Сага о двух хевдингах (СИ) - Сторбаш Н.В.. Страница 17

Дагней и Фридюр помогали Эмануэлю, приносили воду, тряпки, иглы, травы, дергали на себе волосы для зашивания ран, черпали и грели жир, смывали кровь. Я же лежал, скрежетал зубами, стискивал до крови кулаки и бранился. Под конец я совсем вспотел, охрип и обессилел. А окаянный жрец, запустив изуродованные пальцы в мое мясо, никак не хотел угомониться. Под конец он намазал ногу чем-то жгучим и сказал:

— Завтра еще посмотрю. Пока закрывать рану не буду. Мясо нарасти успеет, нужно, чтоб кость зажила.

Измучавшись, я хотел бы заснуть, да дергающая боль в ноге и жгучая в животе не давали успокоиться. Тогда ко мне подсела жена, положила прохладную ладошку на лоб и вполголоса запела. Только так я и уснул.

Это длилось несколько дней. Я просыпался, хлебал при помощи Фридюр жидкую протертую похлебку, терпел новые мучения от Эмануэля и снова засыпал под пение жены. И с каждым разом взгляд Аднфридюр становился теплее.

Как-то раз я проснулся от того, что рядом кто-то рыдал. Я протянул руку и коснулся платка на голове своей жены.

— Это моя вина, — прерывисто, захлебываясь слезами, сказала Фридюр. — Моя вина. Это я попросила богов, чтоб ты не вернулся.

— Зачем? — прошептал я.

— Дура! Дурой была! Как ты привез меня и ушел, я поначалу боялась, думала, что Дагней и Эрлинг будут обижать меня. Ведь за мной ни крепкого рода, ни приданого, ни трэлей, ни оружия, ни славы. И в Сторбаше многие так говорили: мол, привез незнамо кого незнакомо откуда. И Ингрид меня поначалу невзлюбила.

Она говорила и говорила, будто давно в ней это скопилось и вот сейчас выплескивалось через край. А я думал только о том, что она и вправду дура.

— А Эрлинг за меня горой встал, ни разу ничем не попрекнул. И Дагней учила меня всему, как у вас тут принято, подарила несколько своих платьев, помогла их перешить, ходила со мной на женские посиделки. Да и Ингрид перестала меня задевать. Наоборот приходила, чтоб выспросить про тебя побольше: как мы познакомились да что ты на Туманном острове делал, кого убил, с кем подрался. И Ульварна она приняла, игралась с ним. Никогда мне так хорошо не жилось прежде, даже у родного отца с матерью. И так мне эта жизнь по нраву пришлась! Мне и дом этот в радость, и сын здоров, крепок, почем зря не кричит, и Дагней с Эрлингом ближе той семьи стали. Вот так бы и прожила всю жизнь! А коли ты вернешься, так всё переменится. Все вокруг тебя вертятся, твои слова ловят, малейшую думку стараются исполнить. Хоть муж, а сердцу моему чужой. Вот мне порой и думалось, как хорошо было бы, коли ты б не вернулся. Потому Орса и наказала меня!

Это еще посмотреть надо, кого тут наказали. Эта дуреха только слезы льет, вот и все наказание! А я тут с дырой в пузе и с располосованной ногой, жру одну воду и не знаю, когда снова встать смогу. Если бы я кого наказывал, так бил бы виновного, а не его жену или детей.

— Ты прости меня. Я больше никогда так думать не стану. Хочешь — до смерти избей, хочешь — на холод выгони! Ни слова поперек не скажу! Только пусть Орса сжалится и излечит твои раны! Дагней ночами не спит, твое дыхание слушает, Эрлинг почернел от горя, Ингрид места себе не находит, даже Ульварн хуже спать стал.

— Вот на ноги встану, — сказал я и замолчал, чтоб отдышаться. — Встану, тогда и побью.

— Хорошо, — пискнула Фридюр.

— Позови…

— Дагней? Эрлинга? Эмануэля?

Надо узнать, как там ульверы. Что с Альриком? Как решили поступить с предателями? И стоит ли кто за Росомахой? А все эти бабьи сопли… Пусть думает, что хочет, лишь бы на сторону не ходила да за сыном смотрела. Наказали ее, тоже мне.

— Херлиф. Его кликни.

— Я мигом.

И она умчалась быстрее ветра, даже не утерев слезы.

Я же тем временем начал перебирать хирдманов. Немного же нас осталось. В Мессенбю Альрик взял одиннадцать человек да еще четырех из ватаг Сивого и Жеребца. Всего полтора десятка. А сколько их осталось? Пятеро. Слепой, Коршун, Синезуб, Отчаянный и Свистун. Остальные либо померли, либо сбежали, либо подняли мечи на своих же. А всё потому что Альрик погнался за дарами воинов, не думая о том, что они за люди. Хотя Беззащитный тогда был сам не свой, и в нем ворочалась Безднова тварь.

