Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней - Годар Этьен. Страница 38

— Вы хоть знаете, какую информацию собирать? — спросил он.

— Естественно, знаю. Кому Мюллер оставил свои деньги, с кем он поддерживал отношения, каких он придерживался политических взглядов, чем занимался во время войны.

— Где он родился…

— Знаю. И все подробности того вечера.

— Кроме того, были ли у него какие-то контакты с Менгеле то ли во время войны, то ли сразу после нее. Где он служил? Был ли он когда-нибудь в Гюнцбурге?

— В Гюнцбурге?

— Где жил Менгеле. И попытайтесь не вести себя подобно прокурору…

— При желании я могу производить на людей самое лучшее впечатление, герр Либерман.

— Я не могу ждать, пока вы мне это продемонстрируете. Дайте, пожалуйста, мне ваш адрес; я вышлю вам снимки трех человек, которые предположительно могли иметь отношение к этому убийству. Снимки старые, были сделаны примерно тридцать лет назад, и по крайней мере один из них перенес пластическую операцию, но они могли болтаться где-то поблизости и, может быть, кто-то видел чужаков. Кроме того, я вышлю вам письмо, подтверждающее, что вы работаете на меня. Или выслать вам подтверждение, что это я работаю на вас?

— Герр Либерман, я испытываю к вам искреннее восхищение и глубоко уважаю вас. Верьте, я просто горд, что могу оказать вам какое-то содействие.

— Хорошо, хорошо.

— Ну, разве я не могу быть обаятельным? Вы убедились?

Либерман записал адрес фон Пальмена и его телефон, дал ему еще несколько указаний и повесил трубку.

«Мы». Но, может быть, парень справится; похоже, что он в самом деле достаточно толковый.

Закончив со вторым списком, он несколько минут изучал его, а потом открыл левый ящик письменного стола и достал оттуда папку со снимками, которые собрал из всех своих досье. Он подобрал снимки Гессена, Клейста и Траунштейнера — на крупнозернистой фотобумаге были изображены улыбающиеся молодые люди в форме СС; скорее всего, сегодня эти снимки были уже бесполезны, но они были лучшими из того, что у него имелось.

— Эстер! — крикнул он, бросая их на стол.

Гессен, улыбаясь, глядел на него: темноволосый юноша с волчьим оскалом обнимал своих сияющих родителей. Либерман перевернул снимки и на обороте, где излагались данные по Клейсту, приписал: «Волосы теперь серебряного цвета. Перенес пластическую операцию».

— Эстер?

Взяв снимки, он поднялся и вошел в комнату.

Сидя у стола, Эстер спала, положив голову на сложенные руки.

На цыпочках он подошел к столу, положил на его угол снимки и также на цыпочках через гостиную направился в спальню.

— Куда ты направляешься? — окликнула его Эстер.

Удивившись, что она сразу же услышала его, он ответил:

— В ванную.

— Я хотела сказать — куда ты едешь?

— Ах, это, — сказал он. — В одно местечко рядом с Эссеном — в Гладбек. И в Золинген. С тобой все в порядке?

Выйдя из гостиницы, Фарнбах остановился. Его привели в восхищение фосфоресцирующие беловато-фиолетовые сумерки, которые, как его заверил портье в гостинице, будут стоять несколько часов; он натянул перчатки, поднял меховой воротник и поплотнее напялил шапку на уши. В Сторлиене было не так холодно, как он опасался, но все же достаточно зябко. Слава Богу, что ему не надо ехать севернее; жизнь в Бразилии сделала из него сущую мимозу.

— Сэр? — кто-то тронул его за плечо. Он повернулся, увидев возвышавшегося над ним человека в черной шляпе, который держал в руке удостоверение. — Инспектор-детектив Лофквист. Могу ли я перекинуться с вами парой слов, будьте любезны.

Фарнбах взял удостоверение в кожаной обложке с пластиковым покрытием. Он сделал вид, что в сумерках ему трудно разобрать текст, хотя это было не так, но ему нужно было время, чтобы обдумать ситуацию. Вернув удостоверение инспектору-детективу Ларсу Леннарту Лофквисту, он выдавил из себя любезную улыбку (по крайней мере, он на это надеялся) и, стараясь не выдавать охватившие его тревогу и беспокойство, сказал:

— Да, конечно, инспектор. Я приехал сегодня днем и сомневаюсь, чтобы успел нарушить какие-то законы.

