Там, за зорями - Хващевская Оксана. Страница 84

Но эти самые старушки поверили бы в нее безоговорочно, если бы знали, а Дорош воспринимал ее творчество и мечты о карьере писательницы лишь как причуды, капризы и детскую блажь Он с улыбкой выслушивал ее разглагольствования о современной литературе и издательской деятельности, соглашался, когда она начинала критиковать многое из того, что печаталось в российских издательствах, и возмущался вместе с ней несправедливостью происходящего. Любому было ясно: теперь издательская деятельность была лишь бизнесом, приносящим неплохой доход, а по-настоящему талантливые люди могли либо печататься за свой счет, либо искать спонсоров, либо навсегда забыть о писательстве как таковом.

Но все ее разговоры в большей степени просто забавляли его — Виталя не воспринимал их всерьез. Дорош знал жизнь не по мечтам, не по иллюзиям, не понаслышке. Но он никогда не перечил ей. Просто каждый раз, уезжая от нее, оставлял в прихожей на столе деньги. Мечты мечтами, но ими сыт не будешь, это он как раз знал наверняка.

А Злата хотела писать романы. Более того, всю свою дальнейшую жизнь она связывала только с ними. И именно исходя из этого она строила планы на будущее.

Мама, конечно, беспокоилась за нее. Приезжала на выходные, пыталась поговорить, надеясь вызвать Злату на откровенность. Каждый раз, заглядывая в чуть поблекшие, но все еще голубые мамины глаза, Полянская видела там тревогу и немой вопрос. Девушка была довольно близка с матерью, но за последний год все переменилось. Она замкнулась в себе, отгородив свою личную жизнь ото всех. Впрочем, не только личную.

Бывая в городе, она не всегда заходила домой и не говорила, зачем приезжает, только потом знакомые Лены Викторовны передавали, что видели ее дочь то в детском отделении городской больницы, то в райисполкоме. Что Злата там делала, оставалось для Полянской-старшей загадкой.

Однажды, в конце марта, отправившись погулять по деревне, девушка в сумерках возвращалась домой. Так бывало почти всегда, когда она выходила. Кто-нибудь неизменно перехватывал ее и зазывал к себе в гости. И каждый раз бабульки, да и не только они, считали своим долгом накормить ее как следует да еще и всучить что-нибудь с собой. Так случилось и в этот раз: она застряла у Руденков и теперь возвращалась с корзинкой яиц. Вообще-то девушка чувствовала себя ужасно неловко, но обижать отказом людей, которые давали ей от всего сердца не хотелось. Злата благодарила и брала, зная, что отказываться бесполезно. Такие здесь были люди.

Руденки жили за поворотом дороги, как раз напротив дачи Дороша. Из-за этого она не сразу увидела столпотворение машин и людей у дома Тимофеевны, а увидев, сбилась с шагу и, остановившись на полпути, почувствовала, как сердце отчаянно заколотилось в груди.

Тимофеевны уже больше месяца не было в Горновке. Уехав в Минск к больной дочке, она сюда ни разу не заглянула. Дед тоже иногда уезжал, оставляя хозяйство на Маськов, но через день-другой возвращался, старея и горбясь на глазах.

Баба Маня ничего не говорила Злате, наверное, думала, что девушка звонит Лешке и в курсе событий. Но Полянская не звонила, так ни разу и не решилась набрать номер Блотского. Все слова, которые она прокручивала в уме, казались такими нелепыми и глупыми и совершенно неуместными. То ей хотелось, притворившись несведущей, позвонить и просто спросить, как его дела? Правда, она почти сразу отбрасывала эту мысль, понимая, что это слишком жестоко. Сочувствие ее могло расстроить парня еще больше. И чем больше она оттягивала звонок в Минск, тем труднее и невозможнее он казался. И вот теперь Лешкина мама умерла.

Злата повернула обратно и бросилась бежать. Она знала, что просто так не сможет пройти мимо их дома. Уже совсем стемнело, когда она через огороды, увязая в грязи и спотыкаясь на ухабах и кочках, добралась, наконец, до дома. Ее трясло и было трудно дышать от рыданий, застрявших в груди. Закрыв за собой двери веранды, она как подкошенная опустилась на ближайший стул и закрыла лицо руками. Сквозь тяжелое дыхание прорывались всхлипывания, но глаза оставались сухими.

