Самый жаркий день (СИ) - Березняк Андрей. Страница 27

Черкес, конечно, в прямом противостоянии с другим освещенным, кто получил от Мани талант убивать, своим новым умением не выстоит, но уж что-что, а умерщвлять манихеев он горазд и без того, не зря же в Особом отделе служит. Однако дорого бы я заплатила за то, чтобы такое свойство было и у моего Света.

И ведь как легко пробился сквозь мою малую восприимчивость к чужому озарению!

– Аслан, ты же понял, что сейчас произошло? Не понял?

– Дурак ты, Асланка, – заметил Тимофей. – Свет тебе твой новый Бог даровал. И такой, что любой позавидовать может.

Я махнула Григорию, чтобы трогал дальше. Аслан, кажется, осознал произошедшее и сидел теперь в полном недоумении. С одной стороны, на него сошла божественная благодать, с другой – ему соврали о невесте.

Пришлось рассказывать, как в самом деле было в Танькином… да детстве же! Это для крестьянок четырнадцать лет – уже взрослая жизнь, а многие к этому возрасту и детей рожали, но в Петербурге она сама считалась бы ребенком. Я кожей чувствовала, как озарение Аслана разрядами молний вырывается из его души, и ничего не могла с этим поделать. Ощущения были не из приятных, в конце концов, не выдержала и потребовала прекратить.

– Не могу, Саша, не понимаю, как нужно.

– Расслабься и дыши спокойно. Отвлекись.

– Убью, – сказал черкес.

– Поздно. Помер он давно.

Аслан помолчал и спросил:

– И госпожа Маргарита все вылечила?

Сама не понимаю как, но подробности врачебных манипуляций полились из меня потоком. Тимофей тихонечко похрюкивал, а несчастный жених покраснел, как вареный рак. Гордый и бравый кавказец в делах амурных оказался совсем несмышленым, и теперь он глупо хлопал глазами. Восстановление девства невесты его совсем не тронуло, а вот то, что теперь Танька сможет понести и родить, осчастливило.

– Все огурцы понадкусали, – проворчала я.

– Зачем огурцы? – не понял Аслан.

– Ой, дурак, – сквозь смех выдавил Тимка. – Ох, я ж теперь их в рот не возьму!

Пока он веселился, моя голова пребывала в раздумьях. Талант новообращенного манихея оказался очень полезным, но открыто говорить о нем не следует. Не приведи Господь, пойдут даже слухи о человеке, способном одним взглядом выявить кривду – за жизнь Аслана я не дам и деньги тогда. Мне не известно, были ли раньше такие уникумы, во всяком случае, ни читать, не слышать о подобных освещенных не доводилось. И с этим надо было срочно что-то делать, потому как обуздать свой дар Аслан сейчас не может, а умный сделает вывод. Если даже меня пробирает морозом, особенно когда пришлось соврать, то для других очевидным может стать сразу: легкая судорога при вранье слишком заметна.

Дурак там или не дурак, но черкес с моими опасениями согласился сразу и попросил помочь научиться не озарять направо и налево.

– Из головы все, пойми это. Без твоей воли Свет не может вырваться. Так что прямо сейчас пробуй отрешиться от таланта, а потом, когда перестанешь каждого первого озарять, пробуй умерить силу.

С этим и доехали до Царского Села, и свезло еще застать Николая Михайловича дома. Маленькое двухэтажное здание было пожаловано писателю под проживание самим Павлом Петровичем, но сам Карамзин мечтал переехать в Петербург или вернуться в Москву. Тихая, почти сельская жизнь его не устраивала. Вот и сейчас он ворчал о сложностях с тем, чтобы выбраться в столицу, покрикивая на горничную, лениво раздувавшую самовар.

Меня Николай Михайлович встретил приветливо, а вот с делом моим вышел промах.

– Не серчайте, Александра Платоновна, но ничем Вам записки Афанасия Никитина помочь не смогут. Вот, полюбопытствуйте, – и мне в руки упала стопка листов, которую отец русской истории с кряхтением втащил из шкафа. – Это тот самый дневник купца, переписанный мной собственноручно до последней кляксы.

