Измена по контракту (СИ) - Володина Таня. Страница 25

— Засосы? — вырывается у меня помимо воли.

— Почему «засосы»? — удивляется Сергей Петрович. — Нет, просто синяки, как будто его душили. Потом синяк под глазом. Потом царапины на груди.

Неожиданно мне становится больно от этих слов. Я представляю нежную алебастровую кожу юноши, тонкую шею и безупречных очертаний скулу — и всё это покрыто отвратительными ссадинами и кровоподтёками. Каким садистом надо быть, чтобы осквернить такую красоту?

— Сначала Юра подумал, что у ребёнка проблемы в группе. Он же был самым младшим, на два года младше остальных ребят, и при этом — самым талантливым. У него в голове не обычный человеческий мозг, а суперкомпьютер, способный построить любое сооружение в любой проекции. Ему даже чертёж не нужен, чтобы построить дом, все чертежи у него в голове. Никогда такого не встречал. Уникальная способность!

— И что дальше?

— Разумеется, он поговорил с Владом. Тот упирался, доказывал, что всё в порядке, но Юра всё-таки докопался до правды. Сопоставил косвенные улики. Оказывается, Влада избивала Кира.

Вот тварь! Неужели она и есть первая неудачная любовь Влада?

— За что?

— Да кто ж его знает? Влад молчал и просил отца оставить его в покое. Грозился убежать из дома. Тогда Юра взялся за Киру. Та тоже ничего толком не рассказала, сказала лишь, что Влад плохо себя вёл. В чём заключалось плохое поведение, она не пояснила. Разумеется, Юра её выгнал. А Влада отвёл к психологу, потому что мальчику становилось всё хуже и хуже. Его мучила бессонница, он начал курить, забросил учёбу, закатывал истерики по любому поводу, грубил отцу. Полный набор подростковых проблем.

Я вздыхаю. Он и сейчас грубит и закатывает истерики. Психологи не помогли.

— Сколько лет было Кире?

— Около тридцати, может, чуть больше.

Выходит, она была гораздо старше Влада. Сейчас ей за сорок.

— Она была красивой?

Сергей Петрович смотрит на меня:

— Красивая, да. Тёмные волосы, кудрявая, невысокого роста. На тебя чем-то похожа. Но если ты думаешь, что она была его первой любовью, то…

— Что? — переспрашиваю я.

— Да ну нет, — говорит Сергей Петрович уверенно. — Он же был совсем ещё мальчишкой. Первокурсник. Птенец желторотый. А она такая зрелая, такая настырная деловая дамочка. Она мечтала выйти замуж за профессора, а не вытирать сопли его сыночку.

Что ты вообще знаешь о мечтах тридцатилетних женщин? Особенно когда она встречает такое существо, как Влад Дроздов, — талантливое, прекрасное и беззащитное.

— А у вас случайно нет её телефона?

— Случайно есть, — отвечает он. — Она у меня пару раз убиралась, когда моя постоянная домработница болела. Сейчас найду её телефон.

— Спасибо, вы мне очень помогли.

— Надеюсь, ты тоже поможешь моей дочери.

Ага, пересплю с её мужем. Завтра же.

На этой благожелательной ноте мы и расстаёмся.

По её голосу я понимаю, что она пьяна в хлам. Всего три часа дня, а она уже лыка не вяжет.

— Вы Кира Платонова? — спрашиваю я вежливо. — Меня зовут Яна, я хотела предложить вам…

— Да в жопу засунь свои предложения! Как же вы все достали! Ну нет у меня денег, нет, и не звони сюда больше!

— Стой-стой! Я не телефонный мошенник, мне правда нужно с тобой поговорить! Лучше лично.

— Кто ты такая?

Хороший вопрос. Как ответить-то?

Я нахожу самую обтекаемую формулировку:

— Я занимаюсь некоторыми делами семьи Дроздовых. Ты в курсе, что Юрий Дроздов умер год назад?

— Юра умер? Нет, я не знала. Туда ему и дорога! А тебе-то чего надо?

— Поговорить о его сыне.

Она надолго замолкает. Мне даже кажется, что связь прервалась.

Потом глухо отвечает:

— Я не хочу о нём разговаривать.

— Почему?

— Потому что Славик — больной ублюдок. Из-за него у меня всё пошло наперекосяк.

Славик? Настолько пьяна, что не помнит имя парня, которого избивала десять лет назад? Или путает с кем-то другим?

