Магия и кровь - Самбери Лизель. Страница 82

Мама Джова сказала, что выбрала меня не просто так. Интересно, что она думала о себе до того, как стала Мамой. Кем она себя считала — героиней или неудачницей? Может ли такая, как я, хранить в себе подобного рода силу?

Я вспоминаю багровые плети, которые пронзали тела ее врагов, — и тут же в ушах звенят крики того несчастного в подвале, резкие, пронзительные.

Нет, подобного рода силу я не хочу.

В дверь коротко стучат, и в комнату вбегают мама с тетей Мейз. Я гляжу в зеркало — проверить, нет ли за их спинами Кейс, Алекс или Кейши, но больше никто не входит. Люка тоже не видно.

Дядюшка встает и откашливается:

— Поправляйся. И больше никогда так не делай. — Он показывает на блюдце с нарезанным яблоком. — Вот, поешь.

Я закатываю глаза и натягиваю одеяло повыше. Дядюшка в своем репертуаре. Но когда он берется за ручку двери, я говорю:

— Спасибо. И поблагодари за меня Йохана, пожалуйста.

Что бы ни думали про Йохана бабушка и остальные, как бы я сама не относилась к некоторым его поступкам, вчера он меня спас. Нарушил правила своего матриарха и рискнул жизнью ради меня.

Дядюшка кивает и выходит.

Тетя Мейз садится на его место, а мама — на край кровати. Распутывает резинку в моих волосах, собирает их аккуратнее.

Я смотрю ей в глаза и вижу, что они красные от слез.

— Мама…

— Зря я тебе сказала, что надо покончить с заданием, — запинаясь, говорит она. — Тогда, по телефону. Ты сказала, что не сможешь, а я на тебя надавила.

— Я пошла к Дэвисам не поэтому. Я хотела спасти Иден. Думала, если посмотрю, как они лишают человека жизни, пойму, как мне это сделать. — Я вздыхаю. — А все пошло наперекосяк.

Тетушка фыркает:

— Да уж!

— Мейз! — кричит мама.

— А что? Ясно же, что все пошло не так: у тебя по всему телу отметины от волшебной плети — места живого нет! — Тетушка качает головой и гладит меня по голове дрожащей рукой. — Когда мы привезли тебя домой, ты была вылитая Мама Джова.

Я зажимаю глаза ладонями:

— У меня в голове мутится. Постоянно что-то мерещится. И я слишком бесхарактерная, чтобы завершить задание до срока и прекратить все это.

Тетушка щелкает языком:

— Если неспособность убить любимого человека — признак бесхарактерности, значит, мы все слабаки. Мама Джова задала тебе невыполнимое задание.

— Не притворяйся! — рычу я, отняв руки от лица. — Никто из вас никогда и не думал, что мне это по силам.

— Это не потому, что мы не верим в тебя конкретно, — неуверенно отвечает мама. — Как сказала Мейз, это просто невыполнимо.

— Предки не задают невыполнимых заданий.

Мама хватает меня за руку, глаза у нее строгие, серьезные:

— Думаешь, я смогла бы убить твоего отца?

— Чего? — У меня словно ребра вдавились внутрь и сердцу негде биться.

— Думаешь, я смогла бы убить твоего отца, если бы получила такое задание? Если бы он должен был умереть ради семьи и волшебства, он, может быть, и сам вызвался бы принести себя в жертву — но неужели ты думаешь, что я смогла бы хладнокровно убить его?

Ну и вопросы у нее!

— Мне кажется…

А может, и смогла бы! Она папу на дух не переносит. Пока они жили вместе, они ссорились, а теперь, когда разошлись, игнорируют друг друга. Не думаю, что она его еще любит. Так что ей было бы легче. И тем не менее.

— Нет.

— Конечно не смогла бы.

Тетушка хмыкает:

— Думаешь, я могла бы убить Катиуса?

Тут я едва не ляпаю: «Да». Однако и здесь я ошибаюсь. Когда у них испортились отношения, тетушка вполне могла выставить его из дома. Но не стала.

Ни та, ни другая не сумели бы выполнить это задание. Мама и тетушка всегда были сильными женщинами. Когда я думаю о них, прямо вижу железную волю и упорство. О себе я никогда так не думала — а все равно им пришлось бы так же трудно, как и мне.

