Зима Гелликонии - Олдисс Брайан Уилсон. Страница 13

Настало время прощания. Поход на север начался не слишком упорядоченно. Каждое национальное подразделение выступило в путь со своим обозом, животными и фуражом, фагорами и пушками. Мерный шум наполнил бескрайнюю унылую степь. Армия двинулась той же дорогой, которой всего несколько дней назад прошла в противоположную сторону. Горожане, покинувшие свои дома и город, многие впервые в жизни, шли в полном беспорядке, неся на руках детей и домашнюю утварь, которой не нашлось места в переполненных повозках.

С теми, кто решил остаться, долго и слезно прощались. Эти отщепенцы остались неловко стоять перед воротами города, прощально вскинув руки. Их фигуры говорили об осознанности выбора, делающего им честь, перед лицом грозных стихий. С этих пор они могли надеяться только на милость бога Азоиаксика да на собственные силы.

Во главе отряда шивенинкцев ехал лейтенант Шокерандит, ясно ощущающий, как изменилось его положение с тех пор, как он в последний раз ехал этой дорогой. Сегодня он возвращается домой героем. Его пленница, Торес Лахл, неузнаваемая под шапкой и в мужском костюме, повинуясь его приказу, ехала позади него на его лойсе, держась за пояс нового хозяина. Смерть мужа все еще терзала ей сердце, поэтому она до сих пор не проронила ни слова.

Переживая свою боль, Торес Лахл ни единым жестом не выказала свой страх перед лойсем, животным устрашающего облика, но довольно добродушного нрава. Над покрытой курчавой шерстью головой загибались мощные рога. Глаза, прикрытые мохнатыми веками, придавали взгляду животного внимательное выражение. Отвислая нижняя губа словно говорила о том, что лойсь презирает все, что до сих пор видел в истории суетливого человечества.

Постепенно город скрылся из глаз, и растянувшаяся колонна оказалась в открытой степи. С этих пор перед ними много дней станут сменять одна другую одинаковые равнины, изредка перемежающиеся пологими холмами. Ветер не утихал. Под ногами шелестела трава.

В пути мало кто говорил, все шли молча. Однако один из старейшин, избранный отправиться с теми, кто уйдет из Истуриачи, очень говорливый, казалось, получал удовольствие от звука собственного голоса; пришпорив пятками лойся, он догнал Шокерандита и поехал рядом с ним и его подчиненными, чтобы за разговорами скоротать время в пути. Но Шокерандиту было почти нечего сказать старейшине, его мысли занимало другое. Он размышлял о ближайшем будущем и о том долгом пути, который отделял его от далекого отцовского дома.

— Мне кажется, сам верховный олигарх не отдал бы приказ оставить Истуриачу, — сказал старейшина.

Ответа не последовало.

Тогда старейшина предпринял новую попытку:

— Говорят, олигарх — великий деспот, он сумел установить суровую власть над всем Сиборналом и теперь правит твердой рукой.

— Зима станет править нами тверже, — с усмешкой отозвался один из лейтенантов.

Проехали еще милю, и старейшина доверительно заметил:

— Интересно, встречаетесь ли вы, молодые люди, с Аспераманкой с глазу на глаз... Интересно, что бы вы сделали на его месте, может быть, приказали бы оставить в городе гарнизон, который бы защитил нас?

— Не в моей власти принимать решения, — отрезал Шокерандит.

Старейшина кивнул и улыбнулся, обнажив последние редкие зубы.

— Но я видел, какое у вас сделалось лицо, когда ваш начальник объявил свой приказ, и тогда я подумал — а потом и сказал другим: «Вот есть среди этих воинов молодой человек, в котором еще сохранилось сострадание... наверное, он святой», так я сказал...

— Езжай прочь, старик. Побереги дыхание для долгой дороги.

— Но нельзя же разрушать такой сильный и хороший город, как наш. Были времена, когда мы отправляли провиант в Ускутошк. И теперь все разрушить... Неужели вы думаете, что олигарх это одобрит? Ведь мы все сиборнальцы, верно? Мы все должны быть заодно?

