Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович. Страница 42
Пока восторженно щебетавшая девочка показывала крестному свои рисунки, Тамара накрыла стол. Запах вкусного наваристого борща вызвал у Никиты, как говорят в армии, зверский аппетит. Примерно такой борщ готовила мама. У нее рецепт от бабушки Тани, а у той — от прабабушки Паши… Кстати, с недавних пор Тамара варила борщи по старинному рецепту слобожанской учительницы Клавдии Петровны Перевышко.
За обедом незаметно убежало время. Хотелось о многом поговорить. Чаще спрашивала Клавочка, почемучка. Тамара то и дело ее останавливала:
— Дай крестному поесть. У него еще ложка сухая.
«Вот надо на ком жениться», — мечтательно говорил себе Никита, уже не так остро испытывая сожаление, что не по своей вине расстался с Юлей.
Когда-то он, уже в десятом классе, клятвенно заверял Юлю: «Я отслужу, а ты меня дождись, и мы поженимся».
«Сначала отслужи, — ответила она. — А там будет видно…»
Видно не стало. Никита подписал контракт на два года. Потом еще на два… Не дождавшись демобилизованного, Юля по настоянию отца скоропалительно вышла замуж за какого-то милиционера, но скоро с ним рассталась — много пил, потом была сосватана за помощником депутата Верховной рады Семена Онуфриевича Блакитного, пожилого грека, бывшего помощника секретаря обкома партии.
Что ее заставило согласиться на такой шаг? Любовь там, по-видимому, и не ночевала, а вот выгода была. Человек с положением, а не какой-то контрактник даже не своей, а Российской армии.
«Ишь, будущая пани Блакитная!..»
Узнав о таком коварстве, Никита разразился длинным письмом, в котором были и такие слова: «Любит тот, кто ждать умеет».
Она его терпеливо ждала, а он в контрактники записался. Юля ему ответила холодной короткой писулькой: «Годы уходят. А впереди — опять неопределенность. Женщина быстро стареет после первой неудачной любви».
Никита прервал переписку и сжег ее ласковые письма. Оставил только маленькое фото со студенческого билета.
Душевная боль притупилась. Но время от времени все же напоминала о себе, когда можно было вздремнуть за бронированной спинкой в кабине тягача. Когда-то он Юле написал, в каких условиях изредка доводится спать, и Юля пообещала подарить ему подушку-думку из утиного пуха. Подушку ему приготовила, но передать не смогла: в то лето, когда у нее были каникулы, Никите не предоставили отпуска. В тот год было не до отпусков.
Боевики Хаттаба получили свежее пополнение из Арабских Эмиратов. Они искусно минировали дороги, к минам было не подступиться, и саперам капитана Калтакова приходилось снимать мины под прицельным огнем снайперов-наемников из стран бывшего соцлагеря.
Подушка-думка так и осталась невостребованной. Юля ее передала Клавдии Петровне.
«Да что б я, сама не сумела… Птицы полный двор…» — отказалась было от подарка мать Никиты.
«Я обещала…»
И в следующий свой приезд Никита не взял Юлин подарок, ничего не обьяснив матери, хотя мать уже знала, что Алексей Романович сосватал дочку за какого-то крутого грека с украинской фамилией.
4
После гибели командира саперной роты капитана Калтакова прапорщик Никита Перевышко, получив ледяное письмо от Юлии Пунтус, стал несколько иначе присматриваться к Тамаре. По временам он ее почти ежедневно видел. Раньше, до военных действий на Кавказе, они жили по соседству — более того, в одном доме: первый этаж был отведен под общежитие, его занимали по преимуществу неженатые офицеры и прапорщики, а также очередники на квартиру, второй этаж и выше — квартиры семейных. И вся пятиэтажка напоминала общежитие — люди знали друг друга по совместной службе, дети ходили в один детский сад и в одну школу.
Тамара была на два года старше Никиты. Светло-русая, светлобровая, высокая, гибкая в стане; ее предки были из Прибалтики, и ее принимали за эстонку, да и Никита первое время считал, что она эстонка. Михаил начинал офицерскую службу в артиллерийском полку, который дислоцировался в старинном городке Вильянди на берегу глубокого лесного озера, облюбованного ленинградскими художниками. Никиту смущало их неравное положение: Тамара окончила Воронежский медицинский институт, работала хирургом областной больницы, у Никиты за плечами были десять классов сельской школы и окружные курсы минеров.