Мама стискивает мне пальцы:

— У нас с папой все было не безоблачно. Бывали трудные времена. Но бывали и хорошие. Неважно, первая это любовь, вторая, третья или четвертая — об этом нелегко забыть. И практически невозможно от этого отмахнуться.

— Тогда почему она меня заставляет? — Этот вопрос не давал мне покоя с самого начала. Задания даются, чтобы ты чему-то научился, стал лучше, подготовился к тому, чтобы принять дар. А тут… К чему, собственно, готовит меня Мама Джова?

Тетя Мейз вздыхает.

— Кто знает, почему предки что-то делают? Из всех нас только мама разговаривает с ними вне Пути Взросления, да и она ничего о них не рассказывает.

Я вцепляюсь в подушку.

— Мама Джова говорит, что выбрала меня не просто так. Но почему? Вряд ли у нас с ней есть что-то общее.

— Сейчас ты на нее очень похожа, — бормочет тетя Мейз.

Мама бросает на нее свирепый взгляд.

— Их логику трудно понять. Мама Джова была колдуньей иного склада. Можно сказать, она всегда балансировала на грани. Долгое время вообще отказывалась практиковать колдовство и в результате оказалась не чистой и не нечистой: она убила надсмотрщиков, чтобы спасти своих, методом, который задействовал одновременно ее собственную кровь чистым образом и кровь других нечистым образом.

Я киваю в такт маминым словам, но что-то не складывается. Мама Джова говорила мне, что не могла решить, какой стать — чистой или нечистой. Она отказывалась практиковать магию не из принципа, в отличие от Кейс. Она просто не могла решить, стоит ли ей этим заниматься, а когда решила, то, как сказала мне мама, получилось нечто среднее.

— Кто-нибудь в нашей семье мог делать то же самое? Так же превращать кровь в оружие?

Мама мотает головой:

— Тебе надо было лучше учить историю!

Я шиплю.

— Некоторые Томасы пытались, но никому не удалось повторить ее чары в точности, — говорит тетя Мейз. — Либо получалось только со своей кровью, но не с чужой, либо наоборот. К тому же у них никогда не выходило так мощно, как, по рассказам, у нее. Самое большее — удавалось заставить кровь подняться в воздух, но она не превращалась в смертоносные плети.

— Судя по альманаху, Мама Джова отказывается объяснять, как она это сделала, — добавляет мама.

Я не то чтобы большая поклонница Мамы Джовы, но невольно восхищаюсь ей. Значит, эти чары могла насылать только она, а такое в семьях бывало редко. Хотя, возможно, тут играет свою роль и отказ объяснять, как это делается.

Мама Джова вообще не любит ничего объяснять. Вот сейчас твердит, что я сама решаю, но все возвращается к тому, чтó я должна сделать, хотя и не хочу. К тому, что я и не могу сделать, если честно.

Мама откашливается:

— Ты знаешь, там внизу один мальчик, он прямо рвется тебя увидеть. Я, конечно, попросила твоих двоюродных развлечь гостя…

— Как он считает, что случилось?

— Мы решили, что этот разговор предоставим тебе, сама решай. Вопрос в другом: ты хочешь его видеть?

Обдумывать ответ мне не приходится. Хотя я влипла в эту историю, чтобы узнать, как мне убить его, ничего, кроме «да», я сказать не могу.

Мама с тетушкой уходят, и я жду Люка, но проходит всего несколько секунд, как раздается какой-то звон. Такой громкий, что я сажусь, зашипев от боли, чтобы проверить, не упало ли что-нибудь у меня в комнате, но вроде бы все на местах.

Наверное, кто-то внизу разбил чашку.

Но тогда я должна была услышать еще что-то — как бабушка кого-то отчитывает, как двоюродные ругаются между собой или хотя бы потешаются над растяпой, который что-то уронил.

Я с трудом свешиваю ноги с кровати и встаю. Все у меня болит, даже те места, которых не коснулся волшебный хлыст. От каждого движения где-нибудь ноет и саднит. Я стискиваю зубы и сдавленно охаю сквозь них. Добираюсь до лестницы — по-моему, за такое время домашнее мороженое и то надежно схватится в холодильнике. Да и чувствую я себя примерно как незастывшее домашнее мороженое — жидкое и вязкое. Будто меня достали из формы слишком рано и я вот-вот растекусь огромной лужей.