Сознание просто не могло охватить всю сущность произошедшего. Злата только понимала — это ужасно! Так не должно было случиться! Это несправедливо и жестоко! Ведь Лешкина мама еще молода! В суеверном страхе Полянская даже перекрестилась, лишь на мгновение представив, как бы она себя чувствовала, если бы такое случилось с ее мамой. «Бедный Лешка! И Тимофеевна тоже! И дед… Что же делать?»

Поднявшись со стула и вытерев глаза, девушка сняла грязные мокрые сапоги и вошла в дом. «Надо сходить к ним…»

Озноб пробежал по спине. Она до сих пор помнила, как долго и как тяжело приходила в себя после похорон Маринки. Как страшно ей было одной по ночам и как долго ей казалось, что душа Маринки все еще здесь, бродит у ее дома и не знает покоя…

Злата подошла к столу в прихожей и потянулась к телефону. И испуганно вскрикнула, когда он пронзительно затрещал на весь дом.

— Ой, Златуля, гора ж якое!.. — заголосила баба Маня, как только девушка взяла трубку. — Памерла ж дачка Цiмафееуны! Сюды прывезлi хаваць! Ой-яй-ёй! Такая маладая! Ёй жа жыць i жыць…

— Я знаю. Видела, как привезли, — тихо сказала Злата.

— Цiмафееуна галасiла на усю вулiцу… Ай, божачкi! Гэта ж нада, матцы дачку перажыць…

— Баба Маня, а когда похороны?

— Заутра. Во пераначуе, i к абеду пахаваюць!

— Так, может, надо было бы сходить к ним?

— Нада, Злату лечка, нада! Нада пайсцi! Ты прыходзь да мяне, а там Нiна падойдзе, i пойдзем!

Посидев еще немного, девушка отправилась в комнату бабы Тани. Там, в шкафу, где хранились старые вещи бабушки и деда, она отыскала черную гипюровую косынку. Именно ее повязывала мама, когда умерла бабушка. Убрав под нее волосы, она быстро завязала ее, обмотав вокруг шеи, и снова вернулась в прихожую. Здесь, в тумбочке под телевизором, между книгами, хранились деньги, которые оставлял Дорош. Она собиралась их вернуть, но теперь… Что ж, придется доложить потом… Она отсчитала половину, а остальное положила обратно. Сунув в карман куртки валокордин и нашатырь, она погасила везде свет и вышла из дома.

В тяжелом молчании они ждали бабу Нину, каждая думала о своем. Смерть, будь то близкого человека или едва знакомого, всегда одинаково ужасна. И всегда заставляет задуматься. Она как будто на мгновение сбрасывает с глаз пелену иллюзий, мечтаний и надежд, обнажая сущность человеческого бытия. И конец, единый для всех. Люди, особенно молодые, редко думают о смерти. Стоя на пороге жизни, разве можно думать о ее конце? Юность, буйная и беспечная, как весна, сметает все на своем пути. Потому любое столкновение со смертью потрясает, надолго лишает покоя, повергая в пучину сомнений и тревог. И один вопрос, всего один не дает покоя: к чему тогда все, если все равно один конец?

Злата Полянская боялась смерти. Она до сих пор с содроганием вспоминала, как в ту ночь, перед Новым годом, когда она пробиралась домой сквозь вьюгу, мысли о смерти казались ей желанными! Как могла она тогда хоть на мгновение подумать о том, чтобы добровольно лишить себя жизни, когда тысячи людей во всем мире борются и благодарят бога за каждый прожитый день, зная, что обречены?

Баба Маня тяжело вздыхала и поглядывала в окно. Там, за забором, все окна в доме Тимофеевны светились. Девушка была уверена, что баба Маня, да и баба Нина не боятся смерти. Они прожили жизнь, вырастили детей и внуков, дождались правнуков и давно смирились с тем, что конец близок.

Когда пришла баба Нина, девушка как будто очнулась от невеселых мыслей и, вспомнив про деньги, всучила их бабе Мане. Она не знала, как надо давать деньги в таких случаях, и всегда чувствовала себя неловко.

Бредя следом за старушками, Злата все отчетливее понимала, с каким трудом дается каждый шаг. Она сжимала руки в кулаки в карманах куртки и неимоверными усилиями воли заставляла себя идти.

В большом, ярко освещенном доме Тимофеевны было полно людей. Молчаливые, притихшие, они двигались как тени, избегая взглядов друг другу в глаза, и тихонько переговаривались. В доме, перебивая все другие запахи, уже распространился запах восковых свечей. Приторно-сладкий аромат источали живые цветы.