Самый лучший комсомолец. Том седьмой (СИ) - Смолин Павел. Страница 60

Я «Черную свечу» в прошлой жизни прочитал лет в двенадцать и был изрядно травмирован. Но суть не в травмах, а в очевидном вреде лагерной идеологии. Капитализму оно хорошо — мы тут делаем, че хотим, а ты, если заметил, лучше не бухти, а то получишься стукач.

— Выкидывайте, — одобрил я. — Ноль романтизации ворья и уголовников в инфополе должно быть — у нас народ мягкий, вежливый и любопытный. В лагерях, на строгом, в острогах — ни*уя прекрасного, хоть и далёко! — захихикал. — Воспримет как пласт, прости-господи, культуры и начнет изучать. Профессора, бл*дь, по фене начнут пытаться ботать! Но это ладно. Давайте Марину в космическую фантастику возьмем? Будет принцесса Лея Органа.

— Это у ее менеджера спрашивать надо, — отмахнулся Высоцкий. — Ты мне лучше вот что скажи — Сёма про кандидата наук чешет?

— Семен Кузьмич, вы чешете? — строго посмотрел я на Председателя КГБ.

— Если бы, — вздохнул он.

— Не чешет, — вздохнул я. — Но вы себя не вините, Владимир Семенович, шпионские игры — штука сложная.

— Да я его, суку!.. — взревев, проделал Высоцкий совершенно очевидные хватательные движения руками.

— Стоп! — лязгнул металлом в голосе Цвигун. — Мы сеть вскрыли, Володя — два резидента наших домой вернули. А кандидат наук живой, и голова его золотая целехонька, подлечиться и будет дальше оборонную мощь Родины укреплять. Ты наоборот — виду не подавай, веди себя как раньше. Очень полезно получается. Я тебе это рассказываю не потому, что обвинить хочу, а что бы понимал — война идет, самая настоящая. И враг в ней проигрывает, поэтому идет на обострение и ошибается. Мы больше десятка нелегалов за этот год потеряли, не считая резидентов на местах. Такие как ты — ценны, потому что вас за наивных папуасов считают. Ты еще ладно, а в каких кругах Ростропович крутится? Не язык, бл*дь, а помело! Врагам жопу вылизывает за то, что его по щечке хлопают — ах, гений!

— Долбо*бы, — поддакнул я. — Против кого НАТО сооружалось вообще не думают! Советская власть им не нравится, но оно и понятно: здесь у нас квартира, дача да машина — всё, социальный лифт пройден, дальше только меха закупать да бриллианты. Хочется замок личный отгрохать, а нельзя — не поймут. На созидательное монетарную массу сливать — это им противно: это как, крестьянам кривозубым жизнь улучшать? Да ну его на*уй, лучше в ювелирный сходить, бриллианты в чемодан насовать и за бугор — продал и в ресторане кайфуй с уважаемыми людьми.

Высоцкий подавился шашлыком — он так и делает, пользуясь запретом для таможенников его «шмонать». Нужно дожимать.

— Народ на заводе да в полях ху*рит, трудовые доходы на концерт да пластинки откладывает, всей душой к высокому тянется. А мы эти рубли берем и из страны вывозим, вкладываем в экономику врага и отлично себя чувствуем. У нас некоторые деятели по три сотни подпольных концертов в год давать умудряются, средний гонорар — четыре сотни. Считаем — сто двадцать тысяч рублей. Считаем дальше — стоимость квадратного метра строительства у нас сейчас в районе ста пятнадцати рублей. Делим сто двадцать тысяч на сто пятнадцать — получаем тысячу сорок три с хвостиком квадратных метра. Пересчитываем в квартиры-«трешки» улучшенной планировки — я их в основном строю, средний метраж — шестьдесят пять «квадратов». Получается — шестнадцать трехкомнатных квартир в год наши деятели либо просирают на закупку мехов и цацок, либо контрабандой из страны вывозят, и это не считая легальных доходов, которые, конечно, поменьше, но среднестатистического пролетария все равно в оторопь вгонят. Ништяк арифметика?

— Говори прямо уже! — сагрился Владимир Семенович. — Высоцкий — враг, квартиры у народа ворует и во Францию увозит!

— Ты-то че? — пожал я плечами. — Проблема системная, твои подарки жене в ней — статистическая погрешность.

— Так запрети выезд, — предложил он.

