Там, за зорями - Хващевская Оксана. Страница 85

«Лилии… — рассеянно подумала Злата. — Но почему этот запах вызывает у меня тошноту? Ведь в моем саду эти цветы так приятно пахнут…»

Ко всему этому примешивался запах валокордина и покойника. Этот запах Полянская распознала сразу, так долго пахло у них в доме, когда умерла бабушка, и Маринка, и теперь вот Лешкина мама. Сердце колотилось в груди, когда Злата переступала порог большого зала, двигаясь вслед за старушками и едва сдерживая желание, как в детстве, ухватиться за подол бабушкиной юбки. И хоть убей, не могла вспомнить, как же звали Лешину маму. Ей почему-то казалось, она точно знала ее имя. Ей казалось, парень или его бабушка упоминали его и не раз, а она забыла…

Как странно: в просторном доме Тимофеевны толпились люди, а здесь, в зале, где среди множества живых цветов и свечей стоял гроб, обитый бордовым бархатом и белым атласом, сидели только два человека — Лешка и его отец. Блотский-младший, похудевший, осунувшийся, с темными кругами под глазами, со скорбно опущенными уголками губ, сидел, сжав руки в замок, и потухшим, отсутствующим взглядом смотрел куда-то в пространство, не видя людей, которые заходили и уходили не слыша приглушенных голосов, не чувствуя запахов. Оглушенный горем и не смирившийся с потерей, он, казалось, словно окаменел.

Блотский-старший, сгорбившись, сидел, безжизненно свесив руки, и не сводил воспаленных глаз с навеки застывшего лица жены. Он смотрел на нее и смотрел, гипнотизируя как будто это могло оживить ее, как будто хотел насмотреться на нее на всю оставшуюся жизнь…

Обе старушки подошли к гробу, а Злата так и не смогла переступить порог этой комнаты. Баба Маня подошла к Лешке. Положив руки ему на плечи, она обняла его, на мгновение прижав к себе, и что-то зашептала на ухо, но парень остался безучастным и к ее объятьям, и к словам. И потому выражению, которое Злата прочла в его глазах, она догадалась, что Лешке сейчас хочется лишь одного: чтобы его оставили в покое. Ему не хотелось ни участия, ни сочувствия. Только чтобы его трогали и дали побыть эти последние часы наедине с матерью, наедине со своим горем. Каким бы сердечным ни было их сострадание, ни Лешке, ни его отцу, ни Тимофеевне с дедом легче от этого не становилось. Потому Злата и не стала подходить. Постояла немного, кусая губы, а потом вышла.

На кухне какие-то совершенно незнакомые Полянской женщины готовились к завтрашнему поминальному столу, и Тимофеевна была среди них. Что-то подавала, говорила, отходила, подходила и то и дело вытирала слезы, беспрестанно катившиеся по морщинистым щекам. Злата подошла к ней, чтобы выразить соболезнования, но слова не шли с языка. Она взяла ее дрожащие руки в свои, пожимая их, а потом просто обняла ее и почувствовала, как затряслись плечи Ольги Тимофеевны.

Баба Маня и баба Нина собирались остаться на ночь, поэтому домой Злата отправилась одна. Она неторопливо брела по дороге, глядя, как мерцают звезды на небе, и мысли ее были невеселыми. Дорога сделала поворот, и только сейчас девушка увидела очертания большой машины на обочине у своего дома. Конечно, это была «ГАЗель» Дороша, а свой мобильный девушка оставила дома. Поравнявшись с машиной, Злата остановилась. Виталя выбрался из кабины и захлопнул дверцу.

— Ух! — поежился он. — Я уже успел замерзнуть! Где это ты бродишь по ночам, а, Злата Юрьевна?

— Ты не говорил, что приедешь, — спокойно сказала девушка и пошла к калитке.

— Так я ведь и сам не знал, что смогу. Меня попросили в город одного человека отвезти к поезду, вот я и решил на обратном пути сделать круг и к тебе заехать. К тому же я звонил. Ты почему телефон не берешь и что это за ночные похождения? Сашки, конечно, уже нет в деревне, но мало ли кто может сюда забрести…

— Я у Тимофеевны была. Лешкина мама умерла, ее привезли хоронить сюда.

— Да? — оторопел мужчина. — А она что, болела?

— Да. У нее был рак.

— М-да… — только и смог сказать мужчина.

