Горчичное зерно. Комментарии к пятому Евангелию от св. Фомы - Раджниш (Ошо) Бхагаван Шри. Страница 2

Что уж говорить о ваших крошечных философиях, об этих укромных уголках, где все прибрано и красиво? Как насчет ваших домашних философий?

Даже самые великие философии рассыпались в пыль. Поезжайте в Рим и сами посмотрите! Побывайте в Афинах, гляньте, что там теперь! Где они, прославленные школы Аристотеля, Платона и Сократа? Все пошло прахом. Рано или поздно даже величайшие философии становятся пылью. Любые гениальные идеи со временем становятся ненужными, ибо мысль бренна, как и все прочее, что придумано человеком.

Божественное можно постичь только в «безмыслии». Мыслью вечное не охватить, ведь мысль относится к миру времени. Мысли не вечны; ни философия, ни система взглядов не может быть вечной. Вот почему становится страшно.

Юнг три-четыре раза заказывал билет, а потом сдавал его. А он, Юнг, был одним из самых знаменитых психиатров. Но если он сам так боялся поехать в Рим, то что чувствовали его ученики? Возможно, вы такого страха не испытываете, но это не потому, что вы чем-то лучше Юнга, просто вы еще меньше понимаете. Он-то понимал, что в Риме его философия рухнет – стоит ему со страхом и содроганием взглянуть на развалины великих философий, как тут же мелькнет мысль: «А что будет с моей философией? Что будет со мной самим?» И Юнг просто не решился. В очередной раз сдав билет, он написал в воспоминаниях: «Я окончательно отказался от своей идеи. В Рим я не поеду».

То же самое много раз случалось и с Фрейдом. Он тоже мечтал побывать в Риме – странное совпадение, правда? – и тоже чего-то боялся. Что ему мешало? Фрейд был такой же сердитый, как все, и такой же любитель секса. Он, как и все, боялся смерти, да и поступки его были не менее странными, чем у других, так в чем же разница? Он, возможно, был поумнее других. Быть может, он был настоящий гений, но в том, что касалось Великой Тайны, сокровенной и потаенной загадки бытия, он был таким же слепцом, как и все.

Нет, психиатрии никогда не стать религией. Самая лучшая больница никогда не превратится в храм – это просто невозможно. Психиатры, конечно, нужны, ведь люди и вправду больны, сломаны, но психиатр – это не учитель, а пациент – не ученик. Если приходишь к учителю как пациент, то обращаешься не по адресу, ведь учитель – не психиатр. И я тоже не психиатр.

Ко мне приходят и говорят: «Меня мучают душевные расстройства, неврозы, то да сё», а я говорю: «Ну и ладно, мне до твоих расстройств дела нет. Я тебя буду лечить. Твои болячки меня не волнуют, меня ты сам волнуешь. Болезни где-то там, на окраине, а в центре, где ты, нет никаких болезней».

Стоит осознать, кто ты на самом деле, как все болезни исчезнут. Они и возникают прежде всего потому, что ты сам от себя прячешься, сам себя избегаешь, стараешься сам с собой не пересекаться и вообще не очень-то хочешь себя видеть. Но почему никто не хочет увидеть себя как есть? Что плохого может случиться? Если не готов к встрече с самим собой, то и учеником тебе не стать, ведь учитель не в силах помочь тому, кто сам себя боится. Учитель может только это: помочь тебе встретиться с тобой самим.

Почему же людям так страшно? Потому, что в прошлом что-то с ними было не так. Рождается ребенок, но его не хотят видеть таким, какой он есть. В нем почти все меняют силой; это называется «воспитывать». Общество и родители не могут примириться со многими чертами его характера, и эти стороны души отрицают и подавляют. Остается совсем немного «правильного» и «хорошего», и ребенку приходится довольствоваться этим. Его вынуждают отказаться от множества граней собственной души – им просто не позволяют проявляться. И дети так старательно их сдерживают, что со временем вообще перестают замечать. Вот что такое подавление. На нем основано все наше общество.