— Так не работает, — отмахнулся я. — У нас тут комплекс неполноценности национального масштаба — следствие долгой работы вражеской пропаганды. Мы сейчас на пике противостояния с глобальным Западом, но это не с приходом Советской власти началось. Европейские элиты свое быдло веками под нож пускали, и ничего — нормально. А наш Иван Грозный боярам по сусалам надавал и стал в глазах всего мира безумным кровавым упырём. Сталин так же — абсолютное большинство населения видело улучшение уровня жизни и снижение цен — ты ж сам про это пел — а наши отбитые на голову кретины бараньим рогом в 37-й год и перегибы на местах уперлись. Большинство им по*уй, им каяться хочется — может тогда западный барин по головке почешет, назовет хорошим русским, а не коммунякой грязноштанным. Фигня, — отмахнулся. — Работаем и продолжим работать — через пятилетку границы «на выход» откроем, гной сбежит, но подавляющее большинство останется — смысл ехать, если тут — лучше? Уезжать-то без брюликов придется, вон, один чемодан со шмотьем бери, а остальное — извини, тебя Родина учила-лечила, считай — квиты.

Когда дяди Дима и Женя под утро тащили уделанного в сопли ребенка домой, он преподавал им основы художественного слова для самых маленьких:

— Вот шел я к товарищу Цвигуну грустный и на закате — это сивоиз… сим-во-ли-чно! А теперь солнышко встает — смотрите какое небо безоблачное! Хороший день будет. И символично — перевоспитали товарища Высоцкого, они и раньше был — ик! — патриот, а теперь ваще патриот! Понимаете?

— Понимаем, — заверил дядя Дима.

— А хотите — ик! — в литинститут вас отправим? Вон как про солнышко поняли, значит задатки есть. Еще про дождь нужно выучить — когда он идет, быть беде! А если ночью дождь — это ваще большая беда грядет!

— Мне в КГБ больше нравится, — отказался дядя Женя.

— Стоп! — попросил я, когда меня тащили мимо Фурцевского дома. — На стреме постойте, товарищи.

Меня отпустили, я на нетвердых ногах подошел к забору, расстегнул ширинку и щедро полил доски со злорадным хихиканьем. Как тебе такой «сигнал», дядя Андрей?

Эпилог

Лето в Японии — штука жаркая. Хорошо, что я приехал сюда не в июле или августе — было бы совсем невыносимо, а так — ничего, терпимо. Конкретно сегодня так даже хорошо: во-первых — последний день съемок, во-вторых — снимаем весьма эстетичную сцену на дамбе, поэтому я передвинул — лично, к легкой панике ассистента — свой складной стул с надписью «режиссер» на мелководье, позволив воде омывать босые ноги.

— Мотор!

Поначалу японские актеры слегка нервничали — тяжело этого не делать, когда по периметру съемочной площадки дежурят снайперы, но со временем привыкли. За всю командировку ни одного ЧП! Ни одной автоаварии! Ни одного закоротившего проводка! Даже как-то скучно, но это у меня кровь молодая-горячая, адреналина просит. Лучше без него.

Между съемочными днями я успел побывать и в музеях, и на встречах с читателями — никто не ушел без подарка! — и даже дать парочку благотворительных — собирали на лечение тяжелобольных японских детей — телеконцертов на канале NHK. От офлайн-выступлений было решено отказаться, но все равно неплохо — во второй телеконцерт интегрировали прямую линию, и между песнями я многословно отвечал на вопросы, а награжденная два месяца назад Орденом Драгоценной короны восьмой степени — потому что иностранка — «тётя» Кирико помогала мне бэк-вокалом и отвешивала потешные цуккоми, не забывая сопровождать их ударами веера по моему затылку.

Между телеконцертами устроил аукцион среди японских телевизионщиков, впарив им веселые конкурсы для развлекательных передач: «передувание таракана» (насекомое влетает проигравшему в рот), «перетягивание женских колготок» (полагается надевать их на головы), поедание подвешенных на веревках зефирок — процессу мешает натянутая под носом испытуемого резинка, «Конфетка или не конфетка» — испытуемых запускают в помещение, где есть как реальные предметы, так и мастерски изготовленные из шоколада муляжи. Двести три тысячи баксов прибыло, и соточка сразу убыла — Такеши Китано разродился сценарием фильма «Жестокий полицейский», пусть снимает. В прокате провалится, а критики это дело, скорее всего, разнесут, но мне есть чем крыть — заставлю снять «Затоичи», этого героя тут все любят, и критики успокоятся.