Да и я хорош. Ведь знал же, что Росомаха не так просто в хирд вошел, он и слухача за нами посылал, так почему же я не выгнал его, как хёвдингом стал? Да, на корабле он был очень полезен, в бою тоже никогда приказы не нарушал, бился отчаянно и храбро. А на берегу… да мало кто что делает во время отдыха? Аднтрудюр вон по бабам бегает, еще поди вылови его вовремя, зато в походах он надежен. Так же и Росомаха. Пил и хёвдинга поил? Так у хёвдинга своя голова должна быть. Прекословил? Так и я так же делал, притом во время походов.

Нет, не за что было его выгонять. И винить себя тут не стоит. Но людей надо выбирать осторожней, и если вдруг что покажется странным, так не брать их в хирд. Я бы и Живодера выгнал, особенно как посмотрел на него глазами Тулле, но он уже вошел в мою стаю.

— Кай?

Я открыл глаза. Передо мной стоял Простодушный. В рассеянном свете, что доходил через распахнутую дверь, он казался спокойным, как обычно.

— Садись. Что с Альриком?

— Поправляется. Но у него подпален бок и часть спины.

— Он же хельт. Что ему несколько ожогов!

— Порушен узор, что вырезал Живодер.

От его слов я аж привстал, впрочем, сразу же рухнул обратно, скривившись от острой рези.

— Он…

— Пока нет. Но в тот день на острове он стал иным. Вроде бы и Альрик, но лицо чужое. Потому мы поили его дурманом, боялись, что если проснется, мы с ним не сладим.

— А сейчас?

— Ему здешний жрец навесил каких-то бус-костяшек, так что пока он держится. Но он сам не свой. Корит себя за Росомаху, за то, что не сразу распознал пиво, и за то, что снова стал опасен. Вепрь приглядывает за ним, но лучше бы ты поскорее встал на ноги и поговорил с Беззащитным.

В прошлый приход Эмануэль все же зашил рану, наложил на ногу повязку, под которую уложил дробленые кости тварей, так что рано или поздно я должен встать.

— А что с Гвоздем? И вроде бы Дударь говорил что-то о Беспалом, но я не совсем…

— Гвоздя отдали Живодеру и Мамирову жрецу. Он уже много чего понарассказывал. А Беспалый, гнида твариная, зарезал Ледмара, — взгляд Простодушного застыл. — Подошел и полоснул ножом. Мне с того пива дурно стало, и я блевал на другом конце корабля. А там ты со своим даром. Я почуял его смерть прежде, чем увидел. Успел лишь выхватить нож и отбить первый удар, а потом Беспалый как-то оказался в стае и больше не хотел драться. И я тоже не смог, не смог его убить. Вбил его голову в доски, а потом вижу, ты в воду кинулся, за тобой кровь полотном тянется. Я к тебе прыгнул, чтоб вытащить, а потом сообразил, что ты за предателем гонишься. Так что жив Беспалый. Толку от него немного, он мало что знает про Росомаху. Соблазнился богатством, вот и предал хирд.

— Скажи Эрлингу, чтоб созвал тинг. Пусть братья скажут, какую смерть он заслуживает.

Отец не стал торопиться с тингом, объявил, что соберет людей дня через три-четыре. А я понемногу стал чувствовать себя получше: меньше спал, ел уже не только вареную жижу, начал припоминать тот самый вечер и диву давался, как я вообще жив остался. Я ведь был уверен, что рубился с тварью, а не с хирдманом. Как только еще Росомаху в стаю не притащил? И как я смог охватить даром вообще всех? Прежде мне такое не удавалось. Может, стоит изредка пить Бездново пойло?

Стоило мне только немного ожить, как и в доме стало повеселее. Мать, наконец, перестала ходить с красными глазами, Ингрид, которая прежде от одного взгляда на меня убегала во двор, успокоилась и даже пару раз улыбнулась мне, Фридюр уже не возилась со мной, как с дитем грудным. Но ни ходить, ни даже сидеть я пока не мог. Потому на тинг меня притащили прямо с лавкой. Эмануэль сказал, что бедро было вывернуто, и лучше бы мне поменьше дергаться. Поганая морская тварь! Мало того, что покусала, так еще и чуть не выдернула ногу. И ведь до сих пор не знаю, убил я ее или нет. Если нет, то почему я жив? Если да, хотелось бы увидеть ее уродливую морду и поглядеть, что это за тварь такая была. Эх, забыл спросить у Простодушного!