Шесть серых гусей - Кулонж Анри. Страница 24

В его голосе зазвучали фальшивые нотки.

— Ваша беда в том, Сальваро, что вы всегда перегибаете палку, — сурово произнес Ларри.

— Не надо на меня за это сердиться, — грустно ответил тот. — Я не могу больше ни кормить ее, ни воспитывать. Для нее я неудачник, ничего не добившийся в жизни. Даже когда мне удается принести в дом еды (вот хотя бы эти яйца), она даже не притрагивается к пище, утверждая, что все это несъедобно. Весит она сейчас не больше сорока кило. А между тем… Вы представить себе не можете, как она красива! Не понимаю, откуда у меня такая дочь.

— Прекратите расхваливать товар, вы мне отвратительны! — сердито прервал его Ларри. — Я не намерен встречаться с вашей дочерью, ясно?

Он почти сорвался на крик, и встревоженная официантка просунула голову в дверь. Амброджио закрыл лицо руками.

— Отныне мы будем встречаться с вами не у вас дома, как и сегодня, — продолжал Ларри. — И нет нужды использовать в качестве посыльных маленьких чистильщиков сапог. Мне не нравится, когда за мной следят или ходят по пятам. В будущем вам следует просто опускать послания на мое имя в почтовый ящик.

Амброджио кивнул.

— Не спешите утверждать, что больше не переступите порога моего дома, — с тревогой сказал он, заметив, что Ларри собирается уходить. — Вчера мне посчастливилось встретить на лестнице дона Этторе, и, несмотря на наши разногласия, я позволил себе рассказать ему о ваших исследованиях, касающихся прежнего жильца. Он ответил, что с удовольствием примет вас и даже полагает, что у него есть кое-какие документы, которые могут быть вам интересны.

Бегающий взгляд и торопливая речь адвоката ясно показывали Ларри, что тот придумал все от начала до конца и разыгрывал свою последнюю карту, чтобы убедить его вернуться на Ривьера-ди-Кьяйя. В этом настойчивом желании представить ему свою дочь было что-то патетическое и трогательное.

— Для того чтобы встретиться с доном Этторе Креспи, вы мне не нужны, — сухо ответил Ларри, стараясь не поддаваться эмоциям. — И если я решу переступить порог его дома, вас об этом никто предупреждать не будет. Напротив, от вас мне требуются только информация, которую вы, полицейский осведомитель, должны для меня добывать. Американцы, судя по всему, сидят на мели так же, как и мы, я долго искал способ заплатить вам и подумал вот о чем. Насколько я могу судить, общественный транспорт в Неаполе почти не работает… Сколько надо времени, чтобы дойти пешком от Пьедигротга до Меркато?

— Больше часа, это точно… Что касается транспорта… Разве вы не заметили, что трамваи стоят?

— Послушайте, так случилось, что я владею маленьким «фиатом-тополино», который велел доставить сюда из Палермо. Как вы думаете, я смогу получить здесь за него хорошую цену?

Амброджио внимательно посмотрел на собеседника. Учуяв выгодное дельце, он сменил тон и деловито спросил:

— Машина на ходу?

— В прекрасном состоянии. Бумаги в порядке. Шины довоенные, почти новые.

Адвокат смотрел на меню в рамочке с таким выражением, словно теперь мог заказать себе все, что угодно.

— Это и в самом деле редкий товар, особенно теперь, когда снова выдают карточки на бензин… Я мог бы узнать цену, честную цену, скажем так. Минимум пятьдесят тысяч, может, больше…

— Предположим, я поручу эту сделку вам: сколько процентов комиссионных вы запросите?

Амброджио быстро заморгал.

— Это будет зависеть от цены, за которую мне удастся продать автомобиль, — уверенно ответил он.

Он и в самом деле преобразился, расправил плечи, глаза его оживленно заблестели.

— Я могу также заняться административными формальностями, крайне скучными и обременительными, — добавил он.

— Сколько они займут времени?

— Как минимум целый день, особенно если в сделке участвуют военные. Машину надо будет продать прямо в порту, — уточнил он. — В городе не пройдет и часа, как ее украдут.

Он бросил взгляд на дверь и нагнулся к Ларри.

— Мы могли бы вообще не оформлять никаких бумаг… — понизив голос, произнес адвокат. — Машина прибыла из Палермо, таможенные сборы платить не надо… Все шито-крыто. Покупатель сам всем займется, никаких налогов, и вы получите на двадцать тысяч лир больше.

— Ах вот как! — возмутился Ларри. — Натура берет свое! Я целыми днями борюсь с разными жуликами, а вы мне что предлагаете?! И речи об этом быть не может. Я требую, чтобы все было законно. Я даю вам десять процентов комиссионных, но только в том случае, если договор будет оформлен по всем правилам!

— А если мне удастся получить за нее больше семидесяти тысяч?

