Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат. Страница 31

— И что из этого следует?

— Что он тоже не прост. Вой не из последних.

— Это ещё мягко сказано. Так вот, князь, представь себе, что кто-то глядит издалека на страну боянов оценивающим взглядом и предлагает княжеской дружине кучу золота и прочих благ, только за то, чтобы снялась с места и тихонько ушла. Как думаешь, для чего?

Отвада усмехнулся.

— Ясно для чего — ослабить город и напасть. Для чего ещё разделять?

— А теперь представь, что то же золото вместе с землями, стадами скота, ладьями, прочим добром предлагают не дружине, а всего лишь одному человеку… Безроду. Только бы оставил службу и удалился. Что подумаешь?

Отвада тяжело вздохнул, зыркнул исподлобья.

— Ты из меня конченного пропойцу не делай. Всё я давно уразумел. Просто в голове не укладывается, к тому же она и так раскалывается. Кто-то действительно считает, что это очень важно — разбить нашу связку?

— Да, — Стюжень мрачно кивнул. — А ещё это значит, что назревает нечто серьёзное. Для пустяшных дел слишком дорого.

— Давай подробности, — князь очередной раз осушил чарку с водой, облегченно крякнул, помотал головой, присел. — От начала.

— Кто-то через купцов попытался купить Сивого, чтобы снялся с места и уехал в свои новые владения на каком-то острове подальше отсюда.

— Наши замешаны, — князь тяжело улыбнулся. — Ну как же без своих?

— Безрод отказался. И значит это лишь то, что вовсе не осчастливить Сивого хотел этот кто-то. Плевать ему на Безрода. А вот оставить в одиночестве того, кого Сивый может в спину подпереть, если что — это да. И самым большим препятствием в своих планах этот кто-то считает не твою дружину, а одного единственного человека. Кто-то истово жаждет оторвать его от тебя, чтобы остался ты один, ровно в чистом поле.

— И дружина меня не спасёт… — задумчиво пробормотал Отвада, переводя взгляд с Пряма на Стюженя.

— Не знаю, — старик честно пожал плечами, — может и спасёт, но твою дружину таинственный некто боится меньше, чем одного человека.

— Ох, подруга, да что это творится кругом?

Ну, все! Началось. Верна незаметно вздохнула. Собрались в бане, затопили, разделись. Пошел пар. Сейчас жаловаться начнут.

— Ты про что?

— Как про что? — старшая Воронцовна, жена старшего Неслуха брови луками изогнула, каштановыми дугами подперла волосы. — Бытие наше островное горемычное! Сидим тут безвылазно, носика наружу не кажем! У баб на Большой земле горестей куда как меньше! То в одну сторону муж на седмицу в поход уйдёт, то в другую. Всяко полегче, хоть дух переведёшь! А у нас? Ни дня роздыху, семь дней в седмицу на одном месте!Каждый день на глазах, а когда я своему всякий вечер глаза мозолю, знаешь, что он делает?

«Так, сейчас главное не заржать. Спокойно, Верна, спокойно, сцепи зубы, брови ниже. Ага, вот так. Молодца!»

— Ворон считает?

— Ага, считает! Да все одну и ту же! — торжествующе брякнула Воронцовна. — Я про это, вот видала?

«Только не ржать! Не ржать, я сказала!»

— Ой, что это? — Верна всплеснула руками, — Никак язвы на коленях?

— Если бы только на коленях! Видала вот? А это?

Жена Неслуха задрала руки, показывая локти, потом повернулась сочным задом, изогнула шею, скосила глаза.

— Видала? Хребет стерт!

Верна раскрыла рот, округлила глаза, в ужасе закрыла лицо руками.

— Никак упала? Что ж ты так? Не бережешься! У тебя же дети!

Остальные переглянулись. На самом деле не понимает, или как всегда придуривается? Только почему так выходит, что придуривается одна, а в дурах частенько другие ходят? Вот честное слово, эту не поймешь. Вроде баба, а иногда чистый вой.

— Да Неслух это, — неуверенно вставила Морошка, жена Ледка.

— Неужели бьет? Ну, я Сивому скажу, тот ему задаст!

По-одной жёны начали улыбаться, нет, скорее дурочку валяет. Жена Щёлка Золотайка рукой отмахнула: «Я больше не могу, выхожу из игры, сейчас захохочу». И загоготала.

— А знаешь что? — Верна хитро покосилась на Золотайку, — говорят, с годами мужья и жены делаются похожи.

— И что?

— Да ничего. Просто ржёшь как твой Щёлк. Гы-гы-гы, да гы-гы-гы. Кто у кого перенял?

