Подземный гараж - Хаи Янош. Страница 11

Нет, от летнего отдыха ты отказаться не можешь. Да и не хочешь. Ты веришь, что это и для тебя хорошо. Хорошо смотреть на синюю воду, хорошо ничего не делать, хорошо побыть вместе с детьми, с женой. Ты живешь, как многолетние растения: приходит весна, и они распускаются, кроны их становятся зелеными, пышными; приближается зима, и они сбрасывают листья, чтобы на следующую весну снова зазеленеть. Сейчас лето — и ты отправляешься отдыхать. Ты настолько уверился, что это хорошо, что не учитываешь ни то количество работы, которую требуется выполнить, чтобы оплатить эту поездку, ни те трудности, которые неизбежно при этом возникают. Надо организовать поездку, подобрать необходимую одежду, привыкнуть к постели на новом месте и не думать о том, что постель эта, если Посчитать, во сколько она обходится в сутки, умопомрачительно дорога, да к тому же у тебя спина болит от нее: хорваты, предоставившие тебе жилье, купили самые что ни на есть дешевые матрасы, чтобы как можно скорее вернуть свои затраты, и делают они это без зазрения совести, потому что давно усвоили простой психологический фактор: если запросить за комнату с постелью достаточно кусачую цену, то гость, может, вздохнет про себя, но не признается даже себе самому, что пустил на ветер такую сумму, — более того, еще и друзьям скажет, мол, да, дороговато, но оно того стоит, словом, постарается, думая об этом пыточном ложе, внушить себе, что на самом деле такая постель помогает восстановить здоровье и что она — условие для того, чтобы ты мог всей душой наслаждаться всеми радостями летнего отдыха, от желоба, по которому съезжают в бассейн, до дружбы между семьями, завязывать которую в таком летнем времяпрепровождении все очень охочи. Эти две недели, считающиеся свободными, на самом деле — очевиднейшее доказательство того, что вся твоя жизнь протекает в предопределенности, в череде вынужденных и неизбежных действий.

Ты сидишь на морском берегу, за спиной у тебя палатка. Этот вид летнего отдыха, немного напоминающий кочевое житье-бытье, в последнее время тоже стал довольно популярным. Более того, в определенных кругах он считается чуть ли не шиком. Мода пошла от дешевизны, но сторонники подобного отдыха с таким энтузиазмом расхваливали преимущества жизни в палатке, прямо на морском берегу, веселую жизнь в кемпинге, делились впечатлениями, как забавно подсматривать за жизнью других семей, в то же время наслаждаясь уютом и удобством собственной палатки, и особо подчеркивали, что при этом не нужно, навьюченным резиновым матрасом и тысячью всяких сумок, среди них такой неуклюжей сумкой-холодильником, тащиться к морю по обочине, идущей вдоль берега дороги, среди припаркованных или ищущих место парковки машин. В кемпинге вода так близко от палатки, что стоит споткнуться на какой-нибудь кочке, и ты уже в воде, рассказывали, смеясь, люди. Словом, палаточную жизнь расхваливали так убедительно, что в конце концов многие выбрали этот вид отдыха, потому что не хотели лишиться, а тем более лишить детей всех прелестей кочевой жизни. С возросшей популярностью автоматически подскочили цены. Более или менее приличные кемпинги скоро догнали по стоимости дорогие отели; в других кемпингах, не таких классных, народу больше, чем в торговых центрах в дни рождественского безумия, а шум — как на летних молодежных фестивалях, разве что музыкальное сопровождение — немного более пестрое, да нет обкурившихся до потери сознания подростков, только пьяные мужчины, с огромной, как море, пустотой в глазах, а также принадлежащие им, ожиревшие телом и душой женщины; ну да, и еще, конечно, орущие, беззастенчиво опрокидывающие чужие вещи детишки.

Ты сидишь перед палаткой; ты выбрал не какой-нибудь занюханный кемпинг, где людей — как сельдей в бочке: идиот ты, что ли, чтобы, жалея деньги, отказаться от самой сути летнего отдыха, от покоя. Ты сидишь, и на лице у тебя выражение: «я свободен», и думаешь ты о том, что хорошо бы увековечить этот момент на фотоаппарат или хотя бы на телефон. Ты озираешься: кого бы попросить, мол, щелкните меня, пожалуйста, и перешлите мне, а ты потом перенесешь это фото как фон на рабочий стол компьютера и будешь всю жизнь любоваться выражением своей физиономии. Или, если снимок сделан на телефон, разошлешь его всем знакомым, пускай их ломает от досады, что ты так хорошо устроился в жизни. Да, в самом деле, я хорошо устроился, говоришь ты про себя, и пускай знакомых и родственников корчит от зависти, когда они думают о тебе. Зависть других, даже воображаемая, автоматически увеличивает в твоих глазах ценность летнего отдыха.

