Страна Печалия - Софронов Вячеслав. Страница 50

Народ тоже, видя батюшкино спокойствие, волнения не проявил, будто все так и положено, чин чинарем, пошептались да и разбрелись кто куда. А вечерком, затемно, стали тайно пробираться жены тех самых мужей, что сомневались в их верности. Чего уж они там делали, никому не известно. Так, что ни вечер, глядь, сидит кто-нибудь возле могилки той и горько слезы льет. А сверху на нее сокол глядит, как живой, только что слететь на руки не может. Так и прозвали то место Соколиный холм, в чем Яшки Плотникова заслуга была наипервейшая.

…Живший в слободе народ склонности к хлебопашеству или иному долгому и изнуряющему душу труду сроду не испытывал и вряд ли когда это здоровое желание, свойственное большинству выходцев из черносошенного крестьянства, могло в них неожиданно проснуться и заставить обратиться к земле. Как подшучивали над ними хозяйственные деревенские мужики: пахал бы долю, имей на то волю…

По той же причине никто из слобожан не спешил обзавестись хоть какой-то домашней скотинкой или парой курей, не говоря уже о косяке гусей, для которых местный луг и мелководная речушка были бы истинным раздольем. Даже обязательных для любого мужицкого двора собак слободчане не заводили по вполне очевидной причине, что и охранять-то у них было нечего, а зазря тратиться на кормежку праздно сидящих в пустом дворе псов какой здравый человек станет. Зато жили они вольготно и необременительно по завету Господню, повелевшему людям в вере крепким не думать о дне завтрашнем, а надеяться, что наступит другой день, а уж с ним будет и пища.

Не для того они бежали с родных мест, чтоб в вольной Сибири тянуть крестьянскую лямку, когда вокруг, куда глаз ни кинь, имеется в достатке все, что душе человеческой угодно. Лишь руку протяни и бери, чего пожелается: хоть зверя дикого, хоть птицу боровую или там ягоду лесную, не говоря о рыбе речной, что чуть не сама на берег выскакивает, на сковороду просится. Великого прибытка от богатств тех вряд ли станет, а концы с концами при желании, особенно, если голод шибко прижмет, свести можно. Русский мужик, хоть куда его судьба закинет, а пропитанием себя почти что голой рукой все одно обеспечит, к властям за куском хлеба не потянется…

Но объявлялись и такие, кто-то вдруг ни с того ни с сего пробовали заделаться пимокатами, а то и скорняками или, скажем, сапожниками. А почему бы и нет? Сырье, пусть не лучшей пробы, сыскать по соседям или в ином месте завсегда можно. А уж дальше, как пойдет. Может, и заправская обувка из-под неумелых рук выйдет или там шапка заячья, кто как стараться станет.

Иные, наковыряв на берегу бадейку липкой глины, сядут погожим днем на крылечко возле дома и айда лепить из нее чашки-плошки, корчажки разные, одно слово, что Бог на души положат. Разложат здесь же на дощечках, любуются изделием своим, языком цокают. Сосед подойдет, башкой покрутит, глядишь, слово доброе скажет, улыбкой одарит, мол, нежданно-негаданно, а никак дар у парня объявился, кто ж знал о том… И тому приятно, какой-никакой, а прибыток для дому, будет из чего щи хлебать. Только вот через денек или раньше пойдет вся его работа трещинками меленькими, скукожатся чашки-плошки, и их не то что на стол стыдно ставить, а и показать кому стыдно. А все отчего? Секрета работы той мастеру доморощенному никто не передал, не научил, как начатое до ума довести: печь соорудить, обжечь толком, тогда бы и на стол можно было нести. Оно завсегда так, душа чего-то просит, а как то желание исполнить, подсказать некому. Потому как любой росток от корня идет, глубинные соки впитавшего. А без него ничто живое на земле жить не может, если что и взойдет ненароком, тут же в прах обратится.

Под стать мужьям были и слободские жены, сосватанные пришлым людом за Уралом, а чаще от прежних мужей обманом или посулами разными уведенные. Водился издавна в Сибири и другой обычай: за долг какой отдавать бабу другому мужику, что собственной женой обзавестись не сумел. Как лошадь в работу, коль нужда припрет. А уж что меж них ночной порой поведется, кому дело до того. От бабы не убудет, а как надоест, не ко двору станет, вон выпроводит.

