Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней - Годар Этьен. Страница 36

Ад кромешный — вот куда он вернулся. Владелец дома, Гланцер, из которого получился бы отменный антисемит, если бы не тот прискорбный факт, что он сам был евреем, выкрикивал оскорбления в лицо миниатюрной перепуганной Эстер, пока Макс и смущенная молодая женщина, которую Либерман никогда здесь не видел, возились со столом Лили, подталкивая его к дверям спальни. Из многочисленных ведер и тазов, расставленных по всему помещению, доносилось музыкальное перестукивание капель и струек воды, которые просачивались из мокрых пятен по всему потолку. На полу в кухне валялись осколки фаянсовой посуды. («О, эти крысы!» — то был голос Лили) и надрывался телефон.

— Ага! — заорал Гланцер, поворачиваясь и тыкая в него пальцем. — Вот она, явилась наша всемирная знаменитость, которую совсем не беспокоит имущество бедного старого человека! Не ставьте свой чемодан, пол его не выдержит!

— Добро пожаловать домой, — сказал Макс, вцепившийся в край стола.

Либерман поставил чемодан и положил папку. Было воскресное утро и он ожидал, что в квартире его встретят тишина и покой.

— Что случилось? — спросил он.

— Что случилось? — взвизгнул Гланцер, проталкиваясь к нему между двумя столами; его одутловатое лицо было багрово-красного цвета.

— Я скажу вам, что случилось! Наверху потоп, вот что! Вы так перегрузили тут полы, что трубы перекосились! И дали течь! Вы думаете, они способны выдержать ту нагрузку, что вы на них навалили?

— Трубы дали течь наверху и я в этом виноват?

— Все связано! — заорал Гланцер. — Передалось напряжение! Весь дом рухнет из-за перегрузки, что вы тут устроили!

— Яков? — Эстер протянула ему трубку, прикрывая микрофон. — Человек по фамилии фон Пальмен, из Маннгейма. Он уже звонил на прошлой неделе. — Прядь волос выбилась из-под ее рыжеватого парика.

— Запиши его номер, я перезвоню ему.

— Я только что разбила розовую вазу, — мрачно сказала Лили, появляясь в дверях кухни. — Любимую вазу Хайны.

— Вон! — распространяя зловонное дыхание, оглушительно завопил Гланцер. — Выкинуть все эти столы и шкафы. Тут квартира, а не офис! И стеллажи с папками тоже!

— Сам пошел вон! — на том же пределе громкости заорал Либерман — как он выяснил, это был лучший способ иметь дело с Гланцером. — Идите занимайтесь своими вонючими трубами! Это моя мебель, мои столы и шкафы! Разве в договоре упоминалось еще что-то, кроме обеденного стола и стульев?

— Вам в суде объяснят, что говорится в договоре!

— А вам объяснят, сколько с вас взыщут за эту аварию! Вон1 — Либерман показал пальцем на дверь.

Гланцер заморгал. Заюлив взглядом, словно к чему-то прислушиваясь, он обеспокоенно взглянул на Либер-мана и кивнул.

— Не сомневайтесь, я уйду, — прошептал он. — Прежде, чем что-то случилось. Жизнь мне дороже, чем имущество.

Он вышел на цыпочках и прикрыл за собой двери.

Либерман топнул ногой и крикнул:

— Я хожу по полу, Гланцер!

Издалека донеслось:

— Он провалится!

— Не надо, Яков, — сказал Макс, беря Либермана за руку. — Тут все держится на честном слове.

Либерман повернулся. Оглядевшись, он поднял глаза к потолку и только застонал:

— Ой-ой-ой! — после чего закусил нижнюю губу.

Эстер, которая, встав на цыпочки, вытирала стеллаж с досье, сказала:

— Мы успели спохватиться, так что все не так плохо. Слава Богу, утром я была на кухне, пекла ореховый торт. Как только увидела, что тут делается, сразу же позвала Макса и Лили. Протекло только здесь и на кухне, а не в других комнатах.

Макс представил застенчивую молодую женщину с большими красивыми серыми глазами: их с Лили племянница Алике из Брайтона, из Англии, которая приехала к ним на каникулы. Пожав ей руку, Либерман поблагодарил за помощь, после чего снял наконец пальто и включился в общий труд.

Они вытерли столы и мебель, опустошили полные тазы и ведра, вернули их под места протечек и постарались затереть вспучившуюся штукатурку на потолке.

