Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка. Страница 53

– Но я думал, искусственные языки не годятся для активации пластин, – сказал Робин.

– Они не годятся для словесных пар, – пояснил профессор Чакраварти. – Но как связующий механизм прекрасно работают. Мы могли бы взять обычные цифры, но Плейфер любит загадки. Чтобы никто больше не воспользовался.

Робин некоторое время стоял молча, глядя, как профессор Чакраварти поправляет гравировку на эшмолеанской пластине, осматривает ее через лупу и вносит соответствующие изменения на стержне. Весь процесс занял около пятнадцати минут. Наконец профессор Чакраварти завернул эшмолеанскую пластину в бархатный лоскут, положил ее в сумку и встал.

– Это должно помочь. Вернемся в музей завтра.

Робин читал надписи на стержнях, заметив, что по большей части в словесных парах используется китайский.

– Все это поддерживаете вы с профессором Ловеллом?

– О да, – отозвался профессор Чакраварти. – Больше некому. После вашего выпуска нас станет трое.

– Вавилон нуждается в нас, – мечтательно произнес Робин.

Как странно было осознавать, что вся империя зависит всего от маленький группки людей.

– Еще как нуждается, – согласился профессор Чакраварти. – И для нас это очень хорошо.

Они встали у окна. Глядя с высоты на Оксфорд, Робин думал о том, что город похож на хорошо настроенную музыкальную шкатулку, чья работа полностью зависит от серебра, и если оно закончится, если эти резонансные стержни сломаются, весь механизм, весь Оксфорд остановится. Умолкнут колокола, остановятся на дорогах кебы, а горожане замрут посреди улиц, подняв ногу для следующего шага и приоткрыв рот посередине разговора.

Но Робин не мог представить, что серебро закончится. Лондон и Вавилон с каждым днем все больше богатели, потому что корабли, подгоняемые серебряными пластинами с продолжительным действием, привозили назад полные сундуки серебра. Не было в мире такой страны, которая сумела бы противостоять британскому натиску, даже на Дальнем Востоке. Поток серебра мог нарушиться только из-за коллапса всей мировой экономики, а поскольку сама мысль об этом смехотворна, Серебряный город, восхитительный Оксфорд, будет жить вечно.

Однажды в середине января, войдя в башню, они обнаружили, что старшекурсники оделись в черное.

– Это из-за Энтони Риббена, – объяснил профессор Плейфер на семинаре.

Сам он был в лиловой рубашке.

– А что с ним случилось? – спросила Летти.

– Понятно. – Лицо профессора Плейфера напряглось. – Вам не сказали.

– Что не сказали?

– Летом Энтони пропал во время исследовательской экспедиции на Барбадосе, – ответил профессор Плейфер. – Он исчез как раз накануне отплытия корабля в Бристоль, и с тех пор мы ничего о нем не слышали. Предполагается, что он мертв. Его коллеги с восьмого этажа расстроены, думаю, они будут носить траур до конца недели. К ним присоединились и некоторые студенты с других курсов. Вы тоже можете, если хотите.

Он сообщил это с такой беззаботностью, как будто они обсуждают, не прогуляться ли после обеда. Робин изумленно уставился на него.

– Но разве он… Разве вы… У него что, нет родных? Им сообщили?

Профессор Плейфер написал на доске тему лекции и одновременно с этим ответил:

– У Энтони никого нет, кроме опекуна. Мистера Фалвелла уведомили по почте, и, как я слышал, он сильно расстроен.

– Бог ты мой, – пробормотала Летти. – Это ужасно.

Она бросила сочувственный взгляд на Виктуар, которая знала Энтони лучше всех. Но Виктуар выглядела на удивление невозмутимой; она не казалась потрясенной или расстроенной, лишь слегка не в своей тарелке. Словно надеялась, что они поскорее сменят тему. Профессор Плейфер с радостью так и сделал.