Это предполагало ответ Лутерина Шокерандита, но юноша молчал. Тогда старейшина утер рот перчаткой и продолжил:

— Как вы думаете, молодой господин, мудро ли было с моей стороны оставить родной город? Ведь, как ни крути, там остался мой дом. Я еще колеблюсь, мне кажется, что следовало остаться. Может быть, через год или через два еще одна армия олигарха, питающая большее сочувствие к соотечественникам, пройдет той же дорогой... Как бы ни было, этот день горек для нас, вот что я хочу сказать.

Старейшина повернул скакуна и хотел было отъехать на место, когда Шокерандит неожиданно протянул руку и схватил его за воротник, едва не вырвав старика из седла.

— Если ты так говоришь, значит, ничего не знаешь о том мире, что нас окружает, старик. То, что я думаю об архиепископе-военачальнике, неважно. Он принял единственно верное решение. Подумай, в чем тут причина, вместо того чтобы напрасно сотрясать воздух пустыми сетованиями. Ты хоть в состоянии различить, сколько тут, в этой армии, народу? За время полусвета мы растягиваемся цепью от горизонта до горизонта. Пешие, всадники — все это рты, которые нужно кормить, а погода все хуже... Подумай об этом, старик.

Лутерин обвел рукой войско, указал на спины солдат в серой, черной, и коричневой форме: каждый из них нес вещевой мешок с трехдневным сухим пайком и неиспользованными боеприпасами. В эти спины, повернутые к югу, светило блеклое солнце. Армейская колонна разворачивалась змеей все дальше, раздавалась в стороны, чтобы груженые повозки могли свободно проехать. Продвижение армии сопровождал глухой утробный звук, от которого дрожала земля и в ближайших холмах гуляло эхо.

Среди всадников шли пехотинцы, некоторые держась за стремена. Часть повозок была нагружена боеприпасами, на других лежали раненые, испускавшие стоны всякий раз, как повозку встряхивало на кочках и неровностях дороги. Груженые фагоры, понукаемые хозяевами, шли, согнув спины, уставившись в землю; чуть поодаль своей удивительной походкой — колени у них гнулись в обе стороны — шли отряды боевых анципиталов.

На следующую ночь воцарился хаос. Ни громкие приказы, ни звуки труб не могли призвать огромную массу людей к порядку. Ночлег устраивали где кому вздумается, ссорились из-за лучших мест, палатки разбивали в спешке, каждый взвод старался первым занять место получше. Нужно было еще накормить и напоить животных. Уже в сумерки в обе стороны отправили обозы с бочками для воды, чтобы разыскать среди холмов ручьи. В течение короткой ночи движение людей и взволнованный храп животных так и не прекратились.

К утру облака расступились. Но стало еще холоднее.

Батальон из Шивенинка стоял тесной группой. Большинство офицеров, молодые люди, собрались вокруг лейтенанта Шокерандита, постановив пить ночь напролет. В походных бочонках было припасено спиртное, вино йядахл рубиново-красного цвета, которое гнали из морских водорослей. Были наполнены кубки, и йядахлом еще раз отпраздновали недавнюю победу. Героизм Лутерина и возбуждение оттого, что вокруг простираются равнины вместо родных, знакомых гор, — радость, что они до сих пор живы, — все это ударяло в голову. Очень скоро офицеры распевали во весь голос, не обращая внимания на гневные крики тех, кто пытался уснуть.

Но даже йядахл не мог развеселить лейтенанта Шокерандита. Молодой человек молча сидел рядом со своими товарищами из Харнабхара, размышляя о своей пленнице. Та уже успела побывать замужем, но, как ему показалось, была не старше его самого, несмотря на уверенную манеру держаться; женщины Дикого Континента выходили замуж рано.

В нем поднялось желание обладать ею. Но его родители решили, что жениться он должен только в Харнабхаре. Хотя какая разница, что теперь случится здесь, в диких степях Чалца? Друзья посмеются над его сомнениями, если узнают. Он мысленно вернулся к той ночи, когда северная армия собиралась оставить пределы Сиборнала, чтобы отправиться на юг. Его батальону дали увольнительную. Приятель Умат звал кутить, но Лутерин отказался и отправился в город один, как последний дурак.

Пока приятели напивались и развлекались с девками, он бродил по улицам, стуча каблуками по булыжной мостовой. В конце концов он забрел в лавочку антиквара-предсказателя на углу главной площади города, рядом с театром.