Пока остальные грохотали, Верна и Золотайка переглянулись. «Ну чего ты? Не могла потерпеть?» «Хоть режь, не могла!»

Воронцовна засмеялась последней. Не хотела, но не удержалась. Вот дуры, бабы. Им о серьезных вещах толкуют, а этим лишь бы похихикать.

— Так, говоришь, Неслух тебя день-деньской по дому валяет?

— Я уже просто не могу! — Воронцовна руками затрясла. — Давай и давай! Давай и давай!

— Силё-о-о-он! — уважительно протянула Верна.

— У тебя вон тоже, я гляжу, — Морошка, хихикая, головой показала. Дошло. — Язвы на коленях!

Верна в ужасе округлила глаза.

— А на спине есть? Глянь.

— Есть! — Воронцовна торжествующе хлопнула в ладоши. — У тебя тоже самое! Теперь поняла?

Морошка прикусила губу. Хорошо быть стройной и рассудительной, как Золотайка. И как будто всё там на месте, Щёлк не дурак, худую за себя не возьмет. Хорошо быть мягкой, как Воронцовна. Дурёха, не была бы такой мягкой, болячки были бы в два раза больше. Хорошо иметь ноги, как у Любени, ровные, как тетива, сильные, как у кобылы. Уж чем её Рядяша обаял, одним богам известно. Зд о рово иметь грудь, как у Рыбки, высокая, полная, тяжелая. Иной раз самой непонятно, как это — и полная и тяжелая, а стоит — а вот как-то так выходит. И уж вовсе обзавидоваться той, у кого всё это есть вместе взятое. Морошка окатила Верну полным отчаяния взглядом, потом искоса оглядела себя. Ну… может быть… время ведь идет, что-то наверняка придет. Или грудь, или попка.

— Ох, бабы, чую, на тот год ребятни прибавится, — в никуда с улыбкой бросила Золотайка, и Морошка просияла. Ага, поскорее бы.

— Спасибо Безроду! — Воронцовна соскочила с полк а и скоморошно поклонилась в пояс.

— Я слышала, мой хочет поход на полгода затеять, — Верна отвернулась, мол, кваску себе налью. Не отвернешься, заметят улыбку, как пить дать, заметят. — А может на год, уж как получится.

— Это ещё зачем? — Воронцовна мигом нахмурилась, и все ее скоморошество слетело, ровно ветром сдуло. — На полгода?

— А может на год, — Верна равнодушно пожала плечами. — Да и пусть катятся. Ещё немного, до костей сотрёт! А у меня двое!

— Да, мой мне тоже надоел! По пять раз на дню седлает, ровно кобылу скаковую! — поддакнула Золотайка. — Вконец заездил! А хребет беречь надо, на нем, болтают, голова держится.

Морошка, Любеня, Рыбка переглянулись. Друг другу глазами показали: «Нет, не будет похода, это она так, для науки».

— Так-то конечно, надоел, — кивнула Воронцовна, — только полгода — это слишком. Да и что там искать, в заморских краях?

— Мы, когда там были, про клад слышали. Его саддхут зарыл…

— Кто?

— Ну, светлый князь по-нашему.

— А-а-а-а…

— Мой и говорит, хорошо бы вернуться и вырыть.

— Клад, оно, конечно, здорово, — Воронцовна прикусила губу. — Только на кого застава останется? Мы ведь тут не просто так! Мы — ворота в Сторожище! Твой хоть понимает, сколько всего от нас зависит? Город спокойно спит, пока мы тут! И вот так, сняться, целый город на произвол оставить?

— Слушай, а ведь ты права! — Верна нахмурилась, загрызла ноготь. — Столько людей на нас надеются! Бабы, старики, дети…

— Вот и я говорю, золото, конечно, хорошо, но заставу оставлять нельзя! Ох, тяжела наша доля, но это наш долг. Ты уж скажи своему, не нужен этот поход.

— Но…

— Придется потерпеть! — Воронцовна страдальчески развела руками. — И мы потерпим! А колени заживут, правда, Морошка?

— Да, потерпим! — Морошка едва не рассмеялась. Золотайка ей кулак показала — не вздумай ржать!

— Тем более, у тебя подмога есть.

— Какая подмога? — Верна сузила глаза.

— Эта… найдёнка. Ну, которую наши в море нашли. Я сколько раз видела, она к Безроду и так, и эдак. То титьками тряхнет, то зад отклячит. И в глаза так пристально смотрит, ровно ищет чего. Нешто не замечала?