Кто люб богам (ЛП) - Росс Кейт. Страница 71

Клэр посмотрел на него с несчастным видом.

- Верити здесь. Верити – это я.

- Что? – сэр Малькольм отшатнулся. – О чём вы говорите?

- Я Верити Клэр, – её голос постепенно стал более высоким, – мой брат Квентин умер полтора года назад. Я заняла его место.

Сэр Малькольм схватил со стола лампу и посветил ей в лицо. Она с трудом встретила его взгляд.

- Да, – тихо сказал он, – теперь я вижу, что это правда. Намётанный глаз Кестреля заметил это раньше меня!

Она покраснела и опустила глаза. Сэр Малькольм же с изумлением повернулся к Джулиану.

- Как вы догадались? Я обезумел или вы правда сказали, что вам подсказал это «Венецианский купец»?

- Да. Когда я уезжал от вашего деда, мисс Клэр, он сказал, что ненароком загадал мне загадку и надеется, что я никогда не разгадаю её. Я раздумывал над нашим разговором, но не мог понять даже в чём заключается загадка, не говоря уж о том, чтобы найти ответ. Но сегодня мы с сэром Малькольмом говорили о вас, и я вспомнил, как мистер Тиббс сравнивал вас с Порцией из «Венецианского купца» – той Порцией, что переодевалась с юриста-мужчину. Всё стало на свои места. Вы с братом – ровесники. Вы учились вместе с ним, даже латыни и греческому. У вас природный талант к актёрской игре и перевоплощению. Вы обожаете Мэри Уолстонкрафт и разделяете её негодование от того, что женщинам открыто столь узкое поприще для свершений. Говорили, что вы дерзкая, даже неразборчивая в средствах, если считаете дело правым. И наконец, оставались мои собственные впечатления. Я почти попадал под ваше обаяние – это и делало меня более строгим судьёй, ведь я чувствовал ложь. Теперь я понял, что чары были реальны – а ложь был в том, что вы скрывали их.

Этот комплимент подействовал на девушку как порыв холодного ветра. Галантность, что была второй натурой для Кестреля, не была таковой для неё. Джулиан вспомнил как Тиббс говорил, что чужое восхищение будто бы возводит женщину на пьедестал и заточает на нём. Посмотрев на эту бледную и недвижимую девушку в свете лампы он представил её связанной верёвками – взбунтовавшаяся статуя, водворённая на место.

- Я смущён, – проговорил сэр Малькольм. – Я не помню, что мог сказать в вашем присутствии… какие слова мог проронить…

- Вам не нужно беспокоиться, сэр. Вы один из немногих знакомых мне мужчин, которым не нужно присутствие леди, чтобы вести себя как джентльмен и говорить, как джентльмен.

Он пару секунд молча смотрел на неё, а потом мягко произнёс.

- Рассказывайте, мисс Клэр. Расскажите нам всю историю.

Она отошла за диван, всё ещё пряча глаза, и положила руки на его спинку. Джулиан гадал, смущают ли девушку её облачённые в штаны ноги теперь, когда её больше не защищает мужская личина. Но в её молчании не было прежней застенчивости – она просто собиралась с мыслями. Кестрель осознал, что Верити не просто изображала мужчину – она играла другого человека. Верити не была застенчивой – если только это не касалось той сферы желаний, в которой она была неопытна и уязвима.

- Вы знаете, что мы с Квентином выросли на континенте. Наше детство и юность многим показалось бы очень странным, – она сделала паузу. – Мистер Кестрель, дедушка Джордж рассказывал вам о себе?

- Я знаю, что он был Монтегю Уайлдвудом, но вынужденно оставил Англию после того как убил человека на дуэли.

Она кивнула.

- Я не хотела говорить об этом сама. Я готова поделиться своими секретами, но у меня нет права рассказывать чужие, – её лицо смягчилось. – Дедушка был чудесным опекуном – любящим, очаровательным. Он всегда уважал меня и Квентина как людей, даже когда мы были детьми. Обычные люди говорили, что ему нужно осесть, а не скитаться по всей Европе, изучая языки, искусство, музыку и идеи. Эти же добронамеренные люди убеждали его отослать Квентин в школу, а не возить с собой учителя – а он делал это лишь потому что мы с Квентином так любили друг друга, что не вынесли бы разлуки. Самое необычное заключалось в том, что он позволил мне учиться вместе с братом, когда увидел, что мне это нравится. Я не знала, как мне повезло. У меня не было подруг-англичанок, и я не знала, что если бы выросла здесь, то не знала бы ничего, кроме французского, вышивания и акварелей.

