Перекрестки - Франзен Джонатан. Страница 104

Каждый его ответ Расс принимал как драгоценность. Ему, как всякому влюбленному, казалось, будто он неизмеримо хуже Кита; Расс не мог на него наглядеться. Что думал о нем Кит, неизвестно. Расс чувствовал, что его не просто терпят, что его невежество как минимум забавляет Кита, но тот почти не выказывал интереса к нему. За всю дорогу задал один-единственный вопрос:

– Ты христианин?

– Да, – охотно признался Расс. – Я меннонит.

Кит кивнул.

– Я знавал их миссионеров.

– Здесь? В резервации?

– В Туба-Сити. Нормальные парни.

– А ты… верующий?

Кит улыбнулся, не отрывая глаз от дороги.

– Все пьют кофе “Арбакл”. Во всем мире пьют “Арбакл”. Вот так и ваша религия – наверное, неплохой кофе.

– Не понимаю.

– Мы не торгуем нашим кофе по всему миру. Его пьют только те, кто родился на этих землях.

– Вот за это я и люблю Библию. Слово Божие доступно везде и для всех, не только для избранных.

– Ты говоришь как миссионер.

К своему удивлению, Расс устыдился.

Проделав немало миль по главной дороге плоскогорья, они прибыли в становище, где как раз разводили костры, расстилали одеяла, жарили баранину, мальчишки с воплями носились по вытоптанному пастбищу за сдувшимся баскетбольным мячом. В лагере были сотни человек. При виде них у Расса сдавило виски, точно он слишком быстро погрузился на глубину. Чтобы развеять это ощущение, он направился в одиночку к заходящему солнцу.

Каркал ворон, зайцы в тени сновали в полыни. Змея, одновременно пугающая и испугавшаяся, так спешила убраться с дороги, что взмыла в воздух. Солнце село за горной грядой, ветерок принес из долины запах нагретого можжевельника и полевых цветов. Расс повернул назад, увидел дымок над далеким костром, за ним скалы, розовеющие в отблеске солнца. Он понял, что неправильно представлял себе земли навахо. Красота заповедного леса дружественна и очевидна. Красота плоскогорья грубее, но сильнее берет за душу.

Когда он вернулся в лагерь, пир был в самом разгаре. Расс не догадался захватить из “виллиса” вещи, приехал в чем был, с перочинным ножом и кошельком в кармане, Кит достал из пикапа одеяла и отдал Рассу. Даже если бы жена Кита не кормила грудью младенца, Расс постеснялся бы заговорить с нею: ведь она – жена Кита. Расс ел жареную баранину, хлеб, фасоль, слушал песни, доносящиеся от соседних костров. Кто-то стучал в барабан.

Когда небо почернело, начались пляски. Расс вместе с Китом наблюдал, как молодая женщина в такт барабану кружит вокруг костра, а зрители хлопают и поют. К ней присоединились другие молодые женщины, потом в пляс пустились мужчины постарше. Тяжесть в голове Расса прошла, его охватило оживление и благодарность. Он единственный белый среди индейцев, он слушает, как поют индианки. Смолистые можжевеловые шишки стреляли рыжими искрами, звезды в летящем дыму светили то глуше, то ярче, и Расс возблагодарил Бога.

От танцующих отделилась совсем юная девушка и направилась к Рассу. Коснулась его рукава.

– Танцуй, – сказала она.

Расс встревоженно обернулся к Киту.

– Она хочет, чтоб ты танцевал.

– Я понял.

– Танцуй со мной, – настаивала девушка.

На ней была широкая шаль, мексиканская юбка в оборках открывала худые голые икры. Расс впервые столкнулся с такой прямотой, девушка пугала его, точно хищный зверь, он не умел танцевать: в Лессер-Хеброне это было ферботен [49]. Он ждал, что девушка отойдет, но она терпеливо ждала, потупив взгляд. Ей было от силы шестнадцать, а он высокий, белый, взрослый чужак. Его тронула ее храбрость.

– Танцевать я не умею. – Расс шагнул к костру. – Но попробую.

Девушка улыбнулась земле.

– Ты должен дать ей денег, – сказал Кит.

Расс удивился. Но и девушка, похоже, смутилась. В свете пламени в ее улыбке сквозило разочарование. Не желая обидеть девушку, Расс достал банкноту из кошелька. Девушка выхватила у него деньги и спрятала в карман юбки.

