Совсем не мечта! (СИ) - "MMDL". Страница 86

Отстранившись самую малость — лишь чтобы заглянуть в мои стеклянные глаза, Антон вновь разомкнул свои губы:

— Тогда что я могу сделать для тебя?

— Не знаю. Правда. Прости. Но, кажется, знаю, что Я должен сделать. Завтра. Сразу как проснусь.

Его теплые ладони, знакомые всему моему телу, прошлись по левому предплечью, и пальцы одной руки сомкнулись на нем — повелительно, но нежно. Неторопливо Антон уводил меня за собой из заполненной одним только эхом ванной, словно высеченной целиком из морозной каменной глыбы. Миновав кухню и порог нашей спальни, мы неловко — так и не расцепляя рук — умудрились-таки залезть под успевшее остыть одеяло.

Я был бы рад написать, что такое простое и невинное единение тел уберегло меня от кошмаров, но, к сожалению, это было не так… Не способный самовольно проснуться, я вынужден был стоять в жуткий ливень на краю могилы отца. В прямоугольную яму сливались потоки грязной воды, крупные комья травы и земли — все это шумным потоком ныряло в сплошную тьму — пропасть — бездну… Незнакомые люди в похоронных одеждах стояли вокруг. Будущий ливень яростно тарабанил по их черным зонтам, и лишь меня лишенная сочувствия стихия била холодом по щекам, трепала насквозь промокшие патлы и костюм. Люди пропадали. Не уходили: их окутывал серый туман, который утягивал безвольные застывшие тела в молочную даль. Всех до единого. Я остался один… И страшно было остаться, потому как там, за невидимой границей кладбища одной-единственной могилы — продолжалась жизнь. Я же не мог сдвинуться с места, посаженный на духовную цепь.

Буря усиливалась, пьянела. Под моими ногами размылась земля: над чернотой — над домом истинной Смерти уже торчали носы моих грязных ботинок. Еще чуть-чуть, и никакой опоры не останется подо мной. Я покачнусь вперед, как решивший покончить с собой, и потеряюсь навеки, разделюсь на «ничто» и «никто»… Однако, похоже, окаменевшего меня постигнет эта участь не сегодня: вода в тучах кончалась. Небо светлело, но не возвращало полотну цвет. Ветер смирнел, но продолжал нести горечь. Я вздохнул с облегчением, когда упала последняя капля мне на лицо. Еще один день, да?.. Уже неплохо… Это птица где-то там, вдалеке?..

Внезапно давящая боль обрушилась на левую ногу. Покачнувшись, я сумел перевернуться перед падением и колкой серой травы коснулся животом, не спиной. Мужская рука с посиневшими отбитыми пальцами тянула меня за щиколотку вниз. Я искал за что зацепиться — вырывал пучки травы, оставлял глубокие рытвины в сырой черной земле, но никакими усилиями не мог отдалить свой конец. Сердце вздрогнуло, перехватило дыхание! — рукам не за что больше было хвататься! Высоко в пустоте удалялся прямоугольный клочок белоснежного неба; я падал спиной в неизвестность…

Я погибал…

Тело дернулось в постели. На грудь давили боль и удушье. Широко раскрыв рот, чтобы вдыхаемый-выдыхаемый воздух не тревожил Антона, я постепенно приходил в себя, выравнивал биение сердца. Очевидно, мой приступ крика среди ночи вымотал Антона так основательно, что, ощутив содрогание, от которого с места чуть сдвинулась кровать, он проснуться опять не сумел. Я измучил его… Катастрофа, а не человек… Пока я не приведу чувства в порядок, ему лучше будет не ночевать у меня. Разумеется, мне самому от расставания с ним будет хуже, но это не имеет значения. Совсем.

Еще по-летнему зеленые листья неугомонно шелестели, будто окружающие дворик кусты шушукались о чем-то за нашими спинами. Мы с Антоном расстались у тяжелой ржавой двери некогда моего подъезда. Пока ее металлический скрип не затих, я смотрел, как Антон перешагивает через низенькую кривую оградку и уходит к качелям, покачивающимся на игривом ветру. Снаружи — где он — воздух был свеж, немного прохладен; в парадной — сперт, душен, пропитан мочой. За годы, прошедшие с моего переезда, ничегошеньки не поменялось, но раньше и вонь так сильно не резала нос, и хульные надписи на стенах не бросались в глаза. Раньше я любил этот дом. Пока он не отнял его у меня.