А коль кто уходил надолго в другой город на заработки или по иной срочной надобности, то запросто оставлял супругу свою названную доброму знакомцу, твердо договариваясь, чтоб по его возвращению она обратно в дом к нему вернулась.

Знавшие о том отцы духовные давно махнули рукой на слободские порядки. Благо и без того им забот хватало. Не бежать же по дворам с приглядам: кто да с кем ночевал нынче. Тем более что многие из женок тех и вовсе были веры басурманской и святой крест сроду не нашивали. Чего с них возьмешь? Шерсти клок, да и то не с каждой…

Пробовали было владыки сибирские вывести под корень весь этот блуд, накладывая епитимьи направо и налево на люд сибирский, уличенный в прелюбодействе. А что с того вышло? Обыватель сибирский, не привыкший надолго задерживаться на старом, оставлял ту епитимью вместе с надоевшей женой на вечную память молитвенникам своим, а через полгода объявлялся где-нибудь за тысячу верст от прежнего жительства.

Жены сибирские, восприняв от мужей стойкое неприятие домашней работы, не были сильны ни в рукоделии, ни в огородничестве и подле домов их редко встречались возделанные грядки с той же капустой или репой, которые у иных хозяев бывают предметом постоянной летней заботы и изрядной помощью в семейном пропитании. Зато с середины лета и до поздней осени все они пропадали в лесу и на болотах, собирая кто до чего охотник. И плох был тот дом, где не нашлось бы пары бочек моченых грибов и кадушки со зрелой клюквой. Тем и жили, что сибирская тайга им уготовила. А зимой слободские женщины все как одна вязали мережу для рыбацких сетей, пряли и ткали на заказ, не имея собственного льна, а тем более шерсти.

Дети у них при несуразном жизненном укладе и нестойкости семейной рождались крайне редко, и мало кто из них доживал до года. Хотя были и многодетные семьи, но, едва встав на ноги, старались они перебраться поближе к зажиточным горожанам, дабы не нести на плечах своих тягостный быт и уклад свободных нравов монастырской слободы. Кто против того мог дурное слово сказать? Каждый человек соломку там стелет, где ему ночевать приятней и чужих подсказок не послушает. А слободчанам что? Съехали одни, а на другой день на их месте уже другие по собственной воле заявятся… Так и жили по своим законам, не признавая порядков сторонних…

Часто сменявшиеся монастырские настоятели не раз пытались прибрать под свою руку жителей соседствующей с обителью слободки. При этом они понимали, что тронь их, выкажи утвержденные властью права на землю и недвижимость — и обитатели ее, неотягощенные особым скарбом, недолго думая, в день соберутся и откочуют в иные края, где их уже вряд ли достанешь и вернешь обратно. Потому пытались воздействовать на них более тонко, силой убеждения и призывами потрудиться во благо церкви, нажимая на извечную русскую доброту и склонность в помощи ближнему своему.

Мужичков для подобных бесед приглашали в келью к игумену, где он встречал их в парадном облачении и, поинтересовавшись больше для вида здоровьем и делами, на что обычно получал в ответ красноречивое «чо» или «ага», начинал вести долгие разговоры о соблюдении постов, спасении души и нуждах вверенного ему монастыря. Мужички, стоя на ногах, терпеливо его слушали, согласно кивали головами, а иногда в соответствующих местах и крестились широко, но ни единого слова в ответ не произносили. Каждый думал, как бы быстрее податься обратно, а некоторые вообще впадали в сонное состояние и, смежив веки, пытались незаметно бороться с подступающей зевотой, не забывая при том продолжать кивать в такт настоятельским словам, считая за лучшее не мешать тому выговориться до конца.

Все подобные разговоры заканчивались обычно призывом игумена по-соседски поспособствовать в разных хозяйственных делах для обители, которых у монастырской братии было ничуть не меньше, чем дел духовных. При этом речь даже о малом материальном вознаграждении почему-то не велась, но мужикам твердо обещалось, что за души их грешные будет обязательно отслужен молебен. Слободчане, выслушав игумена, клятвенно заверяли, что если не сегодня, то завтра непременно зайдут и подсобят чем могут, но, добравшись до дома, в стенах которого они чувствовали себя в большей безопасности, не спешили выполнять данное обещаненное. Если настоятель и отправлял за кем-то из них своего служителя, то чаще всего сказывались больными, донельзя занятыми, но в монастырь уже не шли, поскольку, по их разумению, псалмы, может, и поют хором, а трудится каждый своим двором.