Я уточняю:

— Сына покойного Юрия Дроздова зовут Влад.

Она хихикает:

— Его зовут Владислав, дамочка!

— Он всем представляется как Влад.

— Да похрен, как он представляется! Для меня он как был Славиком, так и останется до самой моей смерти. Всё, разговор окончен.

— Стой! — снова прошу я. — Я дам тебе десять тысяч, если ты расскажешь, почему била Славика, когда работала у Дроздова.

— А-а-а, так вот что тебя интересует.

Я не знаю, что она имеет в виду, но твёрдо отвечаю:

— Да, именно это меня и интересует.

— Пошла ты к чёрту!

— Пятьдесят тысяч.

Она затыкается. Тяжело дышит и выдаёт:

— Сто!

Вот же гадина!

— Плачу пятьдесят за рассказ о Славике и ещё пятьдесят, если это будет интересный, подробный и максимально откровенный рассказ с рейтингом «восемнадцать плюс». Ты меня понимаешь?

— Понимаю, чего ж не понять? Дамочку интересуют пошлые подробности. Приезжай. И захвати бутылку коньяка. Без коньяка я про грёбаного Славика рассказывать не буду.

Она и правда красивая. Была когда-то давно. Лет двадцать назад. А сейчас располнела, черты лица оплыли, волосы с проседью повисли вдоль лица грязными паклями. Выглядит не на сорок с небольшим, а на все шестьдесят.

Она проводит меня в дальнюю комнату в неухоженной коммуналке, где пахнет варёной капустой. Этот запах ещё мерзее, чем запах перегара от Киры.

В комнате она кивает на диван:

— Садись.

Я не рискую садиться на несвежее бельё, которое валяется на диване, и присаживаюсь на деревянный стул.

— Что, брезгуешь? — усмехается она. — Коньяк принесла?

Я ставлю на стол бутылку. Кира берёт её, читает название и довольно кивает:

— Молодец, не пожалела денег. Пить будешь?

— Нет.

— Ну а я выпью.

Она наливает себе в стакан и залпом выпивает половину. Закусывает пряником.

— Ну и что ты хотела узнать про Славика?

— Всё, — отвечаю я. — Всё, что ты о нём знаешь.

— А кто тебя послал?

— Я же сказала, семья Дроздовых.

— Чё ты гонишь, какая ещё семья? Если Юра умер, то кто там остался? Его чокнутый сыночек из Тулы? Это он тебя послал?

— Есть ещё старший сын из Израиля, — напоминаю я.

Я не собираюсь выкладывать, что действую по поручению жены Влада. И уже жалею, что назвала своё настоящее имя.

— А, тот жадный хмырь, который постоянно клянчил у отца деньги? Это нормально, по-твоему, в сорок пять лет звонить отцу и требовать у него денег? А устроиться на работу в своём Израиле религия не позволяет?

— Кира, я пришла по другому поводу. Расскажи мне о Владе. Что между вами произошло? Почему ты его била?

Она вздыхает и переводит взгляд в окно. Нервно качает ногой с облупившимся розовым лаком. Ей не хочется вспоминать про парня, над которым она издевалась, но ей очень нужны деньги. В этом я её понимаю. Нам всем нужны деньги.

— Он за мной подсматривал.

— Где?

— Да везде! В основном, в душе, когда я мылась.

— Каким образом? Заглядывал в окно?

— Какое ещё окно? Не было там окна. Он заглядывал в дверь, которую я оставляла открытой. Пялился на меня всё время. Мне это надоело и я треснула его расчёской.

— Расчёской? — удивляюсь я.

— Массажкой. Большая такая деревянная расчёска. Тяжёлая, как сковородка.

— Куда ты его ударила?

— По лицу.

Она резко выдыхает и опрокидывает в себя ещё полстакана коньяка.

Крякает и продолжает:

— Я думала, он заплачет и уйдёт, пожалуется отцу или хотя бы отстанет от меня. Но нет, ему это понравилось. Он больной на всю голову.

— Что ты имеешь в виду?

Она таращит на меня глаза:

— Он мазохист. Его возбуждает боль. И не только боль. Его возбуждает, когда его унижают, пинают, обзывают — короче, всё, что нормальные люди не выносят. А ему нравится! Он кончает от этого.

Сердце пропускает удар. Я бы тоже хлебнула коньяку, если бы приехала не на машине.

— У вас был секс?