После тройки коротких звонков мать впустила меня в квартиру, которую ранее я считал своим домом. К приятному удивлению, она не выглядела безутешной или хоть сколько-нибудь подавленной вдовой. Безусловно, мама была невыспавшейся и изрядно уставшей, но довольно бодро грызла пшенично-овсяный хлебец, половину даже предложила мне.

— Ты, кроме этого, что-нибудь ела?

— Да, час назад нарезала себе салат. В холодильнике есть творог: можешь съесть, если хочешь; вечером я куплю еще.

— Не набирай только целые сумки — подумай о своих ногах.

— А больше незачем таскать продукты по двадцать кило, — спокойно улыбнулась она, проходя на кухню. — Ох, совершенно не выспалась… Все эти вопросы, связанные с похоронами — еще куда ни шло, но звонят родственники, которых мы знать не знаем, видеть не видывали, соболезнуют, будят… Пришлось выдернуть из розетки домашний телефон…

Мать говорила что-то — все громче, ведь я удалялся. Не похоже, что она притворяется. Значит, не только я в некотором смысле испытал облегчение… Я боялся увидеть то, к чему готовился всю дорогу сюда. Двери в комнаты я открывал через силу, преодолевая тот самый ужас, что настиг меня у могилы во сне. Но спальня мамы была просто спальней. Комната Валика, из которой он давно переехал, обзаведясь дочкой и женой, — все той же комнатой Валика: вон там я сидел уйму лет назад, гладил кролика, слушал звуки виртуальных боев…

Осталась моя бывшая комната… Выходит, он будет там?..

Рука онемела, коснувшись металлической ручки. Ныли все кости, суставы, вены болели — но кем я буду, если поддамся истерике тела и трусливо сбегу? Я распахнул дверь рывком — и обомлел на пороге. Я увидел не гроб, но отца в полной мере.

От моей комнаты остались скрипучий дощатый лакированный пол и пыльный потолок, покрытый мелкими ветвистыми трещинами. Стены были перекрашены в жабий-болотный, на месте моего пианино стоял его компьютерный стол, у самого выхода — его синтезатор. Громоздкое черное компьютерное кресло с высокой кожаной спинкой походило на трон, промятый непосильным весом и пустыми амбициями. На чужих книжных полках сопели незнакомые книги в преимущественно темных переплетах. Одноместная кровать примостилась там, где когда-то стояла моя, практически такая же.

— Хочешь, можешь забрать их, — произнесла мама из-за моей спины, имея в виду десятки-десятки книг.

— Не думаю, что получу положительные эмоции, их приютив.

— «Приютить книги»… — проговорила она, точь-в-точь «Повзрослей».

— А… где он? — спросил я, проглотив удушливый ком.

— В морге, конечно. А ты думал, что в его кабинете будет на табуретках гроб стоять? В детстве ты слишком много времени проводил в деревне.

— Да, похоже на то.

Я плотно закрыл дверь, не спрашивая, почему моя комната превратилась в чей-то кабинет, а комната Валика, съехавшего с концами гораздо раньше меня… К чему даже думать об этом…

Поговорив с матерью самую малость, я узнал, что сегодня она едет к Вэлу на обед. В преддверии первого сентября он ежегодно устраивает небольшой праздник живота для своей дочери и приглашает всех членов семьи. Помимо отца. И меня за пару…

Мы с мамой наконец-то обнялись, и вышел я во двор с настойчивым ощущением, что меня, элементарно, хотели поскорее спровадить. Я шел в этот дом увидеть опечаленную мать и гроб отца. Вместо этого напоролся на его духовную могилу, потеснившую мою, и осознал слишком многое…

Ряд пышных сплетников-кустов оборвался. Заметив в просвет меж листвы мою хмурую-хмурую мину, Антон ловко спрыгнул с взлетающих качелей и припустил ко мне во весь опор. Преодолевая оградку, он чуть не потерял ботинок; сию же секунду я остановился, чтобы мальчишка не разбил нос об асфальт. Неужто боится, что я могу уйти без него?

Антон не задавал вопросов — заискивающий взгляд делал это за него. Я кивнул в сторону дороги, и мы неторопливо направились прочь. Шум машин становился слышнее.

— Думаю, я понял, что значил мой кошмар, — начал я, сунув руки в карманы. — Не тот, из-за которого меня… слегка вывернуло наизнанку, а тот, что был чуточку позже.