Но не это было главным, что препятствовало их сближению. Тамара была женой его непосредственного начальника, и он, капитан Калтаков, даже после своей гибели незримо стоял между ними.
Никита пытался не думать о Юлии. Он считал, что она его предала. Он чаще думал о Тамаре. Но — вот беда! — у него медленно просыпалось чувство любви к этой женщине. Он терзал себя неусыпной мыслью: ответит ли она взаимностью? Может, у нее на примете уже есть мужчина родственной профессии? Он слышал (и в книгах пишут), что врачи предпочитают брать в жены медицинских работников.
«Но она же вышла замуж за военного инженера»… А Никита — потомственный хлебороб, медиков у него в роду нет. Вот педагоги — есть…
Больше всего Никиту смущало — поймут ли его сослуживцы? Как они к нему отнесутся, когда он предложит Тамаре руку и сердце? Руку он ей уже предложил — как друг погибшего боевого товарища. А вот сердце… И опять все еще щемящей болью нет-нет и напоминала о себе первая любовь.
Когда-то его сердце всецело принадлежало женщине, с которой были связаны все его юные годы. И в селе уже не было тайной, что Никита Перевышко и Юлия Пунтус скоро поженятся.
В селе считали, что свадьба откладывается по вине двух непримиримых стариков — Пунтуса и Перевышки: враждовали семьи с незапамятных времен.
Алексею Романовичу нужен был современный зять — влиятельный и крутой, на шикарном «мерседесе», и чтоб он был бизнесмен не только по названию. Такого бизнесмена Алексей Романович заполучил бы без особого труда.
«Юля всему виной. Юля, — размышлял Никита. — В наш век все на выгоде помешались. С помощью своего крутого жениха Юля без особых преград стала студенткой сельхозинститута». Мысль — как наваждение…
Свадьбы еще не было — долго тянулся бракоразводный процесс. Никак не могли супруги Блакитные поделить свое громоздкое имущество, а его за пятнадцать лет совместной жизни накопилось довольно много. Лора Блакитная, в девичестве Орешко, была дочерью депутата Верховного Совета, крупного советского хозяйственника, оставившего своей наследнице солидный капитал, который хранился в зарубежном банке. На долю этого капитала претендовал и Семен Онуфриевич Блакитный.
Юля, чтобы не было в институте нежелательных разговоров, поселилась в комнатке на две койки, но готовила обеды на общей студенческой кухне.
При возросшей дороговизне стипендии едва хватало на неделю, и родители регулярно передавали ей сумку — продукты домашнего приготовления. Раз в неделю — обычно по субботам — она варила борщ с курицей. Голодные сокурсники находили повод, чтобы заглянуть к ней в гости и как бы случайно попадали на обед.
Это не нравилось Семену Онуфриевичу, но когда в Юлиной комнате заставал за обеденным столом ее сокурсников, он охотно подсаживался к ним. Одному из них вручал ассигнацию в двадцать гривен и посылал за бутылкой. Пили все, исключая хозяйку. Она не питала пристрастия к спиртному. За глаза друзья-студенты, особенно подруги, хвалили раздобревшего жениха: «Юлька, тебе повезло. Долляров у него — чувал, а то, что он плешивый та мордатый и с мешками под глазами, кто теперь на морду смотрит, — был бы у него чувал с доллярами».
Юлю эти суды-пересуды обижали, но она тайно лелеяла мысль: «Вот мордатый мой отсудит миллионы, тогда сиротинцы, как сороки, застрекочут по-другому».
Жизнь есть жизнь: чем бедней народ, тем злее завистник… И родителям Никиты ее свадьба даст возможность побрызгать ядом. Она знала: раньше старому Перевышке гордость не позволяла брать в дом дочку бывшего председателя колхоза. О ней люди если и судачили, то незлобиво: пусть Юля умная, красивая, работящая — этого никто не отрицает, но для старого Перевышки она — дочка его смертельного врага.