Написано было совсем немного, да и то, что удалось прочесть, казалось каким-то бредом.

«В Ындейской земли гости ся ставят по подворьем, а ести варят на гости господарыни, и постелю стелют на гости господарыни, и спят с гостми. Сикиш илиресен ду шитель бересин, сикиш илимесь екъ житель берсен, достур аврат чектур, а сикиш муфут; а любят белых людей», – я с трудом продиралась через знакомые вроде буквы.

– Афанасий намешал с русскими и иностранные слова, поэтому переводить было сложно. Здесь он говорит, что купцов в Индии селят на постоялых дворах, спят они там с хозяйками за одну монету, а если не только спят, то за две, кхе-кхе. А могут заключить и временный брак, тогда это бесплатно, тем более что местные женщины любят белых. Графиня, документ сей представляет собой грандиозную научную ценность, но Вы, как я понял, собрались в Индию сейчас, хоть и не представляю зачем, а там сейчас все по-другому.

И на что я надеялась, в самом деле. Поблагодарив сердечно Карамзина за чай и гостеприимство вообще, отправилась обратно в город.

Последующие дни прошли под знаком сборов и посещения будущих соратников по экспедиции. В поход выступал не какой-то определенный полк, а разрозненные части, сведенные в небольшую армию. Из императорской канцелярии мне нашептывали, что будущий Государь не реже раза в пару дней получает истеричное письмо от причастных офицеров с требованием убрать из командования кампанией некую светловолосую особу как персону, в военном деле ничего не смыслящую. Мне оставалось лишь вздыхать, что и сама бы с радостью отказалась от сомнительной чести, но вот никак невозможно это! Поэтому первая встреча с оберами, назначенными в авантюру, ожидалась скандальная. Поэтому прием, который мне организовали господа военные в назначенный час, нисколько не удивил.

Я вошла в залу последней, и при моем появлении никто даже не встал, что было совсем моветон, но ярко показывало отношение ко мне присутствующих. Некий полковник даже не удосужился снять ноги в начищенных до блеска сапогах со стола.

– А вот и командир наш явился, – с сарказмом доложил кто-то.

– С таким мы Индию одним махом завоюем!

– Нет, господа офицеры, тут что-то не так! Возможно, графиня Болкошина своими манихейскими чарами так приголубит туземных царьков, что они падут к ее ногам!

– Но позвольте, майор! А как же англичане?!

– А те от ужаса спрыгнут в море сами! Или графиня расплатится за ярчайший алмаз британской короны каким-либо другим способом?

Пара человек засмеялись, но большинство вдруг замолчали. Все же шутка оказалась за гранью приличия, но теперь офицеры смотрели на меня – как дама отреагирует на такую пошлость.

Я же беззвучно прошла к столу и уселась на свободный стул. Все так же молча обвела всех взглядом и…

Тимофей, положивший до этого руку на плечо гневно дышащему Аслану, зажмурился. Григорий, не раз испытывавший мое озарение на себе во время наших упражнений, глубоко вздохнул и выпускать воздух не спешил.

Что ж, охранники поняли все верно. Свет выплеснулся наружу, не видимый глазами, но ощущаемый ужасом в головах. Бравые военные в непонимании происходящего замерли, и тут-то всех и проняло. Я не била по конкретным страхам, выпустила волну – и не самую сильную, но на охальнике сосредоточилась отдельно. К чести этого гвардейского капитана, он не обмяк в обмороке, не принялся скулить, но сидел теперь бледный, как сама смерть.

В общем-то, я этих людей не винила ни в чем. Они с самого своего рождения были предназначены для дел воинских, а над ними в опасном предприятии вдруг ставят молодую девицу, о которой единственное что известно – вхожа в императорские покои. Здесь можно было бы напридумывать столько разных причин внезапного и нелогичного назначения, что каждая из них, высказанная вслух, может стать поводом для разбирательства с господами тайными полицейскими. О службе моей во дворце мало кто знает, о роли в предотвращении переворота два года назад тем более. Конечно, и семеновцы, и преображенцы многие видели Плачущую Деву, но всем было настоятельно рекомендовано языками о случившемся не трепать. Строго так рекомендовано.