Расс понятия не имел, что от него требуется, но вступил в общий круг и принялся прилежно повторять движения за девушкой: та знала, что делать. Глядя на ее стройные ноги, на то, как она качает бедрами, Расс почувствовал тошноту. Но теперь, в мерцающем рыжем свете, под стук барабана и женское пение, он понял, что тошнота эта не имеет ничего общего ни с жалостью, ни с отвращением. Сердце его колотилось от возбуждения. Под шалью и юбкой девушки скрывалось тело, способное вызывать желание у мужчин – способное вызывать желание у Расса. Предвкушение, прежде существовавшее лишь в смущающих снах, в тех снах, что полнились апокалиптическим зноем и изливались белями на пижаме, сейчас заполонило мир его бодрствования. Сильнее всего эти сны смущали его легкостью и бурным восторгом, с каким Расс отдавался пламени.

Получив деньги, девушка словно утратила к нему интерес. Вежливо выждав время, он вышел из круга танцующих и удалился во мрак. Но девушка это заметила и побежала за ним. Теперь на ее лице читалась почти злоба.

– Танцуй или давай деньги, – крикнул ему кто-то (не Кит).

Расс не понимал, какое отношение деньги имеют к исцелению душевных ран солдата, но снова полез в кошелек и сунул девушке банкноту. Этого оказалось довольно: девушка оставила его в покое.

Утром он пробудился возле пикапа Кита; Расса по-прежнему переполняло возбуждение, зуд открывшейся ему истины, но перспектива еще глубже окунуться в эту жизнь его пугала. Чувствуя необходимость исцелиться прогулкой, он сказал Киту, что пойдет обратно на ранчо и будет ждать его там.

– Возьми лошадь, – предложил Кит. – Не то умрешь от солнца.

– Я хочу пройтись.

Дорога выдалась жестокой – семь часов под солнцем, пылавшим еще ослепительнее и жарче. Кит дал ему бурдюк с водой и лепешку, завернутую в тряпицу; то и другое Расс прикончил, даже не дойдя до поворота, где стоял общий дом. К тому времени в каленом зное дорога перестала быть линией, разумно ведущей из начала в конец пути. В его сознании она превратилась в определяющую породительницу всего, что не было дорогой, – кипящих кузнечиками каменистых склонов, хвойных лесов, чернеющих в слепящем свете, кажущихся близкими пластов горных пород, чье относительное положение никак не менялось от продвижения Расса. То ли в воздухе, то ли в его ушах стоял такой звон, что он не слышал своих шагов. Парящего сокола принял за ангела – и понял, что сокол и есть ангел, не имеющий отношения к тому Богу, которого знал Расс: Христос над месой не властен.

К тому времени, когда Расс наконец добрался до ранчо, он уже прошел больше, чем ему требовалось, но средство не подействовало. То, от чего он бежал, дожидалось его в домишке Кита. Дух девушки, с которой он плясал, опередил его, обогнал, первым ворвался в комнату. Обгоревший, страдающий от жажды, Расс лег на постель и расстегнул штаны, чтобы проверить, удастся ли, бодрствуя, погрузиться в сновидческий апокалипсис. Выяснилось, что удастся, и очень быстро, достаточно немного повозиться. Пронзившее его наслаждение оказалось тем восхитительнее, что сейчас он не спал, и никакая кара его не настигла, он не ослеп. Ему не было стыдно за брызги. Никто его не видит, даже Бог. Меса на всю жизнь слилась в его душе с открытием тайны наслаждения и дозволения.

Через два дня вернулся Кит с семьей и пристроил Расса к работе на ранчо. К уже имеющимся у него хозяйственным навыкам добавились новые. Расс узнал, как заарканить теленка, как поймать лошадь на пастбище без ограды, как заставить корову пятиться в узкой канаве. Он узнал, что купать овец в специальном растворе – пытка для всех причастных: и для овец, и для тех, кто прикасается к этой мерзостной жидкости. Шурин Кита кастрировал жеребца и запустил в Расса окровавленным яичком, Расс швырнул его обратно. Они с Китом уезжали далеко в каньон и ночевали под молочной россыпью звезд, видели бесшумно скользящие силуэты сов, слышали, как духи свистят в расщелинах, ели жареные сосновые орехи. А когда худший страх стал явью и его в щиколотку укусил скорпион, Расс узнал, что это чертовски больно – но и только.