Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современ - Гурко Владимир Иосифович. Страница 71

Нежностью он, однако, не отличался и на политических заключенных, хотя бы они не участвовали ни в каких деяниях уголовного свойства, смотрел как на обыкновенных преступников. Зависевший в значительной степени от него тюремный режим этой категории заключенных он отнюдь не смягчал. Прямолинейный немец, он не видел никаких оснований облегчать участь людей, замышлявших гибель государства, как он его понимал, причем мотивы их действий были ему при этом совершенно безразличны. Обращение его с политическими заключенными было исключительно начальственное и, несомненно, жесткое и сухое. В Шлиссельбургской крепости он отнял у Веры Фигнер шелковые чулки^[281]. По воспитанию, теориям и идеям он принадлежал к предыдущей эпохе и, разумеется, терпимостью к чужим взглядам не отличался. В умственно расшатанном, лишенном стойких убеждений вообще и искренней приверженности к существующему государственному строю в частности русском правительственном составе начала XX в. Валь был, несомненно, анахронизмом. При всей бюрократичности Плеве, он был все же значительно современнее, нежели Валь, представлявший тип администратора времен Александра II. Отношения его с Плеве были дружескими. Плеве ценил в нем точного и исполнительного подчиненного, могущего иногда в душе не соглашаться с полученными им распоряжениями, но не допускавшего и мысли извращать их смысл в порядке их осуществления. Когда Плеве под конец убедился во всей вредоносности деятельности Зубатова, причем даже заподозрил его в двойной игре, то произвести у него обыск и отобрать у него все дела он поручил именно Валю, что, впрочем, в данном случае вполне согласовалось с мнением о Зубатове и его деятельности самого Валя.

Во главе переселенческого управления Плеве застал А.В. Кривошеина. Что сказать про этого человека, игравшего впоследствии весьма крупную роль в правительственном синклите? Сдается, что самой выдающейся его чертой было желание и стойкое стремление взять от жизни все, что она может дать лучшего во всех отношениях. Цель эту поставил себе Кривошеин с молодости и к ней неукоснительно и твердо стремился. При этом он весьма скоро понял, что лучший способ пробить себе дорогу в жизни — это составить себе обширные и полезные связи в самых различных кругах, не исключая при этом и дамской помощи. Судьба ему улыбнулась в этом отношении со студенческих лет, когда он сумел сойтись с сыном министра внутренних дел гр. Д.А.Толстого пресловутым «Глебушкой» — полуидиотом, отличавшимся необычайным аппетитом и думавшим только о том, что он в течение дня съест. Гр. Толстой, не терявший надежды так или иначе развить своего сына, вздумал послать его в заграничную образовательную поездку в сопровождении нескольких лиц, на обязанности которых было разъяснять «Глебушке» все значение и смысл обозреваемого. В числе этих спутников были между прочими художник Прахов и Кривошеин. Это же знакомство с Толстым обеспечило Кривошеину и начало его карьеры^[282]. При Толстом он был назначен комиссаром по крестьянским делам уездов Царства Польского и при нем же переведен в центральное управление министерства, а именно в земский отдел. С выделением из этого отдела особого переселенческого управления Кривошеин был переведен туда.

Здесь его начальством оказался некто Гиппиус, которого он сумел очень скоро обворожить, последствием чего явилось его назначение помощником начальника переселенческого управления. Чем брал при этом Кривошеин, трудно сказать, ибо к работе склонности у него никогда не было, не обладал он при этом и ни талантливым пером, ни красноречием. В дальнейшем ему помог счастливый для него случай. Его начальник Гиппиус сошел с ума и в качестве сумасшедшего не мог быть по закону уволен от занимаемой должности ранее истечения года^[283]. Во временное управление отделом автоматически вступил Кривошеин. В этом положении его застал при назначении министром внутренних дел Сипягин и назначенный последним заведовать переселенческим управлением Стишинский. Обворожить последнего Кривошеину ничего не стоило, равно как одновременно сдружиться со служившим в переселенческом управлении сыном Плеве.