Только когда я стала старше, то поняла, что отличаюсь от других женщин. Когда мне пришло время укладывать волосы и бывать на званых ужинах и балах, я поняла, что не умею себя вести. Манеры других девушек казались мне фальшивыми и просто смешными. Я говорила о политике и философии, а мужчины смотрели на меня искоса или смеялись. Наверное, я иногда говорила глупости – я всегда была очень самоуверенной и опрометчивой – но смеялись они не поэтому. Их смешило то, что женщина имеет своё мнение на серьёзную тему. Всё равно, что заговорила бы лошадь – кого-то бы это напугало, а для кого-то было бы нелепостью. Не все наши друзья были такими, но многие самые респектабельные, особенно англичане.

Пока у меня были Квентин и дедушка Джордж я не заботилась о том, что подумают другие. Но когда мы стали совершеннолетними, Квентин решил вернуться в Англию и учиться на юриста. Наш отец был членом Линкольнз-Инн, так что дедушка написал другу отца и попросил поддержать его прошение. Прошение приняли, и было решено, что мой брат приедет к началу зимнего семестра, то есть к январю прошлого года.

Я хотела радоваться за него, но в сердце была такая горечь! До той поры мы учились вместе, но теперь этот путь был для меня закрыт. И почему, почему, почему? – в её глазах вскипели яркие, злые слёзы. – Я не глупее Квентина. По образованию я гожусь в барристеры, а по характеру тем более. Но что толку говорить об этом – вы не хуже меня знаете глупые, бессмысленные предрассудки, что стоят между женщинами и любым серьёзным занятием. Вы скажете, что быть женой и матерью – тоже достойно? Да, конечно – но у меня в этом нет будущего. Я некрасива. У меня нет присущих благовоспитанной девице достоинств. У меня есть только науки, языки и нрав, от которого мужчины разбегаются как зайцы. Я будто в ловушке. Мой ум пропадает просто потому что я женщина, а моя женственность пропадает просто потому что у меня есть ум.

Я не хотела, чтобы Квентин видел, как я несчастна. За несколько месяцев до того мига, когда он должен был уехать в Англию, мы должны были поехать к нашим друзьям в Швейцарию, но я упросила дедушку Джорджа взять меня в Вену. Квентин поехал один, – она тяжело сглотнула и продолжила. – Тогда я в последний раз видела его живым. В деревне, куда они приехали, была лихорадка, и он заболел. Когда мы с дедушкой Джорджем узнали, мы поспешили к нему и мчались день и ночь, но опоздали.

Я была потрясена. Я чувствовала, что какую-то важную часть меня отсекли. Целыми днями я была в слепом, неизмеримом горе. Дедушка Джордж позаботился о погребении. Мы похоронили Квентина тихо, у маленькой деревенской церкви. Везти тело куда-то было бессмысленно. У нас не было дома – во всем мире не было ни одного места, что мы могли назвать своим. А та деревня была мирной и тихой. Я думаю, он бы хотел упокоиться в таком месте.

Мы с дедушкой остались одни. Нам ничего не хотелось, и мы сидели, сложа руки. Наконец, дедушка Джордж сказал: «Верити, так продолжаться не может. Надо сообщить родственникам, что Квентина больше нет – скрывая это, его не вернёшь». Он сказал, что мы должны хотя бы сообщить в Линкольнз-Инн, чтобы его комнаты могли отдать кому-то другому».

Она замолчала, будто собираясь с духом.

- Вот что вы должны понять: вся идея была моей. Я придумала это, и я одна в этом виновна. Я знаю, что это ужасно – со смерти брата не прошло и пары недель, а я украла его жизнь. Но это не было хладнокровным преступлением. Да, я хотела того, что мог бы получить он – шанс зарабатывать деньги, иметь профессию, изменять жизни людей. Но ещё, становясь Квентином, я делала его живым. Как может быть мёртв тот, кому пишут письма, одалживают книги, приглашают на ужины? Пожалуйста, не думайте, что я сошла с ума – я понимаю, что это просто притворство. Но оно успокаивало меня – помогло жить одной, без него.