Путь океана: зов глубин (СИ) - Райт Александра. Страница 45
Последние красные лучи уходящего заката подсвечивают глаза напротив, горящие сквозь упавшие на лицо волосы.
Ей хочется полностью отдаться и сгореть без остатка в этом взгляде…
Он перекатывается, позволяет расположиться сверху, и легкий укол смущения от собственной наготы тут же растворяется от прикосновений рук, что нежно обхватывают её лицо.
— Неужели это наяву! — шепчут его губы, и ответом становится поцелуй.
Шпильки больше не держат причёску, и светлая прохлада её волос проливается между смуглых пальцев. Собственное имя из уст Витала звучит волшебной музыкой.
Видеть его, смотреть на него сквозь головокружение, ласку эти тёплых рук, гладящие её тело и волосы, тонуть в восхищённых глазах, скользить пальцами и губами по линиям татуировок на его подбородке и груди…
Селин никогда прежде не знала, насколько способно мужское тело, такое простое в своей атлетической безупречности, раскрывать чувственность её самой.
Отголоски пьяного от счастья разума хватаются за невозможность их безумной близости, укоряют в собственной испорченности. Но стыд и робость с каждым вздохом растворяются в чутких и всё более смелых прикосновениях.
Ей становится страшно закрывать глаза, потому что неизведанная доселе ласка и незнакомый до сих пор океан обожания во взгляде Витала кажутся зыбкими. Селин чувствует, что она вот-вот растворится в пустоте, если он разомкнёт объятия.
Но его тёплые блуждающие руки создают новую карту чувственной сладости на её коже. Ей становится так легко и так спокойно, как если бы она подарила собственное вырванное сердце в единственные руки, что способны защитить его от целого мира….
Забываясь, она шепчет его имя, в котором вся её тоска, и всё утолённое одиночество. Мир тонет в его упрямых ласках.
Покорённый, он покоряет. Подчинённый, он подчиняет себе её всю.
Сколько раз он воображал прикосновение к себе её обжигающей наготы? Представлял воспламеняющий жар, заключенный в её хрупком теле и собственные руки, обхватывающие её бедра?
Если бы только мог, он бы поглотил её всю, жадными своими губами пробуя на вкус миллиметр за миллиметром её гладкую кожу.
Но он даже не смел мечтать об урагане чувственности, который вдруг обрушился со стороны юной девушки, закованной в приличия и статусы.
Ожившая грёза обрела плоть и стала воплощением соблазна. Жаждущая и зовущая, прекрасная и невинная в своем пороке стремления быть покорённой и — принадлежать.
Ладони наполняются восхитительной теплотой упругой груди, что колышется в такт его движениям… А её мягкие руки нежно повторяют узоры на его плечах и шее.
Прикосновениями губ Витал запечатлевает границы своих владений на хрупких ключицах, на подёрнутых дрожью сосках, на тонкой изящной шее и на её губах, цветущих сладостным изнеможением. И в его выверенных касаниях много больше, чем простое вожделение.
Каждый её вздох, каждый взгляд из-под опущенных ресниц, каждый волнующий изгиб тела принадлежит ему и выжигает её странную натуру прямо на его костях. Тихие стоны утверждают торжество власти над её изящным маленьким телом, пока он вторгается и обладает ею всецело.
Тело рвётся навстречу малейшему прикосновению её живых, настоящих, рук, что утверждает в нём мужчину, достойного не только любить, но и быть любимым. Кем бы и какой бы Селин ни была.
Вся она прошлая, капризная и непонятная, ломается об его страсть и загорается чувственной сладостью, обжигает каждую клетку тела, рождает в нём страшную в своей силе уверенность, что она, близкая и родная, — его. И никто не смеет прикасаться к ней, бесстыдно стремящейся раствориться в нём, кроме него самого.
Навсегда.
Глубоко дыша, Витал прижал Селин к себе. С закрытыми глазами она лежала на его груди и слушала бешеное сердцебиение. Казалось, оно доносилось из той неведомой глубины, в которую впервые в жизни она провалилась несколько мгновений назад.
Обнажённые и покрытые испариной, они так и лежали в объятиях друг друга и молча смотрели на проступающие в темнеющем небе звезды за окном.
