Тот, кто не читал Сэлинджера: Новеллы - Котлярский Марк. Страница 26

— Я хочу выпить за тебя, мой ангел-хранитель, — говорит Рахель; мы чокаемся, тихий звон словно завершает сказанное; в это время бармен гасит свет и зажигает свечи; узкая полоска пламени тонет в просторных очах Рахели…

…В гостиницу мы вернулись во втором часу ночи; заспанный усталый портье, потирая красные глаза, пообещал разбудить меня рано утром, часов в семь.

— Ты собираешься спать? — спросила Рахель.

Она была не совсем права.

Нам все-таки удалось поспать полчаса, когда, вконец обессиленные, мы соизволили посмотреть на часы.

Через полчаса заверещал телефон. Вспомнив свою суровую солдатскую юность, я вскочил, будто ужаленный, с постели и буквально за десять минут принял душ, оделся, собрал вещи и поднял сонную Рахель. Мы спустились вниз вместе с вещами, торопливо позавтракали, торопливо говорили друг другу какие-то торопливые слова, торопливо попрощались, и вскоре я затесался в небольшую группу отъезжающих, которую туристический автобус должен был доставить до аэропорта.

Уложив вещи в багажник, я поднялся в салон и сел у окна.

Забрав последнего пассажира, водитель закрыл дверь и тронулся с места. И тут выскочила из гостиницы Рахель, ветер швырнул ей в лицо горсть снега, волосы ее развевались, она вглядывалась в уходящий автобус и, не видя меня, махала рукой. «Зачем, зачем… — подумал я, — вот раздолбайка, простудится еще… Странное прощание… какое-то скомканное… ненужное… Рахель… встретимся ли еще… Рахель…»Мысли сморили меня, и я заснул. Так и проспал всю дорогу до аэропорта. И очнулся, пребывая в каком-то полусонном состоянии, из которого мне было даже лень выходить. Перед глазами кружились какие-то пестрые картинки, мелькали дежурные лица, не вызывая никаких эмоций. Наша группа уже прошла паспортный контроль, весело прогуливаясь по длинным смачным коридорам, где осуществлялась свободная торговля, — и: никто особенно не огорчился, когда стало известно, что рейс задерживается на несколько часов. Все уже казалось в прошлом, мысли о будущем бились о неизвестность, как надоедливая осенняя муха бьется о стекло, беспечность кружила голову.

Но постепенно веселье стало улетучиваться, посадку все никак не объявляли, обстановка начала наэлектризовываться, пассажиры нервничали, шумели, требовали жалобную книгу, а стройные светловолосые девушки, дежурящие у выхода на посадку, отделывались туманными намеками и ободряющими шутками.

Я, как мне казалось, по-прежнему ничего не соображал, лениво следя лишь за вялым переползанием стрелок на большом циферблате, висящем аккурат над головой утомленной от пассажиров дежурной.

И вдруг вся пассажирская масса задвигалась, зашевелилась, загалдела, оформилась в единый коллектив, напряженно ждущий окончательного приговора.

Вышел, вальяжно переваливаясь с ноги на ногу, представитель компании, которая отвечала за выполнение рейса, выволок ящик кока-колы и минеральной воды и громогласно объявил, что из-за нелетных условий полет переносится на следующий день.

— Сейчас вас отведут к автобусам, — сказал он, дергая выпученным веком, — вы поедете в гостиницу, поужинаете, переночуете, а утром раненько на тех же автобусах прибудете в аэропорт.

Пчелиный пассажирский рой, недовольно жужжа, отправился назад к паспортному контролю, получил однодневную визу; также жужжа, вылетел в багажное отделение, погрузил свой несчастный багаж на тележки, вывез его на улицу, погрузил в автобус и залетел в салон, как усталые пчелы залетают в свой родимый улей.

Автобусы тронулись с места, резанули шинами по мостовой и помчались темными улицами. И все это время я никак не мог выйти из полусонного состояния, хотя в глубине меня вдруг затренькала, затрепетала, забилась золотая сардинка потайной мысли. Я не выпускал ее наружу до тех пор, пока мы, наконец, не ввалились в гостиницу; но и тут, выпустив ее наружу, я еще не совсем пригляделся к ней, хотя и понимал, в чем дело. Но в гостинице было невыносимо жарко, выстроилась длинная очередь на оформление, и эта очередь тянулась томно и тягостно; казалось, что прежде чем в моих руках окажутся ключи от номера, время вынесет свой вящий вердикт, и мысль, поднимающаяся с глубины, так и не увидит света.