Большую часть души ребенка подавляют, отбрасывают во тьму. Но подавленное рвется наружу, бунтует, возмущается. Оно хочет на свет, и потому его приходится заталкивать подальше снова и снова. Потому и страшно встречаться с самим собой: страшно подумать, какой она стала, эта подавленная частица души. Она-то на месте, никуда не делась. Что творится там, в подсознании? Если встретишь себя, увидишь и свое подсознание – все то, что так упорно отрицал. Вот откуда приходит страх.

Если ребенка не принимают таким, какой он есть, страх обязательно появится. Не было еще такого общества, где детям давали бы свободу. Похоже, такого общества никогда и не будет, ибо полная свобода невозможна. Итак, подавление в той или иной мере неизбежно – и все-таки каждый рано или поздно вынужден столкнуться с самим собой. Учеником ты становишься в тот самый миг, когда забываешь, что хорошо и что плохо, что можно и чего нельзя. Учеником становишься лишь в тот день, когда готов без прикрас показать себе самого себя.

Учитель – это просто повитуха. Он помогает заново появиться на свет. Какие же отношения связывают его с учеником? Ученик должен доверять, он не вправе сомневаться. Любые сомнения мешают увидеть самого себя. Когда сомневаешься, ты словно становишься меньше; во всяком случае, не можешь стать больше. Когда сомневаешься… Вот он, незнакомец, – и ты затворяешь двери; кто его знает, что этот чужак задумал, чего от него ждать. Перед чужими нельзя откровенничать, наоборот, нужно быть настороже и быстренько надеть доспехи.

Рядом с учителем ты сбрасываешь доспехи, иначе ничего не выйдет. Мы не расстаемся с частью доспехов даже наедине с любимыми – с ними мы тоже не до конца откровенны. Но перед учителем нужно быть совершенно открытым, иначе ничего не получится. Стоит скрыть хоть какую-то часть себя – и нет уже никаких отношений. Нужно полное доверие, только так узнают тайны, только так получают ключи от дверей. Но если что-то скрываешь под доспехами, значит, сражаешься со своим учителем – а борьба с ним ничего не дает.

С учителем не нужно бороться, нужно сдаться на его милость. Но в нашем мире уже никто не умеет сдаваться без борьбы. Так уж получилось: людей три-четыре столетия учили беречь индивидуальность и быть эгоистичными. Людей учили не сдаваться, а биться до конца, не покоряться, а бунтовать, не доверять, а сомневаться. На то были свои причины, ведь наука идет вперед путем сомнений. Наука – это глубокий скептицизм. В ней ничего не принимают на веру, главное в ней – логика, доказательства, сомнения. Чем больше сомневаешься, тем научнее твой подход. Но наука и религия ведут в совершенно разные стороны.

Религия опирается на доверие: чем сильнее веришь, тем ты религиознее. Наука творит чудеса – чудеса вполне осязаемые. Религия сотворила еще больше чудес, но почти все они незримые. Что увидишь, глядя на будду? Что можно увидеть обычными глазами? Будда незрим, видно только его тело, и со стороны он выглядит таким же, как все, обычным смертным. Однажды он состарится и умрет, но это внешняя видимость, ибо незримо он бессмертен. Но мы не умеем видеть незримое и ощущать сокровенное, непостижимое. Только глаза веры способны постепенно, шаг за шагом, становиться все острее и различать главное. Доверять – все равно что вообще закрыть глаза. Потому и говорят, что вера слепа. Про любовь говорят то же самое, но вера видит еще меньше, чем любовь.

Но что будет, если закрыть глаза? Произойдет внутреннее преображение. Куда девается сила зрения, когда закрываешь глаза? Эта сила уходит внутрь. Теперь она не может переходить из глаз на внешние предметы, и потому обращается вспять, разворачивается. Энергия должна двигаться, она не может стоять на месте, и, если перекрыть ей один выход, она отыщет другой. Если закрыть глаза, то энергия зрения развернется – и станет другой. Она направится прямо в третий глаз. Третий глаз – это не материальный орган. Речь только о том, что энергия зрения, направленная обычно на внешние предметы, возвращается к своему источнику. Потому и говорят, что она становится третьим глазом, третьим органом зрения, который видит мир совсем иначе. Лишь он может разглядеть Будду. Иисуса постигают только третьим глазом. Если нет третьего глаза, ты можешь сколько угодно рассматривать Иисуса снаружи, но все равно упустишь главное. Так было со многими.