— Это увеличит сумму ваших комиссионных, но я не хочу никаких «левых денег», понятно?

Амброджио состроил неодобрительную гримасу, словно все сказанное Ларри глубоко противоречило его принципам.

— Хорошо, — неохотно согласился он.

— Автомобиль прибывает в понедельник на борту «Герцогини Бедфордской». Я передам в комендатуру порта копии документов, необходимых для заключения сделки. Вы принесете их мне вместе с деньгами. Я предупрежу союзные власти, что у меня будет посредник, но доверенности вам не дам.

— Я получу около семи тысяч, — успокоился Амброджио. — Да, это изменит всю мою жизнь! Взамен я дам вам сведения!

— Я на это рассчитываю, — сказал Ларри.

Они встали. Маленькая официантка тайком посматривала на них, и Ларри не смог уйти просто так. Обведя широким жестом картинки с видами Везувия, он сказал, улыбаясь:

— Хорошо еще, что сейчас ведет себя тихо. Только мирный дымок над вершиной…

— Да, это счастье. Судьба и так нас не пощадила, — тем же тоном ответила официантка. — Я помню извержение тридцать третьего года, мне было тогда четыре…

— А я помню извержение двадцать девятого. Мне было немного больше, — ответил Амброджио игриво.

Он словно стал другим человеком и даже улыбнулся девушке, когда та принесла ему пакет для яиц.

Они вышли из переулка на широкий, оживленный и шумный перекресток улиц Медина и Сан-Феличе. Амброджио, сгорбившись, осторожно шел рядом с Ларри, всем телом защищая свое сокровище от спешащей толпы.

— Мое первое поручение: постарайтесь проследить за развитием событий в Монтекассино, — вполголоса говорил Ларри. — Этот заказ на ящики ничего мне не говорит. Нельзя допустить, чтобы Кессельринг 48 воспользовался отступлением, чтобы вывезти сокровища из монастыря…

Кто-то толкнул Амброджио, он оступился и чуть не уронил яйца.

— Осторожнее! Что скажет ваша дочь!

Амброджио рассмеялся своим дребезжащим смехом, как будто то, что Ларри заговорил о его дочери чуть более тепло, радовало его не меньше, чем обещание комиссионных.

— Когда в последний раз я видел итальянца с яйцами, — сказал он, — это были тухлые яйца, и он нес их, чтобы метать в портрет Муссолини.

— А вы присутствовали при его аресте?

— Я осыпал его оскорблениями. Я верил в фашизм, знаете ли, верил, что он сможет разбудить и возвысить Италию. Когда мы взяли Аддис-Абебу, я вместе со всеми вышел на улицу. Я сделал все, чтобы меня туда не послали, но плакал от счастья! Я вырезал фотографию Клары Петаччи и поместил ее в свой маленький пантеон рядом с Нобиле и Бадольо. Видите большое здание почты? До тринадцатого сентября на ее фасаде красовался огромный плакат с портретом дуче, но яйца были большой редкостью, и нельзя было даже подумать о том, чтобы…

Ларри не сразу понял, почему стена из серого мрамора, на которую показывал Амброджио, вдруг начала рассыпаться. В то же мгновение спускавшаяся вниз улица Монтеоливетто словно выпрямилась и, подобно лестнице Иакова, устремилась к небу, ставшему вдруг мутным и сероватым, как стены Кастель-дель-Ово. Все произошло стремительно, и Ларри, вспоминая потом те события, был уверен, что здание почты рухнуло, прежде чем он услышал взрыв. Тот был настолько силен, что, как показалось Ларри, его подняло в воздух, со всего маху швырнуло на землю, и он на несколько минут потерял сознание. Когда он пришел в себя, то увидел, что лежит посреди улицы в пыли, и эта едкая пыль мешает ему дышать. Он встал, спотыкаясь, и инстинктивно укрылся под стеной. Лежавшие вокруг него тела были покрыты сероватым саваном, словно пеплом Помпеи. «Terremoto! Terremoto!» 49 — кричала где-то рядом с ним обезумевшая от ужаса женщина. Ему тоже захотелось кричать, но из горла не выходило ни звука. В насыщенном пылью воздухе, задевая его, сновали призрачные фигуры людей, воздевавших к черному небу руки в вечном жесте мольбы и гнева. Пыльная мантия закрыла небо, и наступили сумерки. Неожиданно он замер. Одна из теней, единственная, сохранившая спокойствие в этом хаосе, вдруг показалась ему похожей на силуэт, который он недавно видел в мертвенно-бледном отблеске зеркала. В полумраке он смог разглядеть ту же осторожную походку, ту же грациозность движений, ту же копну кудрявых черных волос. Казалось, фигура танцует на развалинах в залитом молочно-белым светом мире, в котором отсутствует сила тяжести.