В темный дом они вошли в полном молчании. Дорош сел на стул в прихожей и, сняв шапку, поправил растрепавшиеся волосы. «Куртку снимать не стал, значит, уедет еще раньше», — предположила Злата. Но ей так хотелось, чтобы он остался.

Она с нетерпением ждала его приездов и в полной мере наслаждалась тем минутным счастьем, которое он ей дарил. Наслаждалась его улыбками и нежностью темных миндалевидных глаз. И он даже не догадывался, как больно ей было каждый раз, когда он уезжал, счастливый, довольный, удовлетворенный…

Девушка медленно развязала ажурную косынку и подошла к нему. Дорош поднял на нее глаза, и знакомая улыбка, от которой у нее сильнее забилось сердце, тронула его красиво очерченные губы.

— Что? — спросил он.

Девушка подошла вплотную и, обняв руками его шею, стала покрывать его щеку, ушко и висок короткими легкими поцелуями.

— И что ты делаешь? — спросил он. — Я ж ненадолго приехал.

— Я знаю, — прошептала девушка и коснулась губами уголка его губ.

Мужчина тихонько рассмеялся, а Злата почувствовала, как ее сердце переполняет любовь к нему. Дорош повернулся и, обняв ее за талию, притянул к себе и усадил на колено.

— Я вообще-то приехал, чтобы тебе сказать кое-что! — сказал он, по-прежнему продолжая улыбаться.

— Что?

Сердце испуганно дрогнуло в груди, прежде чем Злата приказала себе не впадать в панику раньше времени.

— В ближайшие недели меня не будет. Не будет не только в Горновке и на работе, меня вообще в стране не будет! Я в отпуск ухожу, и мы улетаем в Эмираты! — сказал Виталя, не глядя, однако, ей в лицо.

— Да? — только и смогла вымолвить девушка.

Разочарование, боль и обида сдавили грудь, прежде чем разум возобладал над сердцем. Но картины одна краше другой все равно успели мелькнуть перед ее мысленным взором до того, как разбились вдребезги.

Целые две недели они могли бы быть вместе. Они могли бы плавать в теплом ласковом море, валяться на песчаных пляжах, плавать на яхте. побывать на сафари, они могли бы, взявшись за руки, гулять по арабским базарам, пить ледяные коктейли, есть экзотические фрукты, а ночи напролет предаваться любви в шикарной белоснежной постели. Они могли бы, если бы… Но этого никогда не будет. Он едет туда с семьей!

— Здорово! — подавив в себе и зависть, и ревность, и боль, девушка изобразила на лице детское изумление и восторг. — Эмираты — чудная страна! Когда вы улетаете? — она постаралась, чтобы голос ее звучал легко и непринужденно. Ни за что на свете она не хотела, чтобы он догадался, какие чувства обуревают ее на самом деле.

— Через несколько дней. Что тебе привезти?

Девушка пожала плечами.

— Возвращайся поскорее… — только и сказала она.

— Я все равно привезу тебе что-нибудь?

Девушка уткнулась щекой ему в шею, пряча горькую усмешку. Он, видно, полагал, что, как ребенок, она с нетерпением будет ждать его приезда, чтобы получить обещанную игрушку, и гадать, что ж он привезет.

Полянская зажмурилась и коснулась губами его шеи, не увидев, как Дорош украдкой взглянул на настенные часы. Ему нужно было ехать. Накануне отъезда ему вовсе не хотелось портить отношения с женой, но и Злату оставить просто так он не мог.

Чуть отстранившись, Дорош приподнял двумя пальцами ее лицо и коснулся губами ее губ. Они целовались и целовались, а потом перебрались на диван, предавшись любви прямо здесь, в прихожей… Их ласки были горячими, страстными, торопливыми, но впервые даже они не могли отвлечь Злату Полянскую от грустных мыслей. Он обнимал ее, сжимал в объятиях, даря ей жгучее наслаждение, а она кусала губы, сдерживая слова, рвущиеся из груди. «Не уходи! — беззвучно шептали ее губы. — Не уезжай! Не оставляй меня! Ведь ты мне так нужен…» Но Дорош не услышал этой немой мольбы, не прочел ее в огромных, влажных от едва сдерживаемых слез глазах. Он ушел, не обернувшись, а она снова осталась одна…

Лешкину маму хоронили на следующий день к обеду. Из районного центра приехал батюшка, а из Минска — друзья и знакомые Блотских, которые хотели проводить женщину в последний путь.