И вот это ощущение свободы и бесконечного удовлетворения собственной жизнью и самим собой вдруг нарушают дети: папа, папа, тут в кемпинге мороженое продают, ой, ну так хочется, потому что жарко, вон всем покупают, кто маленький. Сколько стоит, спрашиваешь ты, и, когда узнаешь цену, немного теряешься, но быстро справляешься с растерянностью и наспех придумываешь некую систему: самое большее — через день, и то лишь один шарик, и объясняешь, мол, горло, то-сё, на что ребенок отвечает, что вовсе и не болит. На это ты возражаешь, что если не болит, то еще вполне может заболеть, и что может быть неприятнее, чем отдыхать у моря с больным горлом, с воспаленными миндалинами лезть в воду, с высокой температурой жариться на солнце. Ребенок (или дети, в зависимости от того, сколько их) канючит, что — нет, два шарика и каждый день, и ты раздражаешься, и произносишь нехорошие слова, которые отец вообще-то не должен говорить своим детям, насчет того, до чего они избалованные и ненасытные, что ни увидят, все им дай, сказали бы спасибо, что их привезли сюда, на море, купаться, а не к какому-нибудь вонючему пруду, хотя и таких семей немало. Тут ты ненадолго задумываешься насчет количества таких семей, ты хотел бы считать, что их много, а счастливцев, которые приезжают сюда, на море, и к которым относишься и ты, наоборот, мало. В общем, есть такие семьи, продолжаешь ты, и их немало, они даже вонючий пруд не могут себе позволить, потому что у них денег нет на автобус, чтобы доехать до этих прудов, говоришь ты, думая, что никто тебя не слышит, вокруг ведь — боснийцы, хорваты, черногорцы или немцы, но я-то слышу и вижу, потому что как раз прохожу мимо, направляясь в душ.

Да, я тоже нахожусь там, в этом самом кемпинге, но скрываю, что мы говорим на одном языке; машину нашу я оставил на парковке, чтобы, не дай бог, не привязался ко мне какой-нибудь соотечественник, мол, смотри-ка, я вижу, ты тоже наш. Соотечественник заведет доверительный разговор, будет хлопать меня потной ладонью по плечу и говорить, говорить. Я получу возможность узнать, каких политических взглядов он придерживается и сколько раз занимается сексом с женой, раз в неделю или раз в месяц, а недостачу, конечно, добирает на стороне, и что за кретины эти хорваты, да и вообще все, кто не относится к нашей нации.

Я прохожу мимо и слышу все, что ты говоришь, и мне стыдно за тебя. И тем более стыдно, когда я вижу, что даже морда у тебя не краснеет: должно быть, ты основательно намазал ее кремом от загара, который накупил, начитавшись панических сообщений в газетах, что в небе-де появились какие-то дыры и солнце сразу сожжет твою кожу, так что ты за день станешь красный как рак, и от дырявого неба надо срочно спасаться самыми лучшими кремами от солнца, на это не стоит жалеть денег, потому что такой крем может спасти жизнь. Я слышу, что ты говоришь, так как говоришь ты, не думая понижать голос, ведь меня ты считаешь иностранцем, который не понимает венгерского. Я смотрю на тебя; чего глаза вылупил, чертов кретин, бросаешь ты мне, но я продолжаю смотреть на тебя: ты, свободный человек, даже здесь не можешь обойтись без ежедневного подсчета расходов, благодаря чему и детям испортишь в конце концов эти две недели, которым они, несмотря на обилие в воде медуз, в самом деле могли бы от души радоваться. Ты не мог сказать честно: дети, у нас столько-то денег, их хватает только на один шарик раз в два дня. Ты не сказал им, каково истинное положение вещей, поэтому у детей не было возможности это понять. Уныло побрели они к воде, ожидая, пока веселые голоса купающихся выбьют у них из головы отцову злость. И выбили-таки. Выбили бы и из моей; и из твоей бы выбили, потому что голоса эти были такие веселые и безмятежные, — если бы твой отец повез тебя к морю. Но он не повез; сказал только: как-нибудь повезу. Из глаз у него текли слезы, в кухне распространялся дурной запах, шедший у него изо рта. Повезу, сказал он, но не повез, а повез к бабушке в деревню, где со мной и с другими детьми, которых тоже привезли туда из города, деревенская ребятня обращалась с такой завистью и недоброжелательством, словно мы относились к числу тех, кто, вернувшись в столицу, тут же поедет с родителями на море, тогда как — ни черта подобного. С ключом на шнурке, надетом на шею, торчали мы на детской площадке, пока кто-нибудь из родителей не вернется с работы.