Любопытно, что при этом Кривошеин никогда сколько-нибудь определенно своих политических взглядов не высказывал, так что никто не мог бы цитировать каких-либо его слов или заявлений, по которым его можно было бы причислить к определенному политическому лагерю. Но одновременно всем своим обращением он давал ясно понять, что согласен с мнением тех лиц, с которыми разговаривает, если расположение этих лиц он считал для себя сколько-нибудь полезным. Совершенно не разбиравшийся в людях, чуждый сам побочных приемов для достижения какой-либо личной выгоды, пробивший себе дорогу добросовестной работой и столь же стойкой, сколь искренней приверженностью к определенно консервативным взглядам, Стишинский был прямо очарован умным и ловким Кривошеиным, умевшим выказать свое преклонение перед начальством без всякого наружного подобострастия и лести.

Само собой разумеется, что при таких условиях Кривошеин при первой возможности был назначен на должность начальника переселенческого управления. При назначении Плеве министром внутренних дел Кривошеин был одним из немногих начальников отдельных управлений этого ведомства, которые не были заменены другими лицами. Последнему, вероятно, содействовало то обстоятельство, что до этого назначения в переселенческом управлении служил, как я уже упомянул, единственный сын Плеве, с которым Кривошеин, невзирая на значительную разницу в летах^[284], свел тесную дружбу. Однако если Плеве сохранил Кривошеина, то все же относился к нему весьма критически, поначалу же даже явно к нему придирался, причем придирки эти, не встречая отпора со стороны последнего, становились все ядовитее, все резче. Наконец, дошли до того, что на одном докладе, летом 1903 г., Плеве в присутствии нескольких лиц из состава Министерства внутренних дел обошелся с Кривошеиным с явной грубостью. При этом инциденте выказался характер Кривошеина, уменье его, когда нужно, предпринимать решительные шаги. Действительно, вопреки общему мнению, Кривошеин отнюдь не был лишен характера и решимости, но этот характер был соединен с исключительной рассудительностью. Сгоряча, тщательно не обдумавши всех обстоятельств каждого данного положения, он никаких сколько-нибудь затрагивающих его личные интересы решений не предпринимал, но это вовсе не означало, что он не был способен на действия весьма решительные и, следовательно, неизбежно сопряженные с известным риском. Однако предпринимал он их в крайних случаях, и притом когда риск, сопряженный с их принятием, был, по его предварительно тщательно обдуманному убеждению, меньший, нежели тот, который угрожал ему при отсутствии с его стороны активного противодействия создавшемуся положению.

Ярким образчиком рассудительности Кривошеина, присущей ему склонности тщательно взвешивать все свои поступки и большой выдержки явился впоследствии отказ от министерского портфеля, который ему предложил Горемыкин при образовании им в 1906 г., после отставки Витте, своего кабинета. Для Кривошеина, в то время занимавшего должность товарища министра финансов, это был огромный карьерный шаг. Однако он не принял этого назначения, так как вовсе не был уверен в прочности кабинета Горемыкина, а быть может, и всего существовавшего строя, и предпочел скромно остаться на второй роли, не обязывавшей его выявлять свое политическое лицо.

Именно так оценил обстановку Кривошеин после публично высказанного ему в весьма резкой форме Плеве неудовольствия. В тот же день отправился он к Плеве и определенно заявил, что дальнейшую совместную службу с ним он признает для себя невозможной, а потому просит о своем увольнении от должности. Я уже упомянул, что Плеве принадлежал к тем лицам, которые любят говорить другим дерзости, но одновременно презирают тех, кто их спокойно выслушивает, и, наоборот, исполняются уважением к людям, не позволяющим наступить себе на ногу. То же произошло и в данном случае. Плеве упросил Кривошеина службы в министерстве не оставлять и с этого времени совершенно изменил свое отношение к нему. Когда же осенью того же 1903 г. Плеве совершал поездку по Сибири в сопровождении Кривошеина, то вернулся уже вполне им очарованный.