— Ваш номер четыреста пятнадцатый, — сухо сказал портье, — магнитная карточка, пожалуйста, за мини-бар — отдельная плата, ужин через час.

Какой к чертовой матери ужин?

Едва зайдя к себе в номер, я бросил на кровать свой багаж, слегка ополоснул руки и через пять минут выбежал из гостиницы по направлению к метро. Мысль, вырвавшаяся, наконец, на свободу, вела меня за собой, тащила на привязи, гнала, как паршивую собаку, вперед и вперед. «Я должен ее увидеть, — бормотал я на бегу, — я должен ее увидеть, у меня есть еще час времени, час времени, час времени…» Но как я найду ее на вокзале? Где буду искать? Ничего, кроме времени отправления, я не знаю — ни номера вагона, ни пути, с которого отправляется поезд.

Я говорил себе, что это безумие, но бежал, задыхаясь, все быстрей и быстрей, успел, перепрыгивая через три ступеньки, вскочить в последний вагон метро, и, только усевшись и отдышавшись, понял, что все это безнадежно: огромный двухэтажный вокзал, десятки поездов, отъезжающие, провожающие, встречающие; ну не ходить же в самом деле по вагонам, громко и протяжно выкрикивая ее имя?! «Стоп-стоп, зачем же по вагонам, — вновь забормотал я, как юродивый на паперти, — не надо по вагонам; есть выход, есть, я подойду к справочной и попрошу, чтобы по громкоговорителю передали ее имя, она услышит… а если не услышит… если она уже будет в поезде… нет, не должна, не должна… значит, все-таки справочная, она, по-моему, на втором этаже, рядом с выходом на перрон. Значит, так, я поднимаюсь на второй этаж и сразу, не раздумывая, бегу к справочной… Там я прошу, чтобы назвали ее имя…»-я почувствовал, что уже иду по второму кругу.

Слава богу, объявили станцию, на которой надо пересаживаться на другую линию. Бегу как ненормальный, обгоняю спокойных до омерзения чехов, через ступеньки перепрыгиваю, разговариваю сам с собой, сердце колотится, колом подступает к горлу тоска, «нет, не успею, не успею, не успею….» Это колеса вагонные так стучат или я бормочу им в такт, и постепенно схожу с ума? Ну, вот и вокзал. На первом этаже, возле касс, пусто, никого, если не считать нескольких чешских бомжей, расположившихся на ночлег на негостеприимных скамейках. Поднимаюсь на второй этаж; в буфете сидят зевающие пассажиры, группа веселых ребят с рюкзаками весело гогочет возле колонны, подпирающей потолок; выхожу к центру зала, останавливаюсь в растерянности и вдруг… Боже… Боже! Она… я не видел ее… выскочила откуда-то сбоку, бросается ко мне наперерез, обнимает, теребит, целует; глаза, огромные глазищи распахнуты, огни в них трепещут, бьются нетерпеливыми, тревожными факелами.

— Ты… ты… — буквально не говорит, а лепечет, шепчет, фразы рвутся, как легкая лента; осыпаются, как разноцветное конфетти, знаки препинания, оставляя сплошной нервозный текст. — Боже мой… боже мой, как же это… ты… что случилось, что случилось, ну скажи, ну скажи… я думала, у меня галлюцинации начались я когда увидела тебя вначале подумала как этот мужчина похож на тебя потом когда подошла поближе думаю все у меня точно поехала крыша… ведь ты давно уже должен был улететь а я… я не понимаю что происходит… ты… рядом… это невозможно… это наваждение… мистика какая-то…

Признаться, я сам слабо верил в реальность происходящего.

Мы стояли, обнявшись посреди зала, неприкаянные и нужные друг другу, погруженные в ледяное безмолвие вокзала. Люди обтекали нас, не замечая, и растекались в разные стороны, как ленивые толстые рыбы, помахивая хвостами.

Мы стояли, обнявшись, и Рахель все шептала мне на ухо горячие слова признания:

— Я целый день бродила по городу… по улицам… и думала, что вот, первый день без тебя… тоска была страшная… заходила в какие-то кафешки, пила кофе, я даже не помню, какой это был кофе; наверное, ведро этого кофе выпила, а затем плюнула на все и пошла в магазин… и… ты не будешь смеяться, правда? я разом потратила все деньги, которые у меня оставались… знаешь, я когда нервничаю, тоскую, места себе не нахожу, я отравляюсь бродить по магазинам и в конце концов покупаю какую-нибудь дорогую вещь и… успокаиваюсь, как будто сбрасываю с себя тяжелый груз… мне так было грустно без тебя… ты мне веришь, правда?