— Почему нельзя выбрать ушедший момент времени, чтобы проживать снова и снова? — подумала вслух Селин. — Ты же наверняка сможешь такое изобрести?
— Машину времени? Да куда мне… — он хитро улыбнулся, — но кое-что незабываемое повторить мы с тобой сумеем. До утра ещё далеко…
Селин тихо хихикнула. Витал поднялся, подхватил её на руки и отнёс на кровать.
Прямо напротив с портрета на стене распахнутыми голубыми глазами из морской пены на де Круа смотрела… она сама или показалось?
— Это она? Та самая Уна?
— Это — ты!
Утро серело, окутанное пеленой тумана.
Витал привстал и потёр глаза в сомнениях, что перед ним не наваждение.
На подушке рядом струились локоны Селин. Захотелось сохранить ощущение их мягкости в самом укромном уголке своего сознания вместе с прохладой её фарфоровой, лоснящейся от гладкости кожи.
Несколько прядей сдвинулись от его прикосновений и открыли взору витиеватый рельефный узор то ли шрама, то ли… клейма чуть выше лопаток у самой шеи. Витал осторожно коснулся отметины. Рисунок напоминал сплетение ветвей деревьев и волн. Он уже где-то видел нечто подобное. И выглядело это завораживающе и даже красиво. Тем страннее было ее первоначальное смущение… Как будто некая отметина, чем бы для Селин ни была, способна была сделать её сколь-нибудь менее совершенной в его глазах.
Женственное очарование, обольстительность, чувственность и страсть Селин превзошли все его тайные мечты. Как же может судьба развести их сейчас, когда в его сердце окончательно и бесповоротно запечатлелся её прелестный образ, столь чистый, искренний и невинный, сокрытый от остального мира за светской холодностью?
Словно фарфоровая куколка, беззащитная и такая ранимая, она лежала, укрытая одеялом. Как бы ему хотелось защитить её от всего мира, и может быть даже от её собственных бед! Какая горькая ирония, что он сам так непредусмотрительно подставился под удар. Только чтобы она улыбалась и была рядом.
А Селин… Можно было только догадываться, чего ей стоило оказаться здесь вчера. И все ради того, чтобы быть с ним. Тем больнее становилось осознавать наступление неотвратимого часа расставания. Выбора не оставалось.
— Просыпайся, — прошептал он ей на ушко и поцеловал. Нежный лавандовый запах опалил яркими воспоминаниями о минувшей ночи. — Знаешь, я теперь тоже буду мечтать о машине времени.
Она что-то хмыкнула во сне.
— Моя милая девочка, ко мне сейчас придут. Тебя не должны здесь видеть.
— Фредерик… да оставьте же меня… — В её голосе прозвучала тоска и досада. — Не сегодня… умоляю…
Сердце упало. В мозгах закипело Фредерик??? А это ещё кто такой⁈..
Витал встал, натянул штаны, запрыгнул в сапоги и, шелестя обрывками и обломками под ногами, начал взад-вперёд ходить по комнате.
Какой же он идиот… Вполне закономерно, что прекрасная и юная леди со столь яркими талантами, положением и связями, может иметь обязательства перед кем-то из своего окружения. А он, идиот, и не сообразил… Селин принадлежит другому. Раньше подобное обстоятельство не вызвало бы у него ни ревности, ни досады. Но теперь…
Это имя Витал точно где-то слышал! Вот только никак не мог вспомнить, откуда. Вдруг он замер на месте. В памяти всплыли горластые глашатаи, провозглашающие многочисленные указы, объявляющие о малейших — значимых и нет — событиях жизни правящей четы Лавраза…
У него внутри всё оборвалось.
Герцог Фредерик де Сюлли. Ну конечно! Отец Антуана! И… дядя Селин?
Витал уселся на край кровати и мрачно уставился на девушку в своей постели.
Длинные ресницы дрожали, под веками беспокойно двигались зрачки. Обнажённое плечо подергивалось. У шеи виднелись линии отметин, теперь очень похожие на… рабское клеймо?
Тыльная сторона ладони провела по её щеке.
— Что же они с тобой сделали…