– Что ж, перейдем к делу, – сказал он. – В прошлую пятницу мы остановились на нововведениях немецких романистов…

Вавилон не объявил траур по Энтони. Факультет даже не устроил поминальную службу. Когда Робин поднялся в серебряную мастерскую в следующий раз, за столом Энтони работал незнакомый белобрысый выпускник.

– Это омерзительно, – сказала Летти. – Поверить не могу… Он же выпускник Вавилона, а все ведут себя так, словно его никогда здесь и не было.

За ее смятением скрывался глубинный ужас, который охватил и Робина, – ведь Энтони оказался расходным материалом. Они все – лишь расходный материал. А Вавилон, где они впервые почувствовали себя нужными, ценил и любил их, пока они живы и полезны, но на самом деле совершенно не заботился о них. В конечном счете они были лишь сосудами для языков, на которых говорили.

Никто не высказал этого вслух, боясь разрушить чары.

Больше всех новость должна была подействовать на Виктуар. Они с Энтони стали довольно близки за время учебы, ведь в башне было всего несколько чернокожих студентов и оба родились в Вест-Индии. Периодически Робин замечал, как они болтают, склонив друг к другу головы по пути в буфет.

Но ни разу этой зимой Робин не видел ее плачущей. Робину хотелось ее утешить, но он не знал как, да и предпочитал не заговаривать с ней на эту тему. При упоминании Энтони она вздрагивала, быстро моргала, а потом всячески пыталась сменить тему.

– Вы знаете, что Энтони был рабом? – спросила в столовой Летти как-то вечером. В отличие от Виктуар она говорила о нем при первой же возможности, как будто одержима его смертью до такой степени, что всем становилось не по себе. – В смысле, когда-то был. Владелец не хотел его освобождать и, когда вышел закон, собирался отвезти в Америку. Энтони смог остаться в Оксфорде только потому, что Вавилон его выкупил. Заплатил за него. Можете себе представить?

Робин покосился на Виктуар, но ее лицо не дрогнуло.

– Летти, – с ледяным спокойствием сказала она, – я, вообще-то, пытаюсь поесть.

Глава 12

Когда наконец-то Гриффин снова появился, уже давно начался второй триместр. Прошло уже столько месяцев, что Робин перестал ждать записку и мог бы не заметить ее, если бы не сорока, которая тщетно пыталась ее вытащить.

В записке указывалось, что Робин должен прийти к «Крученому корню» на следующий день в половине второго, но Гриффин почти на час опоздал. Когда он наконец пришел, Робина поразил его изможденный вид. Даже несколько шагов по пабу, казалось, его вымотали; сев за стол, он дышал так тяжело, словно только что бегом пересек весь парк. Он явно не менял одежду несколько дней, и стойкий запах привлекал внимание. Гриффин слегка прихрамывал, и Робин замечал бинты под рубашкой каждый раз, когда брат поднимал руку.

Робин не знал, что делать. Он заготовил возмущенную речь, но проглотил слова, увидев, в каком состоянии пребывает брат. Пока Гриффин заказывал пастуший пирог и два стакана эля, Робин сидел молча.

– С учебой все в порядке? – поинтересовался Гриффин.

– Да. Работаю над исследовательским проектом.

– С кем?

Робин потеребил воротник рубашки. Теперь он чувствовал себя глупо, заговорив на эту тему.

– С Чакраварти.

– Здорово. – Принесли эль. Гриффин осушил свой стакан, поставил его и поморщился. – Просто прекрасно.

– Остальные мои однокурсники не так довольны своими проектами.

– Еще бы, – фыркнул Гриффин. – В Вавилоне никогда не дают заниматься тем, что тебе хочется. Только исследованиями, которые наполнят их закрома.

Повисла долгая пауза. Робин смутно чувствовал себя виноватым, хотя и не видел для этого причин, червячок сомнений с каждой секундой все глубже внедрялся в его нутро. Принесли еду. От тарелки поднимался горячий пар, и Гриффин набросился на пирог с волчьи аппетитом, как будто оголодал. Вполне возможно, так оно и было: когда он склонился над тарелкой, на его острые выпирающие ключицы было больно смотреть.