Затем, рассевшись на столах и на той половине дивана, что не отсырела, они принялись за кофе с тортом. Из протечек лишь временами стекали неторопливые струйки. Либерман немного рассказал о поездке и визитах к старым друзьям, об изменениях в них, которые бросились ему в глаза. Алике, запинаясь, отвечала на вопросы Эстер о своей работе художницы по текстилю.

— Пришли некоторые пожертвования, Яков, — сообщил Макс, торжественно кивая седой гривой волос.

— Как всегда, после Святых Дней, — подтвердила Лили.

— Но в этом году больше, чем в прошлом, дорогая, — сказал Макс.

Кивнув, Либерман посмотрел на Эстер:

— Мне что-нибудь приходило из агентства Рейтер? Отчеты? Вырезки?

— Есть какой-то конверт с их грифом, — сказала Эстер, — и довольно большой. На нем сказано «Лично».

— Сообщения? — спросил Макс.

— Перед отъездом я переговорил с Сиднеем Байно-ном. Об истории, которую мне рассказал тот мальчик, Кохлер. О нем что-нибудь известно?

Они покачали головой.

Эстер поднялась, держа в руках блюдце с чашкой и сказала:

— Этого не может быть, слишком смахивает на бред.

Лили тоже поднялась, начав было собирать тарелки, но Эстер остановила ее:

— Оставь все, как есть, я уберу. Лучше пройдитесь с Алике, покажите ей окрестности.

Макс, Лили и Алике стали собираться, и Либерман от души поблагодарил их за помощь. Он поцеловал в щеку Лили, подал руку Алике, пожелав ей хорошо провести отпуск, и похлопал Макса по спине. Закрыв за ними дверь, он подхватил чемодан и отнес его в спальню.

Заглянув в ванную, он взял пилюли, которые ему приходилось принимать в двенадцать часов, развесил всю одежду в шкафу и сменил пиджак на свитер, а туфли на шлепанцы. Держа в руке очки, он вернулся в гостиную и, взяв папку, направился к высоким французским дверям в столовую, лавируя между столами.

— Я буду посматривать, не пойдет ли снова вода, — из кухни сказала Эстер. — Ты хочешь, чтобы я связала тебя с этим человеком из Маннгейма?

— Попозже, — сказал Либерман, располагаясь в гостиной, которая теперь стала его кабинетом.

Стол был завален журналами и стопками вскрытых писем. Положив папку, он включил настольную лампу и надел очки, после чего из-под большой стопки бумаг вытащил несколько конвертов. Он сразу же нашел серый конверт из агентства Рейтер, пухлый и с четко выписанным адресом. Такой толстый?

Усевшись он расчистил перед собой место, отодвинув скопившуюся почту на край стола. Фотография Ханны перевернулась, а несколько журналов шлепнулось на пол.

Он сдернул липкую ленту по краям клапана конверта и раскрыл его. На зеленое сукно стола вывалилась куча газетных вырезок и оторванных телетайпных лент. Двадцать, тридцать, еще и еще; некоторые представляли собой фотокопии или наскоро отхваченные ножницами куски из газетных полос. «Mann getotet in Autounfall; Priest Slain by Robbers; Eesv&da dodar man, 64». Ha отдельных вырезках были желтые и синие ярлычки с датами и названиями газет. Всего больше сорока сообщений.

Он заглянул в конверт и извлек оттуда еще пару маленьких вырезок и пачку их, обернутых листом белой бумаги.

«Держите меня в курсе дела, — было написано на нем аккуратным мелким почерком в самом центре. — С.Б. 30 окт.»

Отложив в сторону конверт, он разложил вырезки и сообщения по всему столу для лучшей видимости — неправдоподобное обилие текстов на французском, английском, немецком — и еще на шведском, датском и других, которых он не мог разобрать, кроме разве нескольких слов тут и там. «Dod», конечно же, означало «смерть» или «мертвый».

— Эстер! — крикнул он.

— Да?

— Словари для перевода — шведский и датский! А также голландский и норвежский.

Он взял вырезку на немецком: «В результате взрыва на химическом заводе в Золингене погиб ночной сторож Август Мор, шестидесяти пяти лет». Нет, не то. Он отложил в сторону.

И тут же снова взялся за нее. Разве мелкий гражданский служащий не может подрабатывать по ночам?. Сомнительно для шестидесятипятилетнего человека, но возможно. Взрыв произошел утром того дня, когда ему стала известна эта история, если исчислять ее с 20-го октября.