Невыносимое счастье опера Волкова (СИ) - Алекс Коваль. Страница 69

Волков посмеивается. Сначала скромненько, а потом заливисто и от души, очевидно, представив себе эту картину, как я, шестнадцатилетняя дурочка, появляюсь в классе после перемены с кактусом в горшке. Нет, ну разве он не гад? Га-а-ад! Но не улыбнуться не могу. Это было ужасно. Но прикольно.

Волков сильнее сжимает ладонями мои ягодицы, двигая к себе еще чуть ближе. Да что уж там! Вжимая в себя максимально. Мы снова замолкаем. Я вновь возвращаюсь к его щекам, когда слышу неожиданный вопрос:

– Что еще помнишь? Расскажи?

– Вот еще… хватит болтать, а то пораню.

– Да брось! Давай, конфетка, что?

Я язык упрямо прикусываю.

Все помню. С самого первого до самого последнего дня. Каждую деталь, каждую мелочь, каждую улыбку и слово. За десять последних лет я не запомнила столько, сколько за наши четыре года отношений. Наивно полагала, что все забыла, что пошла дальше, жила дальше. Но ошибалась. Какое счастье, что вовремя нашла в себе силы признать собственный промах.

– Ты первый.

– Трусиха.

Плечами пожимаю.

– Я многое о тебе помню, Тони.

– Например?

– Например? Ты терпеть не можешь персики, потому что тебя раздражает их шершавая шкурка. Ненавидишь арбузы и жить не можешь без дыни. Любишь спать на правой стороне кровати. Никогда не сушишь волосы феном после душа. И ненавидишь, когда тебя называют по фамилии…

– Что ты делаешь с завидной регулярностью!

– А еще по весне у тебя всегда появляется много милых веснушки, которые ты терпеть не можешь. Но это самое очаровательное, что в тебе есть, Тони.

– Неправда! Немного их у меня! Веснушек!

– Много, – щелкает легонько по кончику носа Вик. – Уже есть. И не вздумай их прятать за тоналкой. Кстати, Кулагина?

– М?

– Ты когда-нибудь красилась в блондинку?

– Ч-чего? Так, Виктор, это что за фантазии? Это какую это ты сейчас вспомнил блондинку, м?! – перехватываю бритву удобней, как нож, – имей в виду, краситься не буду! – Волков закатывает глаза.

– Я просто спросил из любопытства. Вспомнил, что по молодости ты все время порывалась остричь волосы и изуродовать их пепельным блондом. Вот любопытно, успела ли оторваться за десять лет.

– Хм… допустим, я тебе поверила. И да, была я блондинкой. Недолго, правда. Сразу после нашего расставания. Считай, что я пошла в отрыв, потому что ты мне краситься запрещал. Взбунтовалась.

– И как?

– Ты был прав. Мне не идет. Да, кстати о блондинках, – “ловлю” момент, – Вик, завтра мы с Агатой собираемся посидеть где-нибудь.

– Нет.

– Что нет?

– Какие посидеть, ты серьезно?

– Абсолютно!

– Тогда все “нет”, – забирает у меня бритву, надувшись, Вик.

– Кхм, маленькое уточнение, Волков. Я сейчас не разрешения прошу, а ставлю тебя перед фактом, – смягчаю “удар” по мужскому самолюбию очаровательной улыбкой. Глазки строю.

Не канает.

– Конфетка, я и так последние недели, как на пороховой бочке. Давай не будем искушать судьбу и проверять, когда рванет. Нет.

– Ты все слишком преувеличиваешь.

– Это ты недостаточно серьезно относишься к происходящему вокруг.

– Вик, да что за ослиное упрямство? Ты что-то знаешь? Если да, то скажи мне прямым текстом, потому что я не понимаю, почему ты так надо мной трясешься.

– Как так?

– Как над глупым, неопытным, неоперившимся птенцом, вывалившимся из-под крыла мамки. Мне, на секундочку, четвертый десяток пошел!

– А ты действительно не понимаешь? – спрашивает и смотрит так, что становится стыдно. Очевидно же – потерять боится. Это четко, ясно и ярко транслирует его взгляд. Глубокий и обеспокоенный. Но не до такой же параноидальной степени, что я теперь даже развеяться не могу! Не верю. Волков хоть и был в молодости ревнивцем, но никак не абьюзером и садистом, втихаря поколачивающим жену за каждый взгляд в сторону.

– Есть что-то еще. Я чувствую, Волков. Ты мне об этом не говоришь.

Он мнется. Хватает полотенце, стирая со щек остатки пены для бритья и, отшвырнув то в открытую бельевую корзину, вздыхает, губы поджав. Смотрит на меня исподлобья. Прикидывает – можно ли довериться.

Я подбадриваю:

– Давай. Я не сахарная девочка, Вик. Я выжила и подняла собственное агентство в Москве. Без помощи и поддержки. Поверь, у меня есть зубы, и я умею кусаться.

– Ларин за тобой следит, Кулагина.

– Чего?! – взвизгнула, да тут же опомнившись, прикусила язык. Ру спит, не хватало еще разбудить нашу футболистку. Перешла на шепот:

– Что за бред?!

– Столярова мне сказала.

– А ей-то откуда это знать?

– Спят они. Заметила. Проследила. В телефоне покопалась. Инфу он на тебя собирает. Какого хера ему от тебя надо – не знаю, но меня, пздц, как это выкашивает. Когда вижу его в отделе, морду его завравшуюся расквасить хочу! Перед глазами гребаная пелена и мозг отшибает напрочь!

– Эй-эй, тс-с-с! – спрыгиваю с тумбы, обнимая своего злюку за шею. А то его потряхивать начало, бедолагу. На цыпочки встаю, чмокнув в губы. Разок. И еще один, для надежности. Паузу выдерживаю, чтобы успокоился. Только потом прошу:

– Не надо никому морду квасить, Вик. Связываться тебе с ним себе дороже. Еще настучит своему начальству, а тебе потом огребать, – обхватываю ладонями щеки мужчины. – Не делай этого, договорились?

– Креплюсь, конфетка. Из последних сил.

– И вообще, может, Инга что-то не так поняла? Зачем Ларину за мной следить? Какой прок? Он же не сталкер какой-нибудь, в самом деле!

– Сталкер – это вряд ли, но мои побегушки за тобой тоже не безосновательны. Я не мнительный мудак, Кулагина, если тебе интересно. И цели запереть тебя в чулане у меня тоже нет. Просто Ларин приехал в Москву разобраться с махинациями одной наследившей по всей стране компании. Привез с собой папочку лиц, связанных с этой фирмой…

– И? Я тут при чем?

– Прямо не при чем. Косвенно. Игнат – один из них. Мои ребята за ним наблюдают. Нам удалось выяснить, что он снова по уши в дерьме. Я не хочу, чтобы оно каким-нибудь боком коснулось и тебя…

Вот те раз!

Вот это новости.

Значит, братец, помимо знакомства с этим Чепчиковым, еще в какую-то историю влип? Опять налетел на деньги? Поэтому пытался мне дозвониться? Все-таки, видимо, Шляпин ему пообещал приличную сумму за мое “участие” в рекламе его нового отеля.

Хорошо, как придумали, а!

Я злюсь. Ненавижу быть разменной монетой в чужой игре. Это вызывает гадкое чувство использованности. Как, блин, презерватив! Внутреннее негодование настолько велико, что эмоции удержать не получается, они живописно отражаются на моем лице. Его перекашивает от злобы. В голове лихорадочно начинают крутиться шестеренки. Думаю. И все равно не понимаю одного, если этим двоим нужно мое “участие”, зачем запугивать? Если и правда кто-то специально следил, звонил, протыкал колеса и залез в дом – какие мотивы у этих “неизвестных”? Глупости какие-то. Что-то тут не чисто.

Поделиться своими мыслями с Волковым? Он и так за мной, как курица наседка по пятам, если еще про встречу со Шляпиным узнает, окажется девица в темнице, от злых драконов надежно припрятана… Нет уж. Да простит меня мой опер…

– Чего хмуришься, конфетка? – прихожу в себя, когда лба касаются горячие пальцы Волкова, разглаживая собравшиеся морщинки.

– Да так. Не обращай внимание, – передергиваю плечиками. – Если Ларин за мной и следит, то я самый скучный объект для наблюдения. Из дома почти не выхожу, а если и выхожу, то с Русланой. Одну половину дня усердно работаю, а вторую с тобой. Пусть завидует.

Вик улыбается. Напряжение немного спадает. Каменные плечи под моими ладонями расслабляются. А вот его большое сердце все так же гулко бухает. Вик ладони свои с моей талии на попу опускает. Сжимает ягодицы и шепчет мне в губы:

– Вопрос с посиделками закрыли?

– А как же! Закрыли, – ухмыляюсь, – договорившись, что я схожу, немного развеюсь.