. Я остановился всего на пару секунд: слегка приподнятая бледно-розовая крышка манила меня заглянуть внутрь, но за тонким слоем оцарапанного пластика, в мутной зловонной воде я обязательно увижу разлагающуюся тушку утонувшей в рукомойнике крысы, пирующих на всплывших внутренностях мух и клочки грязного серого меха. Я точно знаю — потому что случайно подумал об этом…

Ради блага Антона любой ценой я не должен больше думать о мертвецах…

Кривая дощатая дверь большого шиферного сарая была распахнута. Ее верх оборвал тянущийся по веревкам мелкий виноград: сухие понурые лозы висельниками болтались на ветру. Обойдя их, словно любое прикосновение скученных шуршащих листьев было ядовито, я воспользовался поваленным бревном как ступенькой и взобрался на пыльный деревянный пол. У стен почти до самого потолка вздымались горы заготовленных поленьев, и в воздухе стоял спертый запах песка и древесины. С потемками боролся только поток обесцвеченного света, проникающий в сарай через прорубленную дыру в крыше. В освещенном овале стояло что-то длинное, массивное, но пара широких мужских спин не давала мне рассмотреть, что же это.

— Долго ты, — подметил Влад, обернувшись. Его глаза не были влажными от слез, лицо не выражало ни капли душевной боли, а губы украшала теплая полуулыбка. Если бы с Антоном что-нибудь произошло, Влад не был бы так спокоен. Следовательно…

— …с Антоном все в порядке?..

Я подходил медленно, осторожно. Горячая ладонь Влада ободряюще погладила меня по спине, подталкивая вперед.

— Конечно. Все хорошо. Сам посмотри.

Я замер рядом с Павлом, стоящим слева неподвижно. Его взгляд был вперен в массивные скамьи, на которых возвышался светлый дубовый гроб. Белоснежная внутренняя выстилка сливалась с холодной обескровленной кожей и сорочкой цвета снега, окутывала по бокам строгий угольный костюм… Я впервые… вижу его в костюме… Не так это должно было случиться…