Улыбаясь ему в ответ, Лофквист сказал:

— Я в этом тоже уверен, — он засунул удостоверение во внутренний карман своего черного кожаного пальто. — Если вы не против, можем пройтись и переговорить.

— Прекрасно, — согласился Фарнбах. — Я собирался бросить взгляд на водопад. Похоже, что тут больше нечем заниматься.

— Да, в это время года, — они двинулись по мощенной булыжником мостовой перед гостиницей. — В июне и июле тут несколько веселее, — сказал Лофквист. — Всю ночь светит солнце и полно туристов. К концу августа даже центр города к семи-восьми вечера вымирает и вообще тут тихо, как на кладбище. Вы вроде немец.

— Да, — сказал Фарнбах. — Моя фамилия Буш. Вильгельм Буш. Я коммивояжер. Надеюсь, это не вызывает у вас беспокойства, инспектор?

— О нет, отнюдь, — они миновали каменную арку. — Можете не волноваться. Наше общение носит совершенно неофициальный характер.

Они повернули направо и бок о бок двинулись по выщербленной кладке дороги. Улыбнувшись Фарнбах сказал:

— Даже совершенно невинный человек испытывает какое-то смущение, когда его хлопает по плечу инспектор-детектив.

— Наверно, так и есть, — согласился Лофквист. — Прошу прощения, если я обеспокоил вас. Просто мне приходится присматриваться ко всем иностранцам. К немцам в особенности. И встречаясь с ними… я получаю удовольствие от разговора. Что вы продаете, герр Буш?

— Шахтное оборудование.

— Вот как?

— Я представляю в Швеции фирму «Оренштейн и Копель» из Любека.

— Не могу утверждать, что слышал о ней.

— Она достаточно известна в своей области деятельности, — поведал Фарнбах. — Я работаю на них вот уже четырнадцать лет. — Он глянул на детектива, что шел слева от него. Чуть вздернутый кончик носа и четкая линия подбородка напомнили ему о капитане, под командой которого он когда-то служил в СС: тот тоже начинал допросы с небрежных безобидных слов, что, мол, не стоит беспокоиться; совершенно неофициально. Потом уже шли обвинения, настойчивые вопросы, пытки.

— Оттуда вы и приехали? — спросил Лофквист. — Из Любека?

— Нет. По сути, я родом из Дортмундта и живу сейчас в Рейнфельде, который рядом с Любеком. То есть, когда я не в Швеции, так точнее. У меня квартира в Стокгольме.

Как много, подумал Фарнбах, известно этому сукину сыну и, ради Бога, что он вынюхивает? Неужели вся операция провалилась? Неужели Гессен, Клейст и все прочие сейчас находятся в таком же положении или же только ему не повезло?

— Повернем здесь, — показывая на лесную тропинку справа от них, сказал детектив. — Она ведет к самому лучшему пункту обзора.

В сгущающейся тьме они двинулись по склону холма по узкой тропке. Фарнбах расстегнул верхнюю пуговицу пальто, чтобы мгновенно выхватить револьвер, если дела пойдут хуже некуда.

— Я сам некоторое время провел в Германии, — сказал Лофквист. — Плыл на пароходе в Любек.

Он перешел на немецкий; говорил он на нем безукоризненно. Сбитый с толку Фарнбах подумал, что, может быть, в самом деле нет оснований для тревоги; почему бы не допустить, что Ларе Леннарт Лофквист всего лишь решил попрактиковаться в немецком? Но вряд ли стоило на это рассчитывать. Он сказал:

— Вы отлично говорите по-немецки. Поэтому вы и ищете уроженцев Германии, чтобы получить возможность попрактиковаться?

— Я говорю не со всеми немцами, — возразил Лофквист. и в голосе его слышалось сдерживаемое веселье.

— Только с бывшими капралами, которые прибавили в весе и называют себя «Буш» вместо «Фарнштейн».

Остановившись, Фарнбах уставился на него.

Улыбаясь, Лофквист снял шляпу; глядя на спутника, он отодвинулся чуть в сторону, чтобы оказаться на свету — смеясь, он повернулся лидом к Фарнбаху и сделал вид, что указательным пальцем поправляет несуществующие усы.

Фарнбах был изумлен.

— О, Господи, — выдохнул он. — Только секунду назад я думал о вас. Не могу представить… о, Господи! Капитан Хартунг!