Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина. Страница 107

– Вот и время вышло. Мне пора.

Его голос снова звучал чуть отстраненно.

Паолина тоже встала.

– Ты придешь через неделю? – спросила она. И, не успев сдержать этих глупых слов, вновь густо покраснела.

– Да, – коротко ответил тетивщик, – непременно.

– Береги себя, – неловко промолвила девушка.

Пеппо сдержанно поклонился и двинулся прочь по дорожке к арке, ведущей из сада, а Паолина еще долго смотрела ему вслед. «Я знаю, со мной непросто иметь дело». Странно, но на поверку ни с кем и никогда ей еще не было так легко.

Послушница еще некоторое время стояла на месте, а потом тоже медленно пошла к арке.

Сестра Инес дождалась, пока та скроется за углом церкви, и на дрожащих ногах вышла из-под прикрытия густых барбарисовых веток. Сердце неистово молотило в грудь, холодный пот тек по вискам, пропитывая чепец. Итак, сомнений больше нет. Нечистый перестал скрываться, явив свое лицо открыто и бесстыдно. И первая жертва уже встала под его черные хоругви.

Дрожа, будто в горячке, и задыхающимся шепотом повторяя Символ веры, монахиня поспешила к зданию госпиталя, так и забыв корзину под кустом барбариса.

Глава 30

Мокрые рукава

Рука матери Доротеи пахла ладаном. Сестра Инес, стоя перед настоятельницей на коленях, так крепко сжимала эту руку, словно боялась, что та сейчас ударит ее по губам.

Договорив, монахиня обессиленно перекрестилась и осела на пол, будто выбравшись на берег из зловонного потока бурной и грязной реки.

– Вот и все, матушка, – глухо произнесла она, – он больше не скрывает лица. А ведь я… – Сестра Инес осеклась, сглатывая непочтительное «а ведь я предупреждала». Но настоятельница мягко взяла монахиню за локти:

– Вставай, милая. Тебе надобно успокоиться, ты вся дрожишь.

В ее увещевающем тоне не слышалось и тени потрясения. Мать Доротея будто утешала Инес, пришедшую с известием, что завяло несколько розовых кустов. Монахиня медленно выпрямилась, оправляя велон, и несмело подняла глаза на настоятельницу. Лицо, обезображенное шрамом, было по-прежнему безмятежным.

– Присядь, сестра. – Мать Доротея подтолкнула Инес к скамье у стены и опустилась рядом с ней. – А теперь объясни: отчего ты так предубеждена против Джузеппе, что видишь в слепом мастеровом самого Вельзевула?

Монахиня, все еще прерывисто дышащая, вдруг издала хриплый звук, словно невидимая ладонь охватила ее поперек горла. Несколько секунд она растерянно смотрела на настоятельницу, потом поднесла к губам дрожащую руку и тут же неловко уронила ее на колени. Эти бестолковые движения были бы смешны, если бы в них не сквозил ледяной ужас.

– Матушка. – пролепетала сестра Инес, – матушка, да что же это… Да вы сами посудите. Он убеждал Паолину, что Господь несправедлив, мелочен… Что он тщеславен… Что он может ошибаться… И ведь хуже всего не это. Он говорил со спокойной уверенностью человека, знающего, что он прав. Он приводил аргументы, убеждал… Матушка, на какой-то страшный миг я сама поняла, что готова поверить, хотя знаю Писание не в пример Паолине, для которой это все еще книга легенд. Какие еще вам нужны резоны? Какой нищий мастеровой способен на это? Он – сам нечистый, мать Доротея. И Господь вовремя указал нам на него. Необходимо изгнать его из наших стен и передать в руки экзорциста. А бедняжке Паолине место в монастыре, где…

Но тут настоятельница подняла ладонь, и сестра Инес умолкла.

– Скажи, сестра, доверяешь ли ты мне, только говори честно, – ровно и все так же мягко велела настоятельница.

– Доверяю, матушка… – прошептала Инес. – Кому же еще мне доверять, ежели не вам, благодетельница?..

А мать Доротея спокойно и твердо проговорила:

– Ты правильно сделала, что пришла ко мне. И в другом ты права – Джузеппе необычный юноша. Он умен не по годам и на редкость прозорлив. Каждому по силам выслушать и поверить. Но совсем не каждый умеет выслушать и задуматься. И уж вовсе мало кто имеет смелость выслушать и заявить, что он думает иначе.

Джузеппе находит историю Иова не такой, какой ее принято считать? Но сестра, он ведь воспитан материей, а не духом. Ты и я знаем, что многое в Писании надобно воспринимать как идею, назидание, а вовсе не буквальное жизнеописание. Притча об Иове – песнь о блаженстве смиренных. Но эти понятия непросто постичь, и могут уйти годы, покуда душа созреет для них. Однако заметь, что Джузеппе сочувствует жене Иова. Разве милосердие – одно из свойств лукавого?

Монахиня прерывисто вздохнула, будто собираясь заплакать:

– Мать Доротея… Я не возьмусь спорить с вами. Но разве не кроется подчас грех в белой кисее? Не потому ли нечистого называют Отцом Лжи? Он тронул Паолину именно тем, что вы назвали милосердием. Он обогрел ее слабое сердце своей фальшивой добротой. И тут же принялся нашептывать ей слова столь богохульные, что за одни такие помыслы надобно истязать себя жестоким покаянием несколько недель.

Мать Доротея помолчала. А потом подняла на сестру Инес задумчивый взгляд:

– Что ж, допустим. Но сейчас, сестра, попытайся отбросить свое смятение и скажи по совести: в чем именно, по-твоему, юноша неправ?

И тут монахиня ощутила, как качающийся под ногами пол замер незыблемой твердостью старинных плит. Наконец-то она поняла… Мать настоятельница просто испытывает ее, пытаясь узнать, не поддалась ли она соблазну и можно ли по-прежнему ей доверять. Выпрямив спину, сестра Инес заговорила новым тоном, исполненным спокойного достоинства:

– Господь наш мудр и всемогущ. И жалок тот, кто возводит на Него напраслину, приписывая Ему ничтожные человеческие пороки. Слеп тот, кто ищет в Его промысле несовершенства. И глуп тот, кто подозревает в Его деяниях ошибку.

Мать Доротея выслушала монахиню молча, а потом произнесла с незнакомой той доселе суровостью.

– А теперь слушай меня, сестра Инес. Я приняла тебя в лоно церкви испуганной и изможденной девочкой, я приручала дикого зверька, не доверявшего чужим рукам, я взращивала в тебе веру в Бога и людей, неустанно выхаживала уцелевшие в тебе ростки добра. И поэтому я вправе нравоучать тебя, даже если тебе это и не по душе.

Жалок тот, кто судит ближнего, возомнив себя выше его. Слеп тот, кто не догадывается заглянуть в неказистую раковину, чтобы увидеть жемчуг. И глуп тот, кто твердит заученные слова, не вдумываясь в смысл. Джузеппе упрекает Господа? Да, и, значит, он в него верует. Ведь не станешь же ты упрекать дракона из детских сказок за его огнедышащий рык? Джузеппе утверждает, что Господь ошибся? Подумай, Инес, как сильно нужно доверять кому-то, чтоб, не порицая, признавать его право на ошибку.

– Господь не может ошибаться! Мы не вправе даже допускать этого! – Сестру Инес била дрожь, слезы лились по бледным щекам.

– Мы не вправе судить Господа, как дети не вправе судить отца! – повысила голос настоятельница. – Но мы обязаны давать себе труд задумываться о его решениях, обязаны иметь смелость, чтоб видеть: некоторые из них оказались неверны, и вдвойне обязаны учиться на них, чтобы стать лучше и мудрее. Это и есть истинная вера в Создателя. Не сам ли Господь признал свою ошибку и наслал на мир Великий потоп, дабы ее исправить?

Если о чем-то я и скорблю, так лишь о том, что острый ум этого юноши не сможет расцвести, напитанный должным образованием. И, увы, это тоже ошибка Провидения. А сейчас ступай, сестра. Не труди сегодня рук, твоей душе нужен покой. Уединись в своей келье и проведи день в молитве.

Мать Доротея широко перекрестила монахиню и встала. Сестра Инес тоже поднялась, мелко дрожа. Она еще несколько секунд постояла, будто ища какие-то слова, затем поклонилась и вышла, чувствуя, как неловко ступают одеревеневшие ноги. Она действительно отправилась в свою келью и, преклонив колени, надолго замерла. А потом зашептала, все горячей и неистовей.

Трудно сказать, о чем молилась монахиня в тот день. Но глубокой ночью, когда во всех кельях уже давно царила тьма, сестра Инес сидела за шатким столом. Перед ней горела свеча, а на столе виднелись несколько листов бумаги и чернильный прибор. Монахиня долго размышляла о чем-то, черкая по листу пером, точно складывая стихи. А потом отложила лист, исписанный обрывочными словами и густо замаранный исправлениями, взяла чистый, и перо